Тьюсдей Рампа - Я верю
Он тщательно огляделся вокруг, чтобы убедиться, что его никто не преследует. Довольный тем, что все было спокойно, он вновь устроился на своем уютном сиденье и провел одной рукой по густым, как шерсть, волосам, а другой повернул к себе книгу. Сначала на глаза ему попалась задняя сторона обложки. На ней он прочитал обращение к читателям. Затем перевернул книгу и, почти прикрыв глаза-щелочки, стал изучать картинку. При этом он хмурил брови и шевелил губами, тихо повторяя непостижимые для него вещи.
Он почесал у себя в паху и поудобней подтянул штаны. Затем, лежа на левом боку, пошелестел страницами и принялся читать.
— «Формы выражения мысли», «мантры»… ну и ну! Это тебе не в песке копаться! Вот бы мне изобрести такую «форму мысли», чтобы Абигайль согласилась делать все, что я захочу. Да-а, парень, это было бы клево!
— Он перекатился на спину, немного поковырял в носу и затем сказал:
— Интересно, мог бы я поверить во все это?
Спокойный полумрак комнаты источал атмосферу святости. Все было тихо, только в огромном каменном камине потрескивали объятые пламенем поленья. Время от времени из них вырывалась струя нагретого пара, которая злобно шипела на огонь: пар, образуемый влагой, томился в щелях непросохших поленьев. Время от времени древесные ткани рвались от маленьких взрывов, которые вздымали кверху снопы ярких искр. Мерцающий свет, исходивший от камина, создавал в комнате некое необычное ощущение — пространство тайны.
По одну сторону камина стояло глубокое кресло, спинка которого смотрела на дверь. Старомодный торшер, сделанный из латунных прутьев, стоял рядом с креслом, и мягкий свет струился от неяркой электрической лампы, скрывавшейся под зеленым абажуром. Свет нисходил, постепенно переходя в глубокую тень, поскольку путь ему преграждала спинка кресла.
Вдруг в этой комнате послышался сухой кашель и шелест перелистываемых страниц. Вновь наступила тишина, и лишь огонь трещал в камине, да шелестели переворачиваемые пальцами страницы, уходившие, чтобы уступить дорогу новым мыслям.
Откуда-то издалека донесся перелив звонка — он прозвучал в неспешном темпе. Затем послышалось шарканье обутых в сандалии ног и очень мягкое журчание голосов. Последовал лязг открываемой двери, а минутой позже раздался глухой стук — дверь закрыли. Вскоре сюда донеслись звуки органа, и хор мужских голосов усилил их своим пением. Эта песня длилась какое-то время, а затем послышался шорох, за которым последовала тишина. И эта тишина была нарушена журчанием голосов, бормочущих нечто непонятное, но очень хорошо отрепетированное.
Внезапно раздался резкий звук, будто книга упала на пол. И тут же с места вскочила какая-то темная фигура:
— Ах, Боже мой! Я, должно быть, заснул.
Силуэт в темном одеянии наклонился, чтобы поднять книгу, и тщательно отыскал в ней нужную страницу. Педантично вложил туда закладку и весьма почтительно поместил книгу на стоящем рядом столике. Несколько мгновений он сидел, сцепив пальцы и насупив брови. Затем поднялся с кресла и пал на колени, взирая на висевшее на стене распятие. Он сложил ладони и, склонив голову, прошептал слова молитвы о наставлении. Покончив с нею, он встал на ноги, подошел к камину и подбросил еще одно полено в жарко горевшие угли. Какое-то время он сидел на корточках возле выложенного из дикого камня камина, обхватив свое лицо ладонями.
Повинуясь внезапному импульсу, он хлопнул себя по бедрам и вскочил на ноги. Стремительным шагом пересек темную комнату и направился к письменному столу, что скрывался в тени. Резкое движение, дернулся шнур, и угол комнаты вдруг наполнился теплым светом. Темный силуэт отодвинул стул и открыл крышку секретера, затем сел. На мгновение он замер, безучастно глядя на листы бумаги, которые только что разложил перед собой. В рассеянности он простер вперед руку, чтобы взять со стола книгу, которой там не было. С воплем досады он вскочил и схватил книгу с того столика, который стоял рядом с креслом. Он снова устроился за письменным столом и принялся перебирать страницы книги, пока наконец не нашел то, что искал, — адрес. Быстрым почерком он надписал конверт, а затем стал размышлять, собираясь с мыслями, о том, что ему делать дальше, и подбирая слова, которые намеревался высказать.
Вскоре его перо потянулось к бумаге, и наступила тишина. Слышалось лишь шуршание пера по листу бумаги да отдаленное тиканье часов.
— Дорогой доктор Рампа, — так начиналось письмо, — я — иезуитский священник, преподаю гуманитарные предметы в нашем колледже, и я прочитал ваши книги с более чем обычным интересом.
