Сабин Бэринг-Гулд - Книга оборотней
Подобных примеров можно привести бесконечное множество из самых разных мифологических традиций мира, важно только отметить, что при всем разнообразии обликов и способов превращения они ограничены идеей обряда, временного состояния, после которого обратное превращение невозможно. Ритуальное оборотничество, в отличие от подлинного, по выражению Б. Малиновского, можно рассматривать в его культурной функции как «ретроспективную демонстрацию моделей поведения»[7], своего рода образец представлений о необходимости преодоления «животного» начала для последующего духовного преображения личности.
Наличие двух направлений в мотиве оборотничества обусловливает и дальнейшее осмысление его в процессе религиозно-культурного развития европейского мира. Если боги-оборотни Древнего мира в условиях христианского мировоззрения постепенно утрачивали божественный статус и низводились до уровня демонов-оборотней, бесов, прельщающих слабое создание божьих овечек, то человеческое оборотничество рассматривалось либо как жертвенное явление (бесовское наваждение), либо как злонамеренный (колдовство, чародейство) умысел. И в том, и в другом случае носитель несчастной способности, реальной (ликантропия как болезнь) или мнимой (суеверные домыслы), на протяжении Средневековья и большей части Нового времени подвергался гонениям со стороны Церкви и общества. Именно в этот период полностью утратилось представление о единстве человека с природой (ср. древние представления о человеке как об одном из хтонических существ, сыне матери-земли) и едва ли не все проявления животной природы в человеке начали с подозрением рассматриваться как происки дьявола: «Слова, которые благодаря авторитету Августина и Фомы Аквинского звучали непререкаемо, „все, зримо совершающееся в этом мире, может быть учиняемо бесами“ — приводили христианина, преисполненного доброй воли и благочестия, в состояние величайшей неуверенности»[8].
В этот процесс немалый вклад внесли средневековые проповедники, набрасывавшие сумрачный покров и на яркие, праздничные краски олимпийцев античного мира, и на суровую, но жизнелюбивую мощь богов-воинов варварского Севера. И в древние, и в позднейшие, уже христианские времена у многих народов Европы бытовали устойчивые представления о сверхъестественных существах, не обладавших божественной силой, но имевших двойственную зооантропоморфную природу, способных превращаться из людей в животных или превращенных в животных на время по чьей-либо злой воле. Сказки, поверья, былички и даже «научные описания» таких существ встречаются в самых разных источниках. Чаще всего эти представления связываются с образом волка, точнее, волка-оборотня, в русском мифе — в волколака (волкодлака, волкулака, вовкулаки). Волколак — человек-оборотень, который, обретая волчий облик, сохраняет при этом человеческий разум, хотя и наполовину перемещается в иной мир, не человеческий, но и не вполне звериный. В волколака мог превращаться колдун с недобрыми намерениями, а также обычный человек, но не по своей воле, а по злому умыслу колдуна[9].
Под воздействием христианства народное сознание переосмысляло традиционные мифы, внося в них иные мотивы. В частности, представления о волках-оборотнях стали ассоциироваться с бесовским наваждением и кознями дьявола. Самый вредоносный персонаж в христианском мифе — дьявол — существо с рогами, копытами и хвостом, ангел, низведенный собственными злодейскими помыслами до уровня зверя. В средневековом сознании дьявол тесным образом был связан с волком, однако в раннем Средневековье эта связь в значительной степени носила аллегорический, а не суеверный характер. В латинском бестиарии XII века (в XX веке компилированном и переведенном на английский язык Т. X. Уайтом) сказано, что «дьявол имеет большое сходство с волком: он злобно взирает на род человеческий и рыщет вокруг верных овец стада Божия, чтобы напасть на них и погубить их души»[10]. Бестиарий упоминает множество различных животных, в том числе довольно фантастических, однако в нем ни слова не говорится о вервольфах, из чего мы делаем вывод, что человеко-звери (зверолюди) не рассматривались как представители животного мира, а возможно, представления об их существовании отвергались набожными учеными-физиологами тех времен как суеверия. Во всяком случае, литературные памятники Средневековья в Европе, а также в России нередко используют мотив оборотничества в положительном истолковании. Например, в «Слове о полку Игореве» говорится о князе Всеславе, который был способен от Киева достичь за ночь Тьмутаракани, «великому Хорсу волком путь перебегая», то есть мог оборачиваться волком по ночам.
