Александр Литвин - Выше Бога не буду
Я с большой любовью вспоминаю своих педагогов из медицинского училища. Это были настоящие люди и настоящие профессионалы. Они знали, что нам предстоит, они знали: от того, как они нас научат, будут зависеть судьбы людей. Вопрос был черно-белым и по-гамлетовски простым: быть или не быть. Жить или не жить. Я не помню многих имен, но слова, услышанные в стенах моего медучилища, всегда в памяти. И самые важные слова я услышал в первый день занятий. Мне объяснили, что лечит не лекарство, а врач. Объяснили, что такое ятрогения. Для тех, кто не знает этого термина, поясню: ятрогения – это изменение здоровья пациента к худшему, вызванное неосторожным действием или словом врача. Я тогда задал вопрос, свой первый вопрос в медучилище:
– Если словом можно вызвать ухудшение, стало быть, возможна и обратная реакция?
– Хороший вопрос, – преподаватель был явно доволен. – Но для того чтобы лечить словом, надо все же знать этиологию, симптоматику, механизмы действия лекарственных средств и многое другое. Именно глубокие знания дают врачу способность лечить словом! Слово должно быть уверенным. А как может быть уверенным слово человека, не знающего всей глубины процесса? Так что, молодой человек, учитесь хорошо, и, возможно, вы будете лечить словом!
Это был опытный доктор, и его слово было уверенным, так что я не сомневался в его правоте. Одно дело – когда ты читаешь текст в книге, и совсем другое – когда слышишь слова, полные силы, правды и искренней эмоции от человека, имеющего стопроцентные основания для рассуждений на заданную тему. Мои медицинские учителя дали мне еще один ракурс восприятия человека и раскрыли всю ошибочность популярной по сей день поговорки про то, что незаменимых нет. Есть! Еще как есть! Незаменимые профессионалы, глубоко изучившие свое дело и пребывающие, что называется, на своем месте! Вы не представляете, какое важное воздействие оказал на меня тот преподаватель. Глубокое знание предмета всегда лежит в основе успеха. Но есть только одно «но». Это «но» всегда меня смущало, с самого первого класса: зачем учить то, что не будет востребовано в дальнейшем? Это мое «зачем», как же оно мне мешало!
27
Все было понятно и стабильно до 18 апреля 1979 года. В тот день, в 6.00, вся моя большая родня и друзья провожали меня до военкомата. Мы шли пешком по утреннему апрельскому городу. Было прохладно, оттаивающие за день лужи замерзли, но настроение у всех было хорошим. Ни мама и папа, ни многочисленная родня, ни друзья не испытывали какой-то грусти. Тогда армия была обычным делом, настолько обязательным, что в принципе воспринималась как необходимость объективная и обоснованная. Я был в предвкушении. У меня была мечта попасть на флот. Я очень хотел попасть на корабль в качестве корабельного медика. Моя тяга к путешествиям, заложенная в детстве, была настолько сильной, что перспектива служить три года вместо двух меня нисколько не смущала. Я хотел попасть на флот, чтобы посмотреть другие страны! Я был уверен, что реальные путешествия и люди, которых я встречу на пути, дадут мне возможность стать более образованным – отчасти так и получилось.
На областном сборном пункте я нашел представителей Северного флота и попросил записать меня в их команду. Узнав, что я фельдшер, имеющий хоть и небольшую, но практику, они с радостью согласились взять меня, и в мыслях я уже ехал в Североморск… но медицинская комиссия не позволила мне стать военным моряком: минус! Минус два! И я отправился на Дальний Восток в совершенно сухопутную структуру. Ох, как я был огорчен своим низким зрением. Оно ухудшилось когда мне исполнилось 12 лет, но еще год я не знал о том, что стал хуже видеть. Я сидел за последней партой с самой симпатичной девочкой в классе. Правда, это было не мое мнение, а мнение моей мамы. Да, она была симпатичная, но так как внешние факторы никогда не казались мне важными, я к ней относился весьма индифферентно. А за одну парту мы попали по команде классного руководителя, которая, вероятно, понимала, что мы будем сидеть там смирно и не мешать преподавательской деятельности. Однажды девочка пришла в очках. Я, естественно, тут же примерил их на себя. Вот это даааа! Так четко видно! Оказывается, я многое теряю. Оказывается, все, что написано на доске, читается легко и просто. Тогда я еще не знал, что интенсивное чтение книг никоим образом не повлияло на мое зрение. Много позже пришло понимание: у тех, кто плохо видит, обостряется не только слух, но и интуиция!
