Алексей Ксендзюк - После Кастанеды: дальнейшее исследование
Ностальгия по Реальности и чувство безысходности — вот главное содержание бессознательного, рождающего память о "золотом веке", представление о падении в пропасть и в грядущий мрак.
Но человек не желает расставаться с мечтой об утраченном рае. Он хочет верить, что существует "эзотерическое знание" — знание для избранных о том, как вернуться туда. Иные духовные школы безобразно этим спекулируют, созывают учеников, апеллируют к своему мнимо древнему происхождению — и это уже явная несуразица, ибо чем знание древнее, тем менее оно вербализуемо, более того — тем менее оно актуально для современников, ибо тональ древних отличался от тоналя нынешнего человека разительным образом. Ссылки на этические причины сокрытия знания от профанов — только уловка, ибо на самом деле знание либо непередаваемо вообще, либо его усвоение требует полной трансформации личности, на что массовое сознание не способно в любом случае.
И если уж говорить об "эзотерическом знании", то лишь как о памяти доинтеллектуальной эпохи, памяти немого и неразумного переживания мира. Такое знание бывает невероятно эффективным, но не является достижением вида; напротив, это атавизм, руины, фрагменты, археологическая диковинка, ценная для исключительно одаренных визионеров (которые также несут в себе этот атавизм, генетический отголосок первобытного провидца), но в таком виде бессмысленная для выросшего и изменившегося человечества. Так что призывы вернуться туда, где можно вновь сложить из осколков бесформенного истукана, дававшего власть далеким предкам, — либо наивная утопия, либо мракобесие, либо корыстный обман с целью установления теократических порядков.
Превращение подлинной магии в "эзотерическое знание" — свидетельство необратимого изменения человека (с одной стороны) и принципиальной неадекватности древних методов постижения Реальности для нового человека, свидетельство глубочайшего падения магии, того, что в теперешнем своем виде для нас она утрачена навсегда, превращена в аттракцион, кунсткамеру, балаган.
Наверное, поэтому и нет серьезных исследований магического знания. С одной стороны — восторженные разглагольствования неофитов, с другой — глубокомысленное описание никому не нужных ритуалов, именуемых (очевидно, по ошибке) "магической практикой". Со стороны науки — либо этнографическое любопытство (т. е. та же антропология в определенном смысле), либо жесткий и насмешливый критицизм.
Мы сидим в темноте и не желаем зажечь свет. Ницше и Фрейд, философские драмы XX века, разверзшиеся бездны экзистенциализма — все проходит, не задевая нашу развлекающуюся аудиторию. Те же наивные мифы, прогрессизм, утопизм, нигилизм… Мы во тьме.
ГЛАВА 2
КОЛДУНЫ, ШАМАНЫ, ЖРЕЦЫ
Итак, история духовного поиска с возникновением религии претерпела поразительные метаморфозы: архаическая магия и порыв религиозного чувства теперь относятся друг к другу как полярные противоположности, позабыв, что берут начало из одного источника, что на самых ранних этапах своего существования составляли единое целое. Именно магия подарила религии многие идеи и научила "думать о невидимом".
Конечно, религия родилась не вдруг. Первобытные сказания, в конце концов превратившиеся в миф, вначале всего лишь удовлетворяли потребность племени в осознании своей уникальности, так как наличие собственного культурного прошлого отделяло данное объединение людей от чужаков, удерживало его от слияния с другими, аморфными группами, зачастую стоящими на более низком уровне развития, воспитывало сознание племенной целостности — общее прошлое, которое всегда подчеркивало наличие легендарного общего предка, подразумевало общее будущее, давало надежду на устойчивость социальных связей, наделяя их перспективой в потоке времени. И все же человеческий ум с самого начала был склонен задавать вопросы, которые вынуждали сказителей выходить за рамки легенд о культурных героях и удивительных подвигах первых вождей племен. Проходили века, и кроманьонцы (понятия не имевшие, что им дадут такое прозвище цивилизованные потомки) томились неразрешимыми проблемами: откуда взялся род человеческий? почему человек так сильно отличается от прочих живых тварей? как возник мир и есть ли у него предел? какова все-таки окончательная судьба человека и мироздания в целом? Сказители, наверное, больше других размышляли над этими вечными вопросами. Сообразительные слушатели тоже домогались у них ответов, поскольку почитали их за мудрецов и носителей коллективного знания предыдущих поколений. Подобное вопрошание не появилось, конечно же, на пустом месте: в некотором смысле вопрос уже подразумевал возможность ответа — эволюция интеллекта, можно сказать, является эволюцией вопросов. Парадигма интеллектуальных операций, освоенная разумом, обусловливает как всю совокупность возможных на данном этапе развития вопросов, так и всю совокупность возможных ответов.
