Петр Успенский - Психология человеческих возможностей
Теперь поговорим о том, из чего состоит школа. В общем говоря, школа – это место, где человек может чему-либо научиться. Существуют школы современного языка, школы музыки, школы медицины и так далее. Но школа, о которой говорю я, направлена не только на обучение, но и на изменение. Такая школа должна не только предоставлять знание, но и помогать изменять сущность: без этой составляющей она будет обычной школой. Знание необходимо, но оно может исходить только от тех, кто сам прежде преодолел этот путь. Поэтому человек, который выполняет такую работу, должен относиться к школе. То есть либо он со школой связан, либо обучался в ней прежде. Самозваные или выбранные руководители групп никуда не приведут других людей.
Также школы разделяются в соответствии с уровнем. Есть такие, где люди № 1, № 2 и № 3 учатся быть людьми № 4 и обретают знание, которое помогает им в этом изменении. В школах следующего уровня люди № 4 учатся быть людьми № 5. Нет нужды говорить о последующих уровнях, поскольку они от нас слишком далеки.
Тут возникает интересный вопрос: можем ли мы назвать себя школой? В некотором смысле да, потому что мы обретаем определенное знание и в то же время понимаем, как изменить свою сущность. Но я должен отметить, что в начале нашей работы, то есть в 1916 году в Санкт-Петербурге, мы поняли, что школа в полном смысле этого слова должна состоять из двух уровней: на первом люди № 1, № 2 и № 3 учатся быть людьми № 4, а на втором люди № 4 учатся быть людьми № 5. Если в школе два уровня, она дает больше возможностей, потому что двойная организация такого рода способна обеспечить большее разнообразие опыта и ускорить и упрочить работу. Поэтому, хоть в некотором смысле мы и можем называть себя школой, лучше использовать это название для организации большего масштаба.
Что делает школу школой? Во-первых, понимание принципов школьной работы и дисциплины, а также ее правил. Когда люди приходят на лекцию, им сообщают об определенных правилах, которые они должны соблюдать. Эти правила представляют собой условия, на которых людей принимают и дают им знания. Соблюдение этих правил и условий является первой платой.
Первое правило, о котором я узнал, было таково: не писать ни о чем из того, что я услышу. Позднее вы узнаете, что я ответил на это и как эта проблема была решена. Это правило означает, что вы не должны писать без разрешения человека, обучающего вас, а если вы получили его разрешение, то обязаны сослаться на человека, от которого узнали об этих идеях, и на источник этих идей.
Когда я напечатаю «В поисках чудесного», вы сможете записывать. Пока эта книга не опубликована, вы не должны этого делать. После выхода книги в свет это условие отпадет, но не раньше.
Затем есть и другие правила: не говорить. Это означает, что вы не должны делать эти идеи темами повседневных разговоров, без цели и смысла. А если вы говорите с определенной целью и осмысленно (я имею в виду, с людьми другого круга), нужно быть осторожными и не говорить слишком много. Не забывайте: люди должны платить за то, что слышат. Таков принцип работы, и у вас нет права передавать идеи людям, которые за них не платят. В любом случае, сначала лучше получить разрешение, прежде чем говорить.
Теперь я хочу обсудить одно правило, которое было введено в этих группах и является очень важным. Я должен объяснить, как это правило возникло, но прежде коротко опишу историю этой работы. Я встретился с этой системой в 1915 году в России. В Москве существовала группа, которой руководил Г. И. Гурджиев, приехавший в Россию из Центральной Азии. Я многое узнал, работая с ними, но в 1918 году отделился, потому что моя точка зрения начала расходиться с основными принципами группы. Вскоре после этого почти все члены группы, кроме четырех человек, оставили мистера Г.
Я снова встретил мистера Г. в 1920 году в Константинополе и вновь попытался с ним работать, но вскоре понял, что это невозможно. В начале 1922 года, когда я был уже в Лондоне, мистер Г. пришел ко мне и рассказал о своих планах новой работы, которую он собирался начать в Англии или Франции. Я не слишком верил в эти планы, но решился на последний эксперимент и пообещал помочь ему в организации работы. В последнее время у меня уже были группы в Лондоне. Через некоторое время работа мистера Г. началась во Франции. Я собрал для него деньги, и многие из моих людей отправились к месту, которое он приобрел в Фонтенбло на их деньги. Я приезжал туда несколько раз и продолжал делать это до конца 1923 года, когда понял, что все в Фонтенбло идет не так, и решил окончательно распрощаться с мистером Г.
