Анни Безант - Тупики цивилизации и ключи к ним
Но, имея дело с наукой и искусством, мы стремимся познать нечто о божественной природе посредством изучения той эманации божества, которую мы знаем как окружающую нас природу — наш феноменальный мир.
И, наблюдая его, нам следовало бы вспомнить, какое большое значение придавали великие Учителя человечества тому факту, что видимая, преходящая природа не могла бы существовать, если бы за ней не скрывалось нечто невидимое, вечное.
Господь Будда, пытаясь возвысить мысль своих учеников до понимания нирваны, — которая не может быть описана и к которой даже наиболее проникновенная мысль может приблизиться только через постоянное отрицание: "не это", "не это", всего проявленного в окружающем нас мире; — Будда даль свое великое и возвышенное учение о том, что если бы не было несотворенного, не было бы и сотворенного, и если бы не было вечного, не было бы и преходящего. Так вел он человеческую мысль всё выше и выше, пока в ней не загоралась искра представления о природе Вечного и не освещала темноту ограниченного человеческого ума.
Интересно отметить, что Джордано Бруно — последователь учений Пифагора в дошедших до него традициях великой Пифагорейской школы, которая была основана в Южной Италии и на о. Сицилия — Бруно, разрабатывая свою философию по линиям пифагорейцев, указывал изучающим природу с научной точки зрения, что каждый новый факт, открываемый им в природе, есть не более, как одна буква в имени Бога.
И это слово "Имя" есть тот древний термин, которым обозначалась истинная суть бытия всякой вещи. Это то, что подразумевается в египетских священных писаниях, когда говорится, что каждый творит свой собственный мир согласно слову. "Слово", соответствующее греческому слову "Логос", которое говорит о самой сущности его совершенства, и которое в нашем Евангелии переведено, как "Слово". И это высочайшее "Слово" как бы напечатлено на разнообразии природы, в той множественности её форм, посредством которой она ищет разнообразить хотя бы слабым отблеском всё совершенство божественного мира.
Эта древняя идея приводит к тому, что природу нужно уметь читать, как святое Писание. Это — идеал для ученого, ищущего высших истин и изучающего природу посредством аналитического умственного процесса: собирая и анализируя факты, он усилием синтезирующей мысли переходит от многообразия тщательно классифицированных фактов к объединению их в единую широкую формулу, выражающую закон природы.
Рассматривая ученого в его "божественном терпении исследователя", в его настойчивом искании истины и постоянном отбрасывании полуистин; в его отречении от построений, основанных на недостаточно совершенном синтезе и его готовности заменить его иным, в котором укладывались бы и факты, ранее неизвестные для него — мы видим, как этот терпеливый путник взбирается от видимого к невидимому, от феномена к нумену, от внешней природы к её сущности, к внутреннему Богу.
Постепенно приходим мы к убеждению, что работа ученого дополняет те формы исследования, которые направлены на самую суть вещей видимых только духу; эта работа, преломляясь через призму интеллекта, приводит постепенно к заключению, что все цвета происходят от единого великого света, от той единой творческой силы, которая привела к бытию всю вселенную.
Вместо антагонизма между религией и наукой, который расцвел на почве узкой догматической традиции и вызвал раскол между священником и ученым, печальное явление, которое Дрэпер так блестяще обрисовал под заглавием "Конфликт между религией и наукой" — мы, которые стремимся познать и осуществить то божественное, что таится в глубинах нашей природы, мы понимаем, что ученый не враг, а помощник религии. Он идет к той же цели, лишь взбираясь другою тропой. Ученый воистину жрец истины и поэтому заслуживает нашего уважения, нашей благодарности и любви.
С современного положения экспериментальной отрасли знания наука быстро поднимается в ту область, которую этот конфликт между наукой и религией отвел исключительно религии и становится постепенно, как это было в древности, частью религии, помощницей, слугою великих духовных истин. В свете этого факта сглаживается то недоверие, которое выросло в Европе на почве конфликта между религией и наукой, которое, как помните, произошло главным образом благодаря тому, что наука была принесена в Европу арабами, и явилась таким образом под знаменем чуждой нехристианской религии.
