Дэн Миллмэн - Путешествие Сократа
Тот холодный декабрьский вечер ничем не отличался от других таких же вечеров. Стаккос-старший сидел, остекленело глядя на пустую четверть перед собой, и только мотал головой в хмельном оцепенении. Цигарка во рту давно погасла, хмельные пары рассеивались, а беспричинное раздражение требовало выхода. Полковник уже было занес кулак, чтобы грохнуть по столу, но тут в сенях стукнула дверь и в комнату вбежал Грегор. Раскрасневшись от мороза, он бросился прямиком к печке, пристроился в тепле и принялся тихонько строгать перочинным ножиком свистульку. Это было его обычное занятие по вечерам, тихонько себе строгать ножичком, стараясь не попадаться отцу на глаза.
Звук хлопнувшей двери заставил полковника вздрогнуть. Он проводил Грегора мутным взглядом, затем повернулся к нему всем телом. Грегор сразу же понял, что «высокоблагородие» наконец-то нашел на ком сорвать злость. Оставалось или спасаться бегством и бродить по студеным улицам, ожидая, когда тот забудется сном, или терпеливо принять трепку.
Терпения юному Стаккосу было не занимать. Тем более что всякий раз, когда полковничий ремень опускался на задницу Грегора, мать отворачивалась, пряча испуганные глаза. Делая вид, что хлопочет за уборкой, она ни разу не встала на защиту своего сына.
Полковник тем временем поднялся и на негнущихся ногах двинулся в сторону Грегора, загораживая собой дверь, чтобы мальчишка не смог улизнуть.
— Ах ты, байстрюк, — бормотал он заплетающимся языком, — пора, давно пора взяться за твое воспитание, сукин ты сын...
— Папаша, что вы такое говорите... разве я не ваш сын? — не отрываясь от своего занятия, хмыкнул мальчишка.
— Наш? — икнул полковник и уставился на Грегора, словно впервые увидев его. — Да ты такой же наш, как... ты жиденок, понял? И сын жида, во как! Сгорел он от водки, все тосковал по ей... а она... и все они... да что там... Мы взяли тебя на воспитание, мать твоя упросила... талдычила, вот будет у нас, вот будет... А-а-а! — словно зверь, заревел он и непослушными пальцами стал расстегивать пряжку на ремне. — Ну, щас узнаешь, что будет...
Это были последние слова, которые полковник сказал в своей жизни. Услышав, что он еврей, потрясенный Грегор вскочил на ноги и заверещал что было духу.
— Врешь! Ты врешь! А ну, прочь от меня! — Грегор бросился на отца, у которого от удивления даже челюсть отвисла, и со всей силы боднул его головой в живот.
Полковник тяжело сглотнул, стараясь ухватиться за край стола. А Грегор, расширившимися от ужаса глазами смотрел на свой перочинный нож, по которому потекла красная капля.
Вдруг колени у полковника подогнулись, он хотел 6ыло удержаться за плечо сына, да так и рухнул, свалив табурет. Затылок с тяжелым хрустом стукнулся об пол, и Стаккос- старший, дернувшись, затих, глядя немигающим взглядом в пустоту.
Грегор повернулся к матери. Она все время была здесь, белая как мел.
— Что…что ты наделал? — наконец выдохнула она.
«Наконец-то ты не отводишь глаз, — подумал Грегор. — Давай, смотри... только не убегай, смотри». Он протянул к ней окровавленную руку, и женщина вдруг закричала:
— Ты…Ты убил его, убил! Зверюга!..
Вот тогда-то в доме и появился зверюга.Грегор словно чужими глазами смотрел на то, как лезвие его перочинного ножа раз за разом входило женщине в живот, слышал, как она кричала, и этот крик, словно холод железа, пронзал все его тело. Он хотел, чтобы она замолчала, и раз за разом взмахивал окровавленной рукой, пока крик не стал всхлипом, а потом и вовсе стих.
Теперь в доме хозяйничал зверюга,и Грегору ничего не оставалось, как поджечь дом, чтобы выкурить его на улицу. Все так же, словно в полусне, он смотрел, как высокие языки пламени врываются в снежное небо, сглатывая снежинки, чтобы упасть черной сажей на то, что еще мгновение назад было его жизнью. Он неподвижно стоял на улице и смотрел на пожар, пока подоспевшие соседи не увели его прочь.
.13.
К середине лета Сергей обогнул восточный край черты оседлости, той области России, от Балтийского до Черного моря, где было дозволено жить большинству евреев. Еще пара недель, и позади на юге останется Москва, он обойдет ее западнее, держа путь на север, к Петербургу. Еще не исполнилось и девятнадцати, но никто не узнал бы в этом бородатом длинноволосом мужчине того чистенького аккуратного кадета Невской школы, что стал затем беглецом. Поэтому Сергей больше не боялся открытой дороги, временами сокращая путь в крестьянской телеге или фургоне торговца.
