Луис Ривера - Легионер. Книга 2
Так чего, спрашивается, впадать в уныние? Когда ты пришел на вербовочный пункт, ты уже сделал выбор — твоя жизнь не принадлежит тебе больше. За нее заплатили звонкой монетой. Но на время дали попользоваться тебе. Все равно, что я купил мула у соседа, но попросил его подержать немного мула у себя, пока у меня освободится для него стойло. Придет в голову соседу жалеть своего мула, когда настанет срок отдавать его мне? Нет. Сделка заключена, и я требую лишь то, что уже давно принадлежит мне. А он отдает мне то, что ему так же давно не принадлежит. Конечно, жизнь — это не мул. Но суть не меняется. Должен — отдай и не хнычь. Мужчина должен всегда отдавать долги без сожалений. Будь то деньги или жизнь…
К тому же, мы не слишком-то ценили свои жизни. Когда каждый день видишь смерть, когда рядом гибнут твои друзья, когда ты сам убиваешь не задумываясь, жизнь превращается в мелкую разменную монету. Смерть окружает нас, смерть шагает рядом с нами в строю, смерть греется с нами у костра. Она наша близкая подруга, гораздо ближе, чем жизнь, которой нет места на войне. Убьют меня завтра или нет — не так уж и важно. Мы привыкли к мысли, что все мы рано или поздно умрем. Так что важно не когда, а как.
Храбрецы не бывают долгожителями, а нам хочется прослыть храбрецами. То, что будут говорить после нашей гибели друзья, сидя у костра нас волнует намного больше, чем то, что мы не увидим следующий рассвет. Говорят, что человека обычно вспоминают по его делам. Мы вспоминаем своих товарищей по тому, как они погибли. Последний мерзавец может в миг стать отличным парнем, если погибнет, спасая свой десяток. Смерть — это возможность одним махом исправить всю свою жизнь. Или, наоборот, перечеркнуть все хорошее, что ты когда-либо делал.
Гибель на поле боя — обычный конец для солдата. И с этой мыслью мы живем постоянно. Поэтому, попав в переделку, не отчаиваемся. Пришел и наш черед, как приходил черед тысяч других. Не мы первые, не мы последние. Это не равнодушие и не обреченность, и уж подавно не исключительная смелость. Это — наше ремесло. Не самое легкое, но почетное. Не самое приятное, но достойное мужчины. А смерть — лишь одна из наших обязанностей. Как сбор урожая одна из обязанностей крестьянина.
Вот потому-то тем вечером, в лагере раскинувшимся близ Дэрского ущелья, слушая грозные боевые песни варваров, доносящиеся с вершин холмов, большинство из нас оставались спокойны. Завтра мы пойдем на прорыв. И в который раз сделаем свою работу. Какие могут быть сомнения. А то что не все доживут до вечера… Что ж, это война. Это наш суровый мужской мир, который мы сами выбрали. Здесь свои правила и законы. Так неужели кто-то будет всерьез сомневаться в их справедливости, только потому что ему страшно умирать?
Но если бы я сказал, что все мы были охвачены небывалым подъемом и просто рвались в бой — это было бы ложью. Для того чтобы верить в легкую победу мы были слишком опытны. А для того чтобы обманывать себя — слишком циничны. Три легиона, от которых осталась едва ли половина. Плюс изрядно поредевшие вспомогательные когорты. Плюс три эскадрона кавалерии на полудохлых от усталости конях со сбитыми копытами. Плюс толпа женщин и детей, которых нельзя бросить на произвол судьбы. Против нескольких десятков тысяч германцев, большая часть которых — испытанные опытные воины. Надо быть глупцом, чтобы думать, будто завтра мы отделаемся испугом.
И если быть честным, я в тот вечер приготовился умереть. Конечно, я всегда был готов к гибели, такая уж у меня работа. Но одно дело идти в бой, зная, что шансы равны и все зависит лишь от твоего мужества и умения. И совсем другое — понимать, что никакое мужество не поможет тебе, если против одного тебя встанет пять воинов. Это в легендах герои рубят врагов сотнями, а потом играючи расправляются с какой-нибудь гидрой.
В жизни все не так. В жизни твои мускулы налиты свинцовой тяжестью, и все тело ломит от усталости. В жизни размокший щит не выдержит и десятка ударов германского топора, а кольчуга, надетая на промокший насквозь стеганый жилет, стирает спину и плечи до крови. В жизни невыносимо ноет отбитая рука, мелкие порезы и царапины не заживают из-за влажности и грязи, а начинают загнивать, как бы их не перевязывали. В жизни живот подводит от голода, а от плохой болотистой воды, которую мы пьем не смешивая с вином или уксусом, потому что их попросту нет, чуть ли не половину солдат мучает понос. И глядя на их позеленевшие измученные лица, как-то слабо веришь в древние легенды.
