Владимир Федоров - Служители трёх миров
"Мичман флота" Ф.Матюшкин, один из ближайших друзей-лицеистов А.Пушкина, судя по стилю писем-отчетов из Якутии, не был ханжей и академической занудой, да к тому же еще отличался и смелостью. Увидев однажды зимней ночью огонек в глухой далекой тайге, он тут же повернул к нему, несмотря на резкий протест проводника. Последний опасливо утверждал, что в этой юрте живут черти. Вообще-то проводник действительно был недалек от истины — перед ними оказался специальный шаманский чум, где как раз разворачивалось очередное действо. Выскочившие навстречу незваным гостям тунгусы, увидев "русского тойона (господина)", принялись умолять его не мешать шаманить. Матюшкин успокоил их. "Я не протопоп, — сказал я засмеясь,— и я тоже буду спрашивать вашего шамана о будущей моей участи". Мои слова тотчас же были переведены, и доверие, радость возвратились на все лица. Я вошел в юрту. Несколько женщин сидело вокруг огня, а шаман ходил взад и вперед по разложенным на полу шкурам баранов. Длинные черные волосы почти совсем закрывали лицо его, кровью налившееся, зверообразные глаза сверкали из-под густых нависших бровей. Странная его одежда, обвешенная ремнями с железными, медными и серебряными оконечностями, бубны в правой руке и лук в левой — все, все давало ему какой-то страшный вид (и он довольно был похож на черта московского театра). Упершись головою на лук, он начал кружиться в молчании около одной точки, стал водить руками над головою и делать движения, подобные тем, какие делают наши магнетизеры. После этого вдруг ударил в бубны и стал скакать с чрезвычайным проворством, корпус его изгибался, как змея, голова его обращалась около шеи, как колесо с таким невероятными проворством, что и теперь не могу довольно надивиться. Наконец упал без чувств на землю. Его подняли, все лицо его было в крови, он обтирал оное, и кровь все вновь выступала из-под кожи (какое ужасное напряжение!). Наконец, он совсем встал и уперся на лук — каждый его спрашивал Ко мне шаман был очень милостив. Если верить словам его, все, все будет успешно и я все время буду здоров и через 3 года в Царском Селе!
"Какую я люблю девушку?" — спросил я у него. "У твоей девушки глаза, как лазурь неба, а волос, как слабый свет луны (светло-русые)" — "Сколько ей лет?" — "Добра ли?" — "Умна ли?" — etc..., etc . "Любит ли и помнит ли меня9" — "Если бы она сама о сем меня спрашивала, я бы ей отвечал".— "Чорт тебя возьми!" — сказал я ему с сердцем. "Я уже и так достояние ада", — сказал он очень хладнокровно "А я7" — "На тебя они не смеют смотреть, твоя душа не принадлежит им". — "И за это благодарю". Потом его начали спрашивать другие, и когда все вопросы были кончены, он стал выпускать из себя чертей, делая разные кривляния, и дорогие гости его, которых он созывал около 4 часов, вышли из него в 15 минут. Я не суеверен, но если чудеса, которые рассказывают о месмеровом магнетизме не ложь, то...то... Но теперь ведь грех в Петербурге говорить о шаманах".
В конце письма Матюшкин сообщает, что "мелкие обстоятельства, которые со мной случились по приезде моем в Средне- и Нижне-Колымск, — сколько и не были невероятны, но все с удивительною точностию были предсказаны шаманом".
Что же касается обстоятельств крупных, то процитированное письмо было отправлено Матюшкиным из Нижне-колымска в конце 1820 года, в самом начале работ экспедиции под руководством Ф.Врангеля. Впереди "мичмана флота" ждали четыре труднейших и опасных похода через всю Якутию в ее заполярную и арктическую зону, и все они завершились успешно, с хорошими результатами. Он вернулся в Петербург ровно через три года в полном здравии и на крыльях славы, быстро пошел в рост, дослужился до адмирала, стал сенатором и пережил своего ровесника Пушкина на 35 лет. Думается, Матюшкин не раз потом вспоминал предсказания тунгусского шамана и не преподносил их как "фиглярство".
