Максим Мейстер - Хомяки, или О судьбе с розовыми пальцами
Профессор продолжил начатый разговор:
– Кстати, это одна из причин, почему я против имен для объектов исследования…
– В смысле?
– Дать имя – это первый шаг на пути очеловечивания объектов исследования. А для серьезного научного исследования это недопустимо. Понимаешь?
– Не очень…
– Человек по своей сути отпетый антропоцентрист! Он на все смотрит через призму своего человеческого восприятия. Отсюда возникли пантеизм, политеизм, тотемизм и прочее. Человек с древних времен пытается приписать человеческие черты, чувства, характер и мотивы всему подряд: явлениям природы, животным, иногда даже планетам! Отсюда все эти многочисленные человекоподобные боги: бог ветра, грозы, океана… – профессор поморщился. – И вся это человеческая глупость начинается с того, что мы даем неодушевленному объекту, вроде крысы или неба, собственное имя. Понимаешь теперь?
– А разве животные – это неодушевленные объекты?
– Вот только не надо устраивать теологических споров! – презрительно усмехнулся Арнольд Яковлевич. – Впрочем, сам термин «неодушевленный» – антропоцентричен. Проще говоря: когда ты даешь той же крысе имя, ты уже не можешь к ней относиться нейтрально, а наделяешь ее и другими человекоподобными качествами: представляешь, как она «думает», наделяешь характером и прочее, прочее, прочее… Очеловечиваешь, одним словом. Это, может быть, и неплохо для какого-нибудь домашнего любимца, какого-нибудь там Мурзика или Шарика, но для объектов научного исследования – недопустимо… Понимаешь теперь?
– Смутно. То есть, если я правильно уловил, мы должны относиться к нашим хомякам в лабиринте, как, например, к движению электронов в магнитном поле?
– Именно! – профессор так обрадовался, что даже, сняв, возбужденно протер очки. – Хорошее сравнение! Движение наших крыс в лабиринте – это как движение электронов в магнитном поле!
– Но ведь электроны – это просто элементарные частицы, которые подчиняются законам физики, а хомячки обладают индивидуальностью…
– Да не обладают они никакой индивидуальностью! – профессор возмутился снова. – Вернее, обладают, но не большей, чем электроны. Вся разница в том, что тебе не придет в голову очеловечивать электроны, а хомяков – запросто!…
– Но ведь…
– И эти твои хомяки, подобно электронам, полностью подчиняются законам инстинкта. У электронов – законы физики, у крыс – законы инстинкта: пища, самка, сон, опасность. Вот и все. Понимаешь? Вся их деятельность, при кажущейся сложности по сравнению с электронами, сводится всего к четырем инстинктивным законам: найти пищу, совокупиться с самкой, поспать, избежать опасности. Так в чем же индивидуальность? Любое их движение по лабиринту можно объяснить тем или иным влиянием этих законов, так же как движение и траекторию электрона можно объяснить влиянием магнитных полей…
– Но ведь…
– Ты же изучал архивы? Через лабиринт прошло много поколений крыс, но все они всегда действовали одинаково. Погрешность минимальна и объясняется внешними причинами, то есть устройством лабиринта… Так что ставлю тебя «пять» за удачное сравнение с электронами, но «два» за упертый антропоцентризм, недостойный настоящего ученого…
– Но тогда получается, что человек ничем не отличается от хомяков? – Андрею наконец удалось вставить фразу в монолог профессора. – Если аналогия между мертвыми электронами и живыми хомяками верна, то тем более верна аналогия между живыми хомяками и живыми людьми…
– Живое, мертвое… – Арнольд Яковлевич опять поморщился. – Ладно, сегодня не будем рассуждать, чем отличается одно от другого, а то уже скоро время обеда… Что касается аналогии… Она не будет верна, потому что, в отличие от крыс и электронов, у людей есть разум… По крайней мере, у некоторых!
– А что такое…
– Только не спрашивай, что такое разум! – опередил профессор вопрос Андрея. – И чем отличается разумное от не разумного. Это разговор не на один день, а через полчаса – обед…
– Не буду, – согласился Андрей. – Просто я хотел сказать, что аналогия хомяки – люди гораздо естественней, чем электроны – хомяки. Ведь хомяки живые. Они, как и люди, чувствуют боль, беспокоятся, переживают, болеют… Они живут! А электроны просто действуют…
– Видимо, ты неисправим, – покачал головой профессор. – Мы о чем только что говорили? Животные подчиняются законам инстинкта. Их «боль», «беспокойства», поиск пищи – это просто инстинктивные реакции на раздражители. Как у амебы… Помнишь? На первых курсах вы должны были проводить этот опыт: помещаешь в воду кристаллик соли, и амеба бежит от него, помещаешь пищу – она бежит к ней. Чем же ее поведение отличается от поведения тех же электронов в магнитном поле, которых ты без колебания отнес к не живым? А если поведение не отличается, а просто подчиняется законам – пусть и разным – почему ты утверждаешь, что электроны – не живые, а амебы – живые?