Я и не верил. Что мне до древних героев? Они не тащились три дня по лесам и болотам, избиваемые германцами. Не увязали по пояс в ледяной грязи, не добивали своих раненых, не снимали обезображенные головы своих товарищей с веток деревьев, не получали стрел в спину от невидимого врага, не принимали на себя удар вражеской конницы, не плакали от бессильной ярости, не бросались в самоубийственные атаки только потому что из-за ран уже нет сил идти, а быть обузой для друзей не позволяет совесть. Все это делали мы, простые смертные. Наши кости останутся белеть в этих проклятых лесах, а наши имена будут преданы забвению. Так что мне до древних героев? Те, кто сейчас сидит рядом со мной у костра куда больше достойны называться героями. Но никто из них даже не задумывается об этом.
И если суждено мне завтра погибнуть, пусть так и будет. Я с радостью умру за этих парней. За всю битую перебитую в боях вторую когорту восемнадцатого безымянного легиона. За каждого солдата, труп которого остался гнить в болотах Тевтобургского леса. Никакие мы не герои. Мы обычные солдаты, выполняющие свой долг. Не перед родиной или народом. А перед самим собой и перед братьями по оружию.
В тот вечер я кое-что понял о долге. То, чего не понимал раньше. Настоящее, подлинное «ты должен» исходит от сердца, а не от головы. Когда ты не понимаешь, а чувствуешь всем своим нутром, что лучше броситься на меч, чем не выполнить долг. Только так ты можешь пройти до конца по своему пути и не пожалеть об этом в самом конце. Грек-учитель отчасти был прав, когда говорил, что моя жажда мести делает мою жизнь беднее. Так было потому, что сердце не хотело принимать этот долг. Конечно, я любил отца и ненавидел его убийцу. Но тогда я был слишком мал, чтобы до конца прочувствовать это. Месть была для меня чем-то вроде повинности. Правда, я сам боялся себе в этом признаться. Я всячески пестовал свою жажду мести, заботился о ней, как путник в дождливую ночь заботится о костерке. В конце концов, мне удалось убедить себя, что я действительно не смогу жить, если не отомщу. Но где-то в глубине души, я знал, что это самообман.
Наверное, поэтому Оппий Вар дважды ушел от меня. Я действовал так, будто кто-то наблюдал за мной. Ребенок, который ведет себя примерно в присутствии взрослых не потому что он по-настоящему послушен, а только лишь желая избежать наказания.
Сейчас же все было иначе. Я смотрел в лица людей, которых всего несколько дней назад недолюбливал, так же как они меня, и понимал, что на самом деле готов умереть за любого из них. «Ты должен» полностью совпадало с «я хочу». И от этого на душе становилось легко. У меня было ощущение, что долгие годы я носился на корабле по бурному морю, и только сейчас вдруг увидел долгожданную полоску земли.
Поэтому прощание с такой короткой жизнью не было печальным. Я знал, что отец примет меня с радостью, если завтра я паду в битве. Даже несмотря на то, что его убийца продолжает бродить по земле. И мне хотелось встретиться со своим отцом, с Марком Кривым. Мы бы сели и поговорили на равных о том, что пережил и что понял каждый из нас. Это была бы приятная беседа.
Жаль, что это понимание пришло так поздно. Я уже ничего не успею изменить. Не смогу прожить жизнь иначе. Выполняя тот долг, который является действительно моим.
Впрочем, и один день — это очень много. Если это один день жизни, наполненной до краев.
Так я думал, сидя у костра в окруженном германцами лагере в ночь перед последним боем в Тевторубргском лесу близ Дэрского ущелья. И горечь медленно, капля за каплей, покидала мое сердце.
Глава 7
Нам дали выспаться и не торопили со скудным завтраком. Спешить было некуда. Враг вон он, совсем рядом, два полета стрелы, не больше, и он терпеливо ждет. Ждет, когда мы начнем свой путь к смерти.
После завтрака мы в последний раз проверили оружие и подогнали снаряжение. Многие были без щитов — выбросили, как бесполезный хлам еще во время марша. Я свой сохранил, хотя потяжелел он здорово. Но на первое время сойдет и такой. Некоторые легионеры решили сражаться экспедити, то есть без доспехов, в одних туниках и шлемах. Тут же возникли споры. Одни говорили, что на песчаных дюнах, которые покрывали дно ущелья, в доспехах делать нечего — по песку и так идти тяжело, а уж когда у тебя на плечах …… фунтов, вообще шагу не сделаешь. Другие возражали, что германцы почти наверняка будут избегать рукопашной и предпочтут метательный бой, а в нем надежная кольчуга не помешает. Обсуждалось это таким тоном, словно разговор шел о цене на зерно. И каждый все равно оставался при своем мнении.