Зато в более поздние времена, в XIV–XVI веках, низшая демонология, в частности представление об оборотнях как бесовском воплощении, получила широкое распространение. Причем это парадоксальным образом сочеталось с активной деятельностью Церкви по искоренению суеверий, в результате чего демономания приняла невиданный размах и сопровождалась всевозможными историями об оборотнях и волколаках. По утверждению В. П. Даркевича, «в Западной Европе, начиная с XIV века и особенно в XV–XVI веках, атмосфера демономании сгущается и воображением людей с особой остротой завладевают сцены Апокалипсиса, возрастает и страх перед загробным возмездием, что засвидетельствовано и памятниками письменности, и искусством»[11]. Исследователи духовной культуры Средневековья говорят о «глубоком падении богословской мысли», догматизации христианства, о внедрении в сознание «самых наивных представлений народной вульгарной религии»[12]. О. А. Добиаш-Рождественская, в частности, пишет о наиболее мрачной полосе Средневековья, стихийном спаде к невежеству в сочетании с наивной вульгарной фантастикой и походом против мирской науки, заложенных еще в сочинениях папы Григория Великого (VI век) и определивших христианское сознание вплоть до Нового времени. Характерно, что в начале своей деятельности Григорий, посылая епископа Августина Кентерберийского к англосаксам, рекомендует ему «программу компромисса» — приспосабливания проповеди и обрядов христианства к старому языческому обычаю, «смыкая новые святилища… их праздники, героев и обычаи со святилищами, праздниками и т. п. народной языческой старины»[13].
Это смыкание сопровождалось, с одной стороны, огрублением христианских догматов, с другой — демонизацией языческих верований. В свете христианских представлений свойство Одина оборачиваться в волка перевело его из богов в разряд демонов-колдунов, главная опасность которых состояла не в том, что они могли пожрать тело человека, а в том, что они способны были погубить его бессмертную душу. Аналогичным образом древние языческие представления о зооантропоморфных превращениях в простонародном сознании стали устойчиво связываться с нечистой силой, бесовщиной, черной магией и т. п. Любое отклонение от нормы, непохожее, странное поведение или событие рассматривались и воспринимались как происки дьявола, колдовство, а значит, оборотничество. Именно в эту эпоху концепт оборотничества в простонародном сознании утратил положительные признаки (родство с природой, покровительство высших сил, особые способности и проч.) и закрепил отрицательные (нечистая сила, чернокнижие, бесовщина, кровожадность и проч.).
Раздвоение понятия и оценки оборотничества достаточно отчетливо прослеживается и в книге С. Бэринг-Гулда, где собраны как очаровательные предания о лебединых девах и иных языческих образах, так и устрашающие былички и поверья о вервольфах в период от позднего Средневековья до XIX века. К тому времени мифологический образ оборотня, его профанация в народном сознании и реальные проявления противоестественной жестокости и неустойчивости психики уже становились предметом внимания не только богословов, но и ученых, прежде всего врачей и физиологов, к исследованиям которых обращается Бэринг-Гулд в поддержку своего основного тезиса о том, что представление об оборотнях — это продукт невежественного ума, наивная попытка объяснить дикое, звероподобное поведение человека.
Сабин Бэринг-Гулд (28 января 1834 — 2 января 1924) — англиканский священник и проповедник, богатый землевладелец, писатель, агиограф, исследователь, собиратель фольклора (народной поэзии, преданий, быличек и сказок), многодетный отец — был едва ли не воплощением «человека викторианского», то есть крайне респектабельного, твердого в религиозных и нравственных устоях, трудолюбивого и сильного духом, и в то же время чудаковатого, если не сказать эксцентричного. Чтобы представить себе, что может привлечь внимание такого человека к теме оборотничества настолько, что он посвящает этому целую книгу, стоит пристальнее вглядеться в его биографию и перечень изданных им книг, очерков, статей, стихов, пьес, заметок и иных публикаций — по подсчетам исследователей, их всего около тысячи двухсот!