Известно, что, возвращаясь из своих северных поездок в столицу, Матюшкин всякий раз старался встретиться с Пушкиным, с не меньшей радостью стремился к нему и поэт, подолгу расспрашивающий друга-путешественника о далекой таинственной Сибири. Возможно, во время одной из таких бесед Пушкин и "заразился" идеей написать роман о урожденном в Якутске землепроходце Владимире Атласове, которого сам поэт окрестил "камчатским Ермаком". Пушкин успел собрать имевшуюся литературу о Якутии, вступил в переписку с несколькими ее исследователями, но преждевременная и неожиданная смерть не позволила ему осуществить замысел. Думается, что Матюшкин просто не мог не рассказать Александру Сергеевичу о случае с шаманом, обо всех своих последующих встречах с "якутскими волшебниками", об их ритуалах, обрядах и воззрениях. На подобную мысль автора этих строк натолкнули живущие в памяти строфы из знаменитого пушкинского стихотворения "Пророк", написанного в 1826 году. По мнению пушкинистов, создавая его, поэт оттолкнулся от шестой главы библейской книги пророка Исайи, но потом "ушел в сторону", и, по сути, в нем описывается действо, очень похожее на обращение неофита в шаманы. Об этом мы далее еще поговорим подробнее, а пока запомним возникшую ассоциацию. Любопытно, но, уже дописывая эту главу, я вдруг обнаружил в статье известного православного священнослужителя и богослова протоиерея Александра Меня "Доисторические мистики", что и он, рассматривая посвящение шамана, "невольно вспомнил библейского пророка, воспетого Пушкиным, который пережил такое же перевоплощение". А может, толчком послужил не только библейский, но и языческий пророк, так эмоционально и живописно обрисованный только что приехавшим из Якутии Матюшкиным? Возвращаясь к последнему и его диалогу с шаманом-ясновидцем, отметим, что особенно интересной в их разговоре оказалась одна деталь, поразившая тогда и самого путешественника, — шаман назвал девушку мичмана голубоглазой, хотя в далекой глухой тайге (2000 верст от Якутска) ни он сам, ни кто-либо из его соплеменников прежде никогда не встречали голубоглазых людей. Матюшкину даже пришлось подтвердить любопытствующим тунгускам, что такие "нечеловеческие" глаза и вправду встречаются у русских. Выходит, шаман действительно увидел девушку. А что касается оставленного без ответа вопроса о том, любит ли и ждет далекая зазнобушка Матюшкина, то "волшебник", может быть, просто не стал расстраивать "доброго господина". На такие мысли наводит факт: вернувшись в Петербург и написав отчет, Матюшкин тут же ушел на целых два года в кругосветное плаванье.
Итак, если некоторые заезжие путешественники и исследователи еще могли себе позволить несколько высокомерный и ироничный взгляд на шаманизм, то у местного населения, в том числе и у потомков русских землепроходцев, появившихся в "якольской землице" в XVII веке, было свое отношение к древней религии. Шаманам верили, их уважали и боялись — и при жизни, и после смерти. Надо сказать, что к моменту появления россиян шаманы в Якутии уже не просто существовали, а даже представляли отдельную социальную прослойку. На это указывают списки сбора ясака — "подоходного налога" допетровских времен, где наряду с "князцами", "холопами" и "улусными мужиками" значатся отдельной строкой "оюны". Уже в год закладки первого города-острога на Лене (1632) его основатель Петр Бекетов получил 20 соболей с "Инена оюна". Причем, судя по разбросу величины ясака, шаманы были и совершенно бедными, и состоятельными, как князцы. Может, это зависело от силы и известности ойуна. В ясачной книге Якутии от 1649 года, где записано 1497 плательщиков, значатся имена 43 шаманов, как правило, по одному-два на волость.
О высоком авторитете и общественном статусе шаманов говорит тот факт, что именно они, подобно гаитянским жрецам вуду, стали руководителями освободительного восстания 1642 года, когда "инородцы" поднялись против посаженного Москвой якутского воеводы, "свирепого стольника Головина", и его подчиненных, что нестерпимыми поборами, жестокостью и несправедливостью довели народ до крайности. Шаманы разработали план покушения на воеводу и лично руководили несколькими сражениями, в которых были разбиты отдельные казачьи отряды. Правда, в итоге восставшие проиграли, но Головин был смещен и отдан под суд. В 1682 году произошло еще одно восстание под предводительством родоначальника Дженника и ойуна Эргиса. Видимо, результатом этого, то есть боязни шаманов, стал указ воеводы Арсеньева от 1696 года о запрещении шаманства в городе Якутске и его ближних окрестностях. Боролись с ойунами и православные священники, обращая якутов в христианскую веру, но часто люди крестились только из-за полагавшихся при этом льгот или подарков, а в душе все равно оставались язычниками и устраивали свои традиционные ритуалы.
То, что шаманизм в Якутии XVII веке признавался "де факто и де юре", подтверждает известный историк С.Токарев. В своих работах он приводит многочисленные жалобы в адрес официальных властей и судебные дела, где фигурируют шаманы. Их обвиняли либо за то, что они, получив плату, не вылечили больного, либо (значительно чаще) за умышленную "смертельную порчу" людей или скота. И каждому иску давался законный ход. По одному такому делу воевода распорядился провести "повальный обыск", то есть опросить 80 человек жителей четырех соседних волостей на предмет вредоносной деятельности ойуна, и 64 свидетеля показали, что "Булгус шаман испортил волшебством своим мужеского и женского полу якутов 13 человек да лошадь, и от ево порчи те люди и лошадь вскоре померли". Были истории и более фантастические. Например, такая: "...Деки шаман обратился своим волшебством медведем и пршед того Булгуя изъел, и тот де Булгуй от того его волшебства летом умер; а видел то его волшебство шурин его". Результатом последнего доноса стал арест шамана. И хотя тот под пытками утверждал, что "з бесми он Деки не знаетца, а шаманит он по своей вере, призывает бога, а ведовством и порчею ево Деки поклепали напрасно", но все равно угодил в тюрьму. Конечно, ситуаций, когда шаманы справлялись со своими обязательствами и совершали настоящие чудеса исцеления, было во множество раз больше, но, понятно, что по такому случаю никто не обращался к воеводе.