Миф рождался именно таким образом: описание мира, имевшее определенную почву в виде чувственного опыта и наблюдений, росло и оформлялось вместе с совершенствованием интеллекта, который задавал вопросы и придумывал ответы на них, сообразно со степенью своей изощренности. Сказители постепенно превращались в мифотворцев, история племени — в рассказ о сотворении мира и человека, и именно здесь, на этой грани древнего творчества, впервые возник образ демиурга — созидателя, творца и правителя всего существующего. Далеко не сразу этот образ приобрел антропоморфные черты: человек еще чувствовал себя слишком слабым и слишком незначительным во вселенной. Какое-нибудь крупное и опасное животное, державшее в страхе всю округу, куда больше походило на высшее существо, порождающее мир и правящее в нем. Антропологи хорошо знают, что первобытное сознание больше уважало звериную силу, нежели человеческую. Многие племена, чтобы вызвать уважение соседей (и в первую очередь, самоуважение), объявляли, что ведут свою родословную от медведя, пантеры, орла, огромной обезьяны, ужасного вепря и т. д. и т. п. Вряд ли в те века демиургу стали бы приписывать человеческие черты; и действительно, то, что старые боги часто имеют звериные «атавизмы», — давно известный антропологический факт. Тем не менее образ демиурга, каким бы он ни был, требовал к себе особого отношения, особого чувства, порождал поклонение и ритуал поклонения. По сути, именно здесь берет свое начало история собственно религии. Дальнейшее ее развитие опять же следовало зарождающимся интеллектуальным потребностям и во многом отражало изменения в человеческом отношении к самому себе. Совершенствуя интеллектуальный аппарат, древний человек становился все более изобретательным и независимым от внешней природы, все очевиднее демонстрировал свои преимущества перед сильными, но неразумными созданиями. Боги, созданные его воображением, постепенно приобретали сходство с человеком, оставаясь символами могущества, власти и созидания.
Процесс «очеловечивания» богов почти полностью завершился уже в историческое время. Политеизм древних цивилизаций (египетской, вавилонской, античной), политеизм ариев и этнических общностей, населяющих Индостан, — всем известные иллюстрации позднейших этапов формирования религии. Природные силы, непобедимые для древних и вызывающие трепет своими масштабами, дали богам плоть и сверхчеловеческую власть, но облик и разум им подарил человек, утвердивший себя в мире и уже примерявший на себя немыслимую прежде роль "царя природы".
Таким образом возник самый древний и самый распространенный (даже теперь) тип религиозного мировоззрения и ритуала — мы назвали его мифологическим. Мифологические религии и поныне преобладают на обширных территориях различных континентов: Азии, Африки, Латинской Америки. Вопреки интенсивной христианизации народы многих стран упрямо держатся за свои традиционные верования. В наибольшей степени это касается индусов и народов Африки. Если же внимательно рассмотреть ситуацию в Латинской Америке, то легко заметить, что там насильственно привитый еще конкистадорами испанский католицизм самым непринужденным образом перемешался с религиозными верованиями коренного населения и, по сути, превратился в некий апокрифический вариант христианства, в котором именно мифологический компонент является ведущим, без особого успеха пытаясь конкурировать с чисто мифологическими культами, популярными среди простонародья. Самым распространенным отношением к религии здесь оказывается скрытый политеизм — люди в этих краях очень часто полагаются как на помощь Иисуса Христа, святой Марии Богородицы, целого отряда христианских святых и великомучеников, так и на местных, языческих божеств, духов и т. п., тайком обращаясь к шаману, прорицателю или гадалке. Такую религиозность нельзя не трактовать как мифологическую, поскольку ее настроение, ее взгляд на мир, конкретность "потусторонних героев" — все от начала и до конца пронизано мифом, питается им и превращает всякого своего последователя в соучастника мифического действа — даже в том случае, когда он владеет грамотой, читает Новый Завет и является примерным прихожанином.