В этом долгом пути у него было достаточно времени, чтобы освежить в памяти все то, что в свое время заставил запомнить его Гершль. Десять лет прошло с тех пор, но карта дедули Гершля и сейчас словно была у него перед глазами, в мельчайших деталях. Что-то очень ценное, порой он даже рассказывал себе самому, закопано к северу от Петербурга, на лугу, под деревом у самого берега Невы... в десяти километрах от Зимнего дворца.
А пока наступил сентябрь 1891 года. Был по-летнему душный полдень, когда наконец показался и Петербург. Сергей с некоторой опаской вошел в город, осторожно ступая по ровным мощеным улицам. И прохожие, привыкшие видеть на этих улицах по-городскому модно разодетый люд, подозрительно оглядывались на странствующего лесовика, одетого в самодельную одежду и обувь из оленьей кожи. Сергей, не сразу понявший, почему люди шарахаются от него, сообразил наконец, в чем дело. Он решил почиститься и привести себя в порядок, чтобы поскорее слиться с окружавшей его городской толпой.
Сергей провожал удивленным взглядом модные экипажи, останавливался, чтобы понаблюдать за фонарщиками, которые уже хлопотали возле газовых светильников перед витринами лавок и торговых рядов. Всюду шла бойкая торговля, и Сергей вдруг понял, что прошло то время, когда у него не было нужды платить за еду, одежду или жилье. Сейчас у него совсем нет денег, ни копейки, но, когда он найдет свой клад, тогда будет и чем заплатить за комнату и горячую ванную, за одежду и стрижку. И, верил он, не только за это.
Он скоро нашел дорогу к Зимнему дворцу и пошел вдоль Невы на север. Его возбуждение становилось все сильнее. Дедовская карта словно еще раз развернулась перед ним, как тогда, на затертом пальто Гершля: вот река... возле берега... с трех сторон лес и жирный крестик — это и есть заветное место под старым дубом. Дерево это, сказал он себе, было посажено дедом его деда, Гершль тогда был еще совсем маленький. Сергей продолжал идти, пока не вышел к леску сразу за околицей города. Вечерело, и он решил заночевать здесь, на охапке листьев, тем более что ночь обещала быть теплой и влажной.
Едва рассвело, Сергей уже был возле заветного места и принялся за поиски.
Он обыскал все вокруг, но поблизости не было ни одного дерева, которое даже приблизительно могло указывать на нужное ему место. Возле реки, в том месте, которое более всего подходило под описание Гершля, вообще не было деревьев.
И вдруг, словно ветерок, подувший спину, заставил его обернуться. Инстинктивное чувство опасности, что развилось за долгое время на дикой природе, в этот раз не подвело. Сергей заметил четырех всадников. Они были примерно в двух сотнях метров от него, но быстро приближались. Возможно, и не стоило тревожиться, но когда всадники мчатся к одиноко стоящему человеку, то едва ли с хорошей вестью.
Здесь, посреди открытого луга, прятаться было негде, так что Сергей лишь сделал глубокий вдох и постарался расслабиться, чтобы не выдать себя. И все же в голове вертелась тревожная мысль: неужели они охотятся за мной? Вот так, стоит потерять бдительность, и тебя сразу же заметят!..
Даже с такого расстояния можно было различить, что это казаки в черных папахах, их бурки трепал ветер. Когда они подъехали ближе, Сергей заметил у каждого саблю на боку и карабин через плечо.
Еще мгновение, показалось Сергею, и лошади собьют его. Но в последний миг всадники натянули поводья и окружили его, словно охотники добычу. Мурашки побежали у Сергея по спине. Усилием воли он заставил себя дышать медленно и глубоко, чтобы не выказать своего волнения. Он не сомневался в своих бойцовских навыках, но один против четырех, да еще казаков, с саблями...
— Здравия желаю, милостивые государи, — неспешно произнес он, всем видом давая понять, что ему скрывать нечего.
— Кто таков? — с ходу окликнул его старший.
— Сергей... э-э-э... сын Воронин, — ответил Сергей. Ему не хотелось называть свою настоящую фамилию. Двое других всадников подозрительно переглянулись, но промолчали.
— Живешь где — неподалеку? — снова задал вопрос старший.
— Нет, ваше благородие, я не местный, сами ж видите. Странник я, очень захотелось побывать... это... как его…в столице, вот. — Затем, уже смелее, спросил сам: — А вы что это, всех задерживаете, кто в город путь держит?