В виду этого, мы должны забыть о пережитом конфликте и видеть в обоих лишь искателей истины, которые идут каждый своим путем; религиозный мыслитель путем вдохновения, которое приводит его в область духа, ученый путем наблюдения, которое ведет к раскрытию Бога в явлениях и законах природы.
Вспомним при этом, что в тайных учениях каббалы, также, как и в учениях древних греков, мы часто находим утверждение, что мир идей предшествует миру проявленных форм в природе. Это лишь иное выражение учения Древнего Востока, которое утверждает, что в сущности все формы божественны, что они лишь одеты в плотную материю, видимую физическим глазом людей, что мысль предшествует проявлению, что идея — отец формы и что средневековая схоластическая теология, хотя и была недоступна пониманию необразованных людей, была близка к истине, когда противопоставляла сущность идеи тем феноменам, в которые идея облеклась в нашем физическом мире.
Поверхностные мыслители, которые не поняли действительного смысла этого учения, осмеивали его, несмотря на то, что оно так тесно связано с центральным учением римско-католической церкви о пресуществлении. Это учение утверждает вовсе не то, чтобы изменялись хлеб и вино, это внешняя форма, в которую одета духовная идея; но что-то, что является сущностью этой формы, изменилось и преобразилось в самую жизнь объекта христианского культа.
Вы можете соглашаться с этим или не соглашаться, но считать это смешным — есть признак невежества, которого, к сожалению, достаточно в писаниях менее вдумчивых писателей Реформации. Они высмеивали ту идею, которую не способны были понять.
Наука всегда имела дело с феноменальной стороной мира, и только когда она обращается к философии, ей приходится иметь дело с той сутью, которая делает эти феномены тем, что они есть. Наука имела в виду только то, что можно видеть ощущать, осязать, но если за этим она начнет искать в этих преходящих формах реальное и вечное, тогда эта цель приведет науку и к изысканию методов этого реального; и тогда наука поймет, что и научный интеллект в своих поисках истины есть ничто иное, как один из аспектов той вечной сущности, которая направляет эволюцию к добру и совершенству, как к своей цели.
Здесь кстати вспомнить изречение Мэтью Арнольда, который говорит, что эта вечная сущность есть "сила борющаяся за правду",[6] мысль, которая возникла из его изучения истории. Если мы проследим развитие многочисленных форм тех организаций, которые человеческие расы испробовали в своем поступательном движении, мы должны признать, что это падение и разрушение одной формы за другой было неизбежно, потому что эти цивилизации не воплощали, а попирали законы правды в человеческом общежитии. Продолжая нарушать эти основные законы, цивилизация за цивилизацией рождалась, росла и падала и проходила, как тень, одна за другою, и для наших собственных дней остается также великая проблема искать, не найдем ли мы то, искомое, при котором человеческое общество будет построено в согласии с основными законами праведной жизни.
"Сила, борющаяся за правду" и интеллект человеческий имеют общий источник. Великая истина эволюции состоит в том, что в ней шаг за шагом вырабатывается всё более и более высший тип человечества, и что то, что было помощью для дикаря, может быть вредно позднее, когда начнет раскрываться божественное в человеке. Ибо соотношение между высшими и низшими свойствами человека меняют свой характер с течением эволюции.
Следя за процессом эволюции, мы находим, что низшее постоянно жертвуется ради высшего. Минералы разрушаются, чтобы подготовить почву, на которой произрастут растения; растения идут на пищу животным; борьба в мире животных вырабатывает качества, необходимые для дальнейшей эволюции.
У высших социальных животных мы находим хитрость и ум выраженными в меньшей степени, но зато мы находим там социальный инстинкт, благодаря которому животные защищают друг друга, сильный защищает слабого, самцы защищают самок, а самки защищают детенышей; таким образом мы находим первый прообраз возможного общежития, где живые существа живут не для взаимного истребления, а для взаимной помощи и совершенствования
Точно так же мы наблюдаем нарождение высших человеческих качеств, которые, развиваясь в течение миллионов и сотен миллионов лет, заявляют о себе в наши дни всё ярче и выразительнее.
