Прем Шуньо - Алмазные дни с Ошо. Новая алмазная сутра
Шила тоже была с нами – она должна была стать секретарем Ошо во время его пребывания в Америке. Оскорбив одного из стюардов, она переключилась на стюардессу. В считанные минуты вся команда, обслуживающая салон второго класса, превратилась в наших врагов. Шила попыталась объяснить, что не хотела никого оскорбить, назвав стюарда евреем, что она замужем за евреем, да и сама тоже еврейка… но поздно. Ее грубое обращение сделало свое дело. Меня поведение Шилы не удивило. Она была неграненым алмазом. Зная Ошо и то, как он взаимодействует с людьми, я понимала, что он видит самую суть человека и не обращает внимания на его личность. Он видит наш потенциал, нашего внутреннего будду, и верит в наши высшие способности. Я часто слышала, как он говорил: «Я доверяю своей любви. Я верю, что моя любовь способна вас преобразить».
В аэропорту Нью-Йорка нас встречала Сушила. За характер и внешность ее прозвали «матерью всея земли». Сушила была прямолинейной и, в общем, довольно крепким орешком. Я встречала ее только в аэропортах. На этот раз у меня возникло впечатление, что она была начальником отделов таможни и багажа. Казалось, что все носильщики работают исключительно на нее, а когда мы заполняли таможенные декларации, она была буквально везде. Я очень волновалась, пока мы с Ошо пробирались сквозь хаос аэропорта и пытались защитить его от запахов, которые могли вызвать у него приступ астмы. В Пуне он задыхался от слабейшего аромата чьих-нибудь духов или от запаха новых штор. Физически он был очень хрупок, особенно сейчас, когда его мучили страшнейшие боли в спине. Что бы мы делали, если бы администрация аэропорта нас задержала? Однако все наши переживания никак не отражались на самом Ошо. Он спокойно шел по залу, совершенно не глядя по сторонам. Я подумала, что он настолько удовлетворен самим собой, что все происходящее вокруг его не задевает.
И вот мы, наконец, выбрались из аэропорта и оказались в Нью-Йорке! Я не верила своим глазам!
Путь до Нью-Джерси стал для меня настоящим потрясением. На улицах не было ни души, не было даже бродячих собак, одни дома да машины, и никаких признаков жизни на много миль вокруг. Небо было неподвижно серым: ни облаков, ни солнца. Эта местность была абсолютной противоположностью Индии, где посреди перенаселения и бедноты пульсировала красочная и сочная жизнь. Я смотрела на пустынные улицы Нью-Джерси, и в какое-то мгновение меня охватила паника. Я вдруг подумала, что случился атомный взрыв и все умерли.
По извилистой дороге мы ехали и ехали вверх по склону через сосновый лес и, наконец, добрались до замка. На вершине небольшого холма, вокруг которого раскинулись луга и леса, мы остановились. Замок состоял из башни с балюстрадой с круглыми свинцовыми окнами и витражами. Дальше дорога вела к монастырю. Он стоял прямо перед воротами замка, а в лесу можно было встретить монахов в белых церковных одеждах. Все это напоминало мне сказку братьев Гримм, ожившую посреди пригорода Нью-Джерси.
Уставшая и потрясенная, я села на поляне в окружении примерно тридцати саньясинов. Ожидая прибытия Ошо, мы вскоре повалились в кучу и уснули. Вдруг кто-то крикнул, что он едет. Подняв сонные тела, мы сложили руки в намасте. Все казалось необычным и новым. Мне с трудом верилось в то, что я летела с Ошо на самолете, что сидела на поляне, ожидая его приезда, и видела его, можно сказать, впервые.
В Пуне в течение многих лет он носил белые прямые робы. Обычно я по несколько часов наглаживала острые как нож складки на рукавах, поскольку это была единственная деталь украшения на его одежде. Теперь же он предстал перед нами в вязаном жакете, надетом поверх робы с черно-белой окантовкой, и в черной вязаной шапочке. Он был так счастлив нас видеть, его глаза сияли, он улыбался. Он сложил руки в намасте, желая нас поприветствовать, а потом сел рядом с нами и закрыл глаза… Это было для нас своего рода напоминанием: все равно, где я нахожусь – в Индии или в Америке, – закрывая глаза, я всегда оказываюсь в одном и том же месте. Я погружаюсь в тишину моих медитаций в ашраме, в Индии. Эта тишина внутри меня. Когда мой ум молчит, то для меня нет стран, весь мир исчезает.
Через некоторое время Ошо встал и очень элегантно прошел к каменной лестнице, ведущей в замок. В комнатах Ошо все еще шел ремонт, и ему пришлось временно обосноваться в двух маленьких комнатках под самой крышей, куда он мог подниматься на лифте.