Если вы спросите меня, что было не так, я отмечу лишь одно, чего в действительности было достаточно, чтобы испортить все. К тому времени мистер Г. отказался почти от всех принципов, которым учил нас в России, – в частности от принципов, связанных с отбором и подготовкой людей к работе. Он начал принимать людей безо всякой подготовки, назначал их на ответственные места, позволял говорить о работе и так далее. Я видел, что его работу постигнет крах, и отделился от него, чтобы спасти работу в Лондоне.
В январе 1924 года я сообщил своим группам в Лондоне, что оборвал все связи с мистером Г. и его группами и продолжу свою работу в Лондоне самостоятельно, как было и в 1921 году. Я предложил им выбор: остаться со мной, последовать за мистером Г. или вообще отказаться от работы. В то же время для тех, кто решил остаться со мной, я ввел новое правило, а именно: не говорить о мистере Г. и не обсуждать причины провала работы в Фонтенбло. Я ввел это правило потому, что хотел пресечь полет воображения, так как люди, не зная ничего, предавались фантазиям или повторяли злые слухи, распространяемые новыми учениками мистера Г., которых он, с моей точки зрения, вообще не должен был допускать до работы. Я сказал, что все, кто хочет обсудить эту тему, должны обращаться ко мне.
Это правило сохранилось и никогда не отменялось, но люди никогда не понимали его и придумывали себе всевозможные оправдания или даже считали, что оно создано для других людей, а не для них. Вы должны понимать, что все правила нужны для того, чтобы помнить себя. Во-первых, они имеют собственную цель, а во-вторых, они нужны для того, чтобы помнить себя. Нет правил, которые не помогали бы вспоминать себя, хотя сами по себе они могут иметь иную цель. Если нет правил, то нет и работы. Если важность правил не понимается, возможности школы исчезают.
Мисс Ф.: Почему вы считаете, что не следует говорить о системе, не упоминая источника, из которого получена информация?
Мистер Успенский: Потому что говорить о ней, не называя источника, равносильно воровству. Например, вы не можете брать идеи из книги и не ссылаться на источник. Люди делают это только с моими книгами: они постоянно воруют из них идеи.
Мистер М.: Как долго существовала московская школа?
Мистер Успенский: Несколько лет.
Мистер М.: Насколько она была велика?
Мистер Успенский: Она существовала то тут, то там. Раньше она находилась в Центральной Азии. Что касается того, как долго она существовала прежде, есть причины полагать, что она обрела форму и язык в начале XIX века.
Мистер М.: Считается ли, что это знание связано с эзотерическим?
Мистер Успенский: Естественно, в противном случае оно не имело бы смысла. Школа может вести начало лишь от другой школы, иначе она будет всего лишь формирующим изобретением.
Мистер М.: То есть это непрерывная цепь?
Мистер Успенский: Да, так должно быть, хотя проследить ее до конца вы не сумеете. Вы можете, благодаря идеям и терминологии, отследить только некоторые связи. В сфере терминологии школа связана через русских масонов XVIII века с некоторыми авторами, жившими ранее, например с доктором Фладдом.
Мисс Д.: Вы сказали, что объясните нам, в каком смысле мы можем называть это школой.
Мистер Успенский: Я думаю, что уже ответил на этот вопрос. Надежны только те школы, что состоят из двух уровней. Другая школа может быть школой сегодня и не быть таковой завтра, как это произошло в Москве. Также я уже объяснял, что организация, которая является школой для одного человека, не является таковой для другого. Многое зависит от личного отношения и усердия.
Мисс Р.: Если школы являются живыми, то почему они умирают?
Мистер Успенский: Что вы имеете в виду, говоря, что школы – это живые существа? Это расплывчато и неопределенно. Но, если понимать эту фразу буквально, то становится понятно, почему школы умирают. Все живое рано или поздно умирает. Если люди умирают, то умирают и школы. Я упоминал в своих лекциях, что школе необходимы определенные условия. Если эти условия нарушаются, школа погибает. Если бы в Кантоне или Ваньсяне возникла школа, сейчас она была бы разрушена.