Я убежден, что лишь те, кто следуют нашей форме религии, могут обрести Спасение через кровь Господа нашего Иисуса Христа. Я верю в это, обучая моих студентов. Я верю в это, когда пребываю в стенах Церкви. Но, оставаясь один в темные ночные часы, когда никто не следит за движениями моей души и не анализирует мои мысли, я начинаю сомневаться. Прав ли я в своей Вере? Верно ли, что лишь католики могут надеяться на спасение? А что же другие религии? Неужели все они ложны? Неужели все они — порождение дьявола? Или я, как и другие люди моей Веры, введен в заблуждение? Ваши книги пролили яркий свет на некоторые вещи и во многом позволили мне развеять мои духовные сомнения, и я любезно прошу Вас, сэр, ответить на некоторые мои вопросы, дабы либо укрепить меня в том, во что я верю, либо…
Аккуратным почерком добавив к письму свое имя, он с большим старанием свернул письмо и уложил в конверт. И вдруг одна мысль посетила его, и он быстро, почти виновато выхватил письмо из конверта, развернул его и дописал постскриптум:
— Я обращаюсь к Вашей чести как к человеку, преданному своей собственной Вере, и прошу не упоминать ни моего имени, ни того, что я написал Вам это письмо, поскольку это противоречит правилам моего Ордена.
В конце он приписал свои инициалы, проследил, чтобы высохли чернила, а затем быстро вложил свернутое письмо в конверт и запечатал его. Перебрав лежавшие на столе бумаги, он отыскал книгу и сделал в ней пометку об отправке письма в Канаду. Порывшись в шкафах и ящиках, он извлек из них марки на необходимую сумму и наклеил их на конверт. Затем священник тщательно спрятал письмо в потайной карман своей сутаны. Поднявшись, он погасил свет и покинул комнату.
— А, святой отец, — услышал он в коридоре чей-то голос, — вы сами пойдете в город или вам просто что-нибудь нужно там? Я отправляюсь туда с поручениями и был бы рад услужить вам.
— Нет, спасибо, брат мой, — ответил профессор своему подчиненному, — мне захотелось прогуляться по городу. Знаете, нужно немного размяться, вот я и решил пройтись по главной улице.
Они степенно слегка поклонились друг другу, и каждый пошел своей дорогой. Профессор вышел из старинного каменного здания, потемневшие от времени стены которого были наполовину увиты плющом. Медленно шагая вдоль главной улицы, профессор цепко сжимал в пальцах свой крест и бормотал какие-то слова, что вполне соответствовало традициям его Ордена.
На главной улице, что пролегала рядом с огромными воротами иезуитского колледжа, люди, завидев профессора в сутане, почтительно кланялись ему, и многие из них при этом крестились. Неспешной походкой пожилой профессор направился к ящику, который висел на стене здания почты. Виновато и осторожно озираясь, он оглянулся посмотреть, нет ли поблизости собратьев по Ордену. Убедившись в своей безопасности, он извлек из одежд письмо и опустил его в почтовый ящик. Затем, со вздохом искреннего облегчения, направил свои стопы туда, откуда пришел.
Вернувшись в свой кабинет, он присел подле мерцавшего огня в камине и направил довольно тусклый свет торшера на свою книгу. Он все читал и читал, до глубокой ночи. Наконец закрыл книгу, запер ее в надежном месте и направился в свою келью, бормоча про себя:
— Во что же мне верить, во что?
Мрачное небо сурово взирало на ночной Лондон. Проливной дождь обрушивался на дрожащие от холода улицы, разгоняя ощетинившиеся направленными против ветра зонтами толпы прохожих. Лондон, огни Лондона, спешащие домой с работы люди. С ревом проносящиеся мимо автобусы… Эти гигантские красные автобусы осыпали брызгами тротуары, а дрожащие стайки людей старались не попасть под этот грязный душ.
Сквозь витрины магазинов были видны толпившиеся там люди, ожидавшие в тепле свои автобусы. Завидев очередной автобус, они устремлялись на улицу, но потом, если это был не их маршрут, уныло протискивались обратно. Лондон, одна половина которого спешит домой, в то время как другая торопится на службу.
На Харли-стрит, в самом сердце лондонского медицинского мира, седовласый человек беспокойно расхаживал по ковру из медвежьей шкуры возле шумно пылающего огня. Долго он расхаживал взад и вперед, заложив руки за спину и понурив голову. Затем внезапно бросился в добротное обитое кожей кресло и вытащил из кармана книгу. Поспешно перелистал несколько страниц, пока не нашел в ней нужный фрагмент. В нем говорилось о человеческой ауре. Он решил почитать его опять, а когда прочитал, то вернулся к нему и перечитал еще раз. Какое-то время он сидел, пристально вглядываясь в огонь. Затем кивнул, словно приняв какое-то решение, и вскочил на ноги. Поспешно вышел из одной комнаты в другую. Предусмотрительно заперев за собой дверь, он подошел к письменному столу. Отложив в сторону ожидавшие его просмотра истории болезней и бланки медицинских обследований, он сел и достал из выдвижного ящика стола несколько листов специальной бумаги для частных писем.