Я была избалована безукоризненной прачечной в Пуне, такой тихой и уединенной. Туда не доходила сутолока ашрама. На самом деле, никому не разрешалось даже входить в комнату, где я стирала белье. Наверное, я чувствовала себя примадонной, потому что теперь, когда узнала, что прачечную сделали в подвале, я была просто в ужасе! И хотя там было прибрано, все же подвал есть подвал. Там всегда полно мусора и паутины, а трубы периодически лопаются и извергают клубы пара и газа.
Когда я поняла, что у меня нет даже ведра, со мной случился катарсис. Но чуть позже меня приятно удивили чудесами современного мира, когда в тот же день привезли не только ведро, но и стиральную машину.
Веревки для сушки белья я решила протянуть в башне замка. Поднимаясь по винтовой лестнице, я вспомнила, как много раз забиралась на башню Нотр Дам в Париже (нет, не как горбун!). В Лондоне на нескольких станциях метро есть лестницы с таким же эффектом, и порой, когда мне приходилось подниматься или спускаться по какой-то из них, мне вдруг начинало казаться, что лестница ведет в бесконечность и никогда не кончится. И всегда на какое-то мгновение я в это верила и видела, как передо мной моя собственная жизнь удаляется по ступеням и уходит в безбрежный океан вселенной. В этот раз было то же самое. Я уже уносилась мысленным взором в бездонную темноту космоса, как вдруг последовал последний поворот, и я уткнулась в огромную деревянную дверь. Толкнув ее посильнее, я оказалась на самом верху башни. Подо мной раскинулось море зелени и домов, а вдали виднелся лишь густой туман. А в нем, в тумане, на фоне тлеющего розово-оранжевого неба плавала совершенно не знакомая мне планета под названием Нью-Йорк. Никогда не забуду эту потрясающую красоту.
В Америке Ошо с детским энтузиазмом исследовал незнакомую обстановку и экспериментировал с новым образом жизни. До этого в течение многих лет он ел одну и ту же пищу: рис, дхал (чечевицу) и три вида овощей. Из-за диабета ему приходилось соблюдать строжайшую диету. Деварадж обычно сидел на кухне и взвешивал каждый грамм, считая калории. Я никак не могла понять, почему у Ошо такое слабое здоровье. Помню, что в Лондоне, сидя в белом тоннеле медитационного центра, я впервые увидела фотографию руки Ошо. Тогда я подумала, что он не может быть просветленным, потому что у него слишком короткая линия жизни. Наверное, из-за своей христианской обусловленности я наивно верила, что просветление сродни бессмертию.
Поэтому для всех нас эксперименты Ошо с едой были целым событием. Американские каши, омлеты и даже спагетти, которые он так и не попробовал и вернул назад, сказав, что они похожи на индийских червяков… Какое-то время Ошо даже смотрел телевизор и один раз съездил в Нью-Йорк.
Ошо исследовал замок, и иногда его можно было встретить в самых неожиданных местах. Мы-то привыкли его видеть только в кресле в Будда-холле и поэтому при каждой такой неожиданной встрече вздрагивали и впадали в шок. Видя наше удивление, он сиял, как ребенок, совершивший невинную шалость. Однажды он пришел ко мне в прачечную. Когда я повернулась и у двери увидела его, я была так потрясена, что поставила горячий утюг прямо себе на руку. Итальянка Ана «ша, у которой никак не получалось оказаться в нужном месте в нужный час, чтобы встретиться с Ошо во время его прогулок по замку, написала ему письмо, в котором спрашивала, не избегает ли он ее? Когда же он все же к ней пришел, она занималась уборкой. Он тихонько подошел к ней и нежно обнял за талию.
Раньше Ошо всегда был таким далеким – почти Буддой, который беседует с нами с подиума или во время энергетических даршанов помогает двигаться в неизвестность. Поэтому его нынешнее поведение было для нас экстраординарным. Он продолжал неожиданно появляться в разных местах, и я обнаружила, что днем стала более осознанной. Все это напоминало мне дзенские притчи о мастерах, которые неожиданно появляются и бьют учеников палкой – только Ошо никого не бил, он просто радостно улыбался.
Мне же самой никак не удавалось его удивить. Однажды я его спросила, удивлялся ли он вообще когда-нибудь. А он ответил: «Внутри меня нет того, кто мог бы удивляться. Меня нет, как будто я умер, исчез, правда, сейчас у моего отсутствия есть тело, но вскоре у моего отсутствия тела не будет».
Но я-то уж точно была удивлена, вернее, находилась в состоянии постоянного шока от произошедших в моей жизни перемен. Несмотря на то, что теперь у меня было больше возможности видеться с Ошо, я скучала по ашраму. Америка казалась какой-то не родившейся, бесформенной – подобной зародышу, у которого еще нет души, тогда как Индия была для меня древней, мудрой старухой, с головой ушедшей в магию.