Море осталось в мечтах, и меня ждал Дальний Восток. Поезда. С самого детства я люблю поезда. Мои первые путешествия связаны с ними. Мне и сегодня путешествие в поезде доставляет огромное удовольствие, а в детстве это было просто счастьем. Помню, как я просил маму сварить мне борщ «как в поезде» и налить чай в тонкий стакан в подстаканнике. Борщ и чай в подстаканнике уносили меня в путешествие. Мое самое длинное путешествие на поезде началось в Копейске. От сборного пункта до железнодорожного вокзала мы шли примерно два часа, и я натер мозоль. Я шел и думал, не успел начать службу, а уже мозоль, что же будет дальше? А дальше ничего подобного не было. Это была первая и последняя армейская мозоль. За девятидневное путешествие мозоль моя ликвидировалась, потому что наши сержанты и офицеры оказались весьма серьезными парнями. Во-первых, они заставили нас выдраить вагон до зеркального блеска и запретили перемещаться по нему в обуви. Во-вторых, раздали в каждое купе по Уставу и определили конкретные сроки сдачи зачета. В-третьих, за время путешествия каждого новобранца научили мотать портянки. Для меня это не было неожиданностью. Мой папа 25 лет проходил в сапогах, и я умел мотать их не хуже, чем завязывать галстук. Но галстук в армии был с металлической застежкой, и никакого мастерства не требовал, а сапоги – это важнейший предмет для бойца. В поезде я даже вспомнил свой сон, который мне снился года за три до призыва: к моему дому подъезжает поезд, я поднимаюсь в купе и начинаю наматывать портянки.
Наш эшелон отправился в путь. В нашем поезде не было ни нормального борща, ни подстаканников. Были алюминиевые кружки, тушенка и картофельное пюре, сваренное из концентрата – гадость еще та, но это ничуть не мешало быть счастливым. Я путешествовал, я ехал в армию и я был счастлив. Это было замечательное путешествие. Через всю огромную страну, через степи, леса и горы. На пятый день мы остановились на станции Слиденка, и я увидел легендарный Байкал. Даже сквозь железную оболочку вагона я почувствовал его величие и мощь. Позже я бывал на Байкале снова, но первое ощущение от него не покинет меня никогда! Я запомнил его, и потом не раз использовал в работе. Энергия этого водоема столь велика, что далеко не каждый сможет ее выдержать! Чингисхан – не смог. И пошел войной на весь мир и захватил его.
На девятые сутки нас выгрузили в Хабаровске, посадили в армейские «Уралы» и повезли в часть. Мы подъехали к КПП. Я узнал эти ворота, я видел их раньше. Не помню, где – во сне, или это было очередное дежавю, но перед воротами я сказал друзьям: «Там, за воротами, за строевым плацем стоит железнодорожный вагон, справа – спортплощадка, а слева – столовая». Когда мы зашли на территорию, так и было: и вагон, стоящий на рельсах чуть длиннее него, и все остальное. Конечно, в целом обстановка была обычной для любой воинской части, но только не вагон. Вагон – это да! Мои друзья были в недоумении:
– Ты что, был здесь раньше?
– Я не помню, но я видел это место!
Так что я правильно приехал.
И началось! Подъем, отбой и между ними бег. Бег с голым торсом, бег с полной выкладкой, бег в туалет, бег в столовую, бег на стрельбище. И постоянная изжога от черного, пластилиноподобного хлеба. Мы курили сигареты, а пепел складывали в пакетик. При очередном приступе изжоги мы делились этим пеплом. О том, чтобы попасть в медпункт, и речи не было. Для этого надо было сначала потерять сознание и желательно надолго. Тем, кто быстро приходил в себя, медпункт не светил. Я не терял сознание. Оказалось, что я очень даже неплохо переношу нагрузки, но вот изжога осталась в памяти навечно. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, в моем желудке оживает этот фантом в виде куска черного хлеба. Особенно тяжело было во время рытья окопов, когда работаешь в наклон. Однообразие тоже утомляло. И, пожалуй, только стрельба из боевого оружия приносила мне истинное удовольствие. Несмотря на свой минус, я очень хорошо стрелял из автомата. Звук выстрела, запах пороха и отверстия в десятке компенсировали трехкилометровую беготню до стрельбища. Еще мне нравилось кидать гранаты. Там нервы были на пределе. Офицеры и сержанты в такие моменты были очень суровы. Никаких лишних движений, никаких лишних слов, максимальная концентрация.
На фоне однообразия любое изменение в жизни солдата воспринимается на ура. Однажды командир взвода построил нас и вызвал добровольцев.