– Ну, наверное, амебы тоже не совсем живые, – Андрей смущенно почесал подбородок. – Но ведь хомяки…
– А твои хомяки – просто более сложные амебы! Что и требовалось доказать! В чем отличие? Те же законы, разве что чуть более сложные. А разница в твоем восприятии электронов, амеб и хомяков всего лишь в антропоцентризме, о котором мы говорили! Тебе проще переносить человеческие представления на хомяков, чем на амеб и электроны, поэтому одних ты считаешь живыми, а других нет!
– Кажется, я наконец понял, что вы подразумеваете под антропоцентризмом, – Андрей сел в кресло и начал механически перебирать письменные принадлежности на стоявшем рядом журнальном столике. – Тогда все-таки, в чем, по-вашему, разница между живым и не живым?
– Я же сказал, что это долгий разговор… – профессор в который раз посмотрел на часы. – Но если кратко, то есть только одно принципиальное свойство, которое отличает живое от неживого…
– Какое? – встрепенулся Андрей.
– Свобода! – торжественно ответил Арнольд Яковлевич. – Живое обладает свободой. А свободно может действовать только человек. Животные подчинены жестким законам, которые они не могут преступить, а человек – может…
– Но человек тоже подчинен законам. Он должен есть, спать, работать, защищаться от опасностей…
– Да, но эти законы не абсолютны, как у электронов, амеб или хомяков. Электрон будет всегда лететь по одной и той же траектории, амеба всегда будет бежать от соли и стремиться к пище, хомяк всегда будет бежать по своему маршруту, а человек может отказаться от пищи и терпеть голод ради каких-то отвлеченных идей, он может преодолевать препятствия, несмотря на боль и опасность… Он может даже убить себя, несмотря на жесткий инстинкт самосохранения! Понимаешь?
– Кажется…
– Ты слышал когда-нибудь, чтобы хомяки объявили голодовку при невыдаче зарплаты?
– Ну, у человека это можно было бы объяснить, как особо усложненный пищевой инстинкт… – хотел было продолжить дискуссию Андрей.
– Ладно, пора в столовую! – вставая из-за стола, с явным удовольствием произнес профессор. – Пойдем…
Спорщики вышли из кабинета, прошли по узкому коридору, спустились по лестнице на первый этаж, опять прошли коридор, свернули налево, открыли дверь и встали в очередь.
Через несколько минут они сидели за столиком и ели нехитрый обед. Андрею хотелось продолжить интересный для него разговор, но он знал, что во время еды профессора лучше не трогать, поэтому ел молча.
Когда они почти закончили, к столику подсел молодой аспирант из соседнего отдела.
– Как ваши крысы? – он вежливо спросил Арнольда Яковлевича.
– Ничего, бегают… – профессор впал в привычное для него послеобеденное добродушное состояние. Лицо Арнольда Яковлевича раскраснелось, он откинулся на спинку стула и почти ласково посмотрел сквозь очки на подсевшего к столику аспиранта.
– А как у вас дела в отделе? Все режете?
– Режем потихоньку…
Они втроем обсудили свежие слухи, обменялись новостями, после чего Арнольд Яковлевич с Андреем вернулись в лабораторию. Профессор заперся у себя в кабинете и вскоре задремал, обложившись бумагами так, словно с головой погрузился в работу, а Андрей пошел в лабораторию, где до самого вечера следил за хомяками, заполнял черновые листы и переносил накопившиеся за прошедшую неделю данные в чистовой журнал…
* * *
На следующий день Арнольд Яковлевич с самого утра решил заглянуть в лабораторию к коллеге, с которым они когда-то учились вместе. С огорчением узнав, что друг взял больничный, профессор Яковлевич вернулся к себе. Он хотел уже привычно засесть за рисование бесконечных закорючек, когда из лаборатории раздался возбужденный голос Андрея:
– Арнольд Яковлевич, идите скорее сюда!
– Что такое? – профессор встревоженно заглянул в лабораторию.
– Смотрите, что творится! – Андрей показывал пальцем в лабиринт. – Нет, все-таки наш Новичок – уникальный хомяк…
