Ж. Славинский - Заря Айваза. Путь к осознанности
— Да это я!.. Я обвинила невиновного!
Я вопросительно смотрел на нее, и она сказала:
— Сына, это, правда, моя ошибка. Этот мужчина не отбирал у нас денег. Вот они, наши пятьсот динаров. Куда же отправится моя душа после такого?!?
Если бы кто-нибудь другой дал деньги матери, я был бы только счастлив и больше не думал о них. Но я вспомнил огорченное выражение его лица, когда мать пристыжала его. Я знал, что мама вернет ему деньги. И она сказала:
— Сынок, возьми эти пятьсот динаров и отнеси их обратно в лесной склад тому мужчине. Он там работает. Принеси ему мои извинения и скажи, что я ошиблась.
Ее просьба показалась мне несправедливой. Лучше бы я пошел в полночь на кладбище, чем встретился бы с ним снова.
— Мама, а почему я, разве не ты должна пойти к нему и извиниться?
Коротко и незамысловато, словно отрезав от себя кусок души, она ответила:
— Я не могу, сына. Я не могу смотреть ему в глаза. Сходи, пожалуйста, я прошу тебя.
Никогда в жизни я не шел так медленно. Я надеялся, что приду туда к его уходу. Я никогда не чувствовал себя так неловко. Я не стыдился ни того человека, ни ругани матери в его адрес. Я просто не мог принять истину о том, что существуют такие хорошие люди, бескорыстные благодетели, как он. Проснувшееся во мне зло, что накапливало свои силы все эти годы, сдерживало меня и отказывалось принимать тот факт, что на свете есть добрый человек. Меня трясло от попытки избавиться от принятия в мой внутренний мир такой доброты человеческого существа. В короткой жизни было заведено так, что люди всегда находились по другую от меня сторону... Чтобы стало хорошо, нужно было причинить вред другому. Чтобы я засмеялся, нужно было увидеть чьи-то слезы, чтобы мне стало тепло, нужно было сделать так, чтобы кто-то задрожал от холода, заплакал по поводу своего несчастья. Я задыхался и часто останавливался. Мой мир разрушался на части.
Тогда во мне что-то взорвалось, да так громко, что я действительно услышал этот взрыв. Он чем-то напоминал звук трескающегося стакана, когда в него наливаешь горячую жидкость. Из меня потоком выплеснулся крик отчаяния. Меня пошатывало при ходьбе, я едва видел очертания лесного склада в конце улицы. У домика при складе почти никого не было, когда я подошел к его грязному входу. Снег усилился и таял до того, как попадал на сырую землю. В комнате горел свет. Мне не нужно было заглядывать туда, я знал, что он был там один. Мои залитые слезами глаза увидели его размытые очертания — мужчина сидел за маленьким столом, склонившись над бумагами. Не вытерев ног, я вошел внутрь. Он медленно поднял голову и посмотрел на меня:
— Что теперь не так? — удивленно спросил он.
Я стоял у двери, скривив губы, как мать во время ее недавнего горького плача. Рот не шевелился, в горле образовался ком, я не мог проронить ни слова. Волоча ноги по полу, я подошел к нему и кинул на его стол смятую банкноту. Он понял все в мгновение ока.
Мягко улыбнувшись, он кивнул головой и сказал:
— Не плачь, сынок. Все хорошо.
Мое напряжение сразу же ослабло, и из меня хлынул поток слез. Я рыдал так громко, что меня, наверное, могли услышать все вокруг, но перед складским домиком никого не было. Я хотел сказать ему, что моя мать не могла лично принести ему извинения, что мне самому стыдно за то, что я никак не мог поверить в такую доброту, и что когда-нибудь я отплачу ему тем же... Но я лишь рыдал и рыдал.
Он медленно вышел из-за стола и, обняв, прижал мою голову к груди. Я мог чувствовать запах его одеколона, перемешавшегося с запахом табака, тепла, безопасности, добра и всего, что сопутствовало этому моменту. Он погладил мою щеку и голову своей теплой сухой ладонью и сказал:
— Ты очень хороший мальчик. Боже мой, столько добра в таком маленьком человечке?!
Я был окончательно сломлен, разбит на кусочки, в тот момент изнутри меня доносился только стон и затяжной, одинокий плач.
Я не помню, как вышел наружу. Словно в трансе, я брел вниз по заснеженной улице. Я не прекращал стонать, мой стон прерывался лишь плачем оставленного всеми ребенка, подступавший ко мне из глубин какого-то темного бездонного колодца. Я остановился у сырого водостока и в бессилии оперся на него. Вокруг меня столпились люди и что-то такое спрашивали, чего я никак не мог понять. У меня перед глазами возник образ того мужчины.
Я простоял так час или два, не помню. И в какой-то момент успокоился. Люди разошлись, и поблизости никого не осталось. Я вытер рукой слезы и взглянул глубоко внутрь себя — от отчаяния не осталось и следа. Печали больше не было, и в то же время я ощущал тепло, словно какой-то невесомый жидкий свет заполнил все мое тело. Лицо горело, перчаток не было, ноги в поношенных ботинках пронизывались сильным теплом, словно я все еще держался за теплую руку своего добродетеля. Я понимал, что изменился от прикосновения этой руки. Я СТАЛ хорошим...
На этом трудном «Интенсиве» ко мне вновь вернулось то переживание. Теперь я знал, что тогда произошло. Я не понимал, почему я так долго держал это в себе, однако теперь это событие представляло особую важность. У меня возникло сильное желание рассказать об этом переживании участникам, я понимал, что многие из них достигнут просветления после этой истории.
Диада подошла к концу, наступила пора ужина и вечерней прогулки. Я молча смотрел на участников. От них не поступало вопросов, не было слышно разговоров. Они смотрели на меня и друг на друга с неподвижными лицами, редкие жесты, походка, тела выдавали напряжение и скованность. Было слышно стрекотание сверчков на улице и слабое мычание коровы где-то вдали.
— Я должен рассказать вам кое о чем, — медленно произнес я, ощущая грудью влажную от пота рубашку. — Все то, что происходит с вами, отражается и на мне, и на моих ассистентах. Мы все в одной лодке. Ваше страдание — мое страдание, ваши радости — мои радости. Пока вы выполняли упражнение, я вспомнил один позабытый случай, представляющий для меня огромную ценность, и я хотел бы поделиться с вами этими переживаниями...
Я медленно рассказывал свою историю, целиком погружаясь в пережитые мной события. Я оказался на лесном складе, мать плакала, и передо мной появился ангел и коснулся меня своей теплой рукой. Рассказывая историю, я смотрел каждому в глаза и видел в их лицах образ того мужчины. Из-за слез я на мгновение перестал их отчетливо видеть, продолжая при этом чувствовать и разделять их эмоции. В то время как одни тихо плакали, другие громко рыдали. Мой рассказ, краткий и изящно оформленный, подкатился к ним, как жемчужина к ногам. Я знал, что сейчас они раскрылись передо мной, что многие из них станут просветленными, поскольку в этот момент мой ангел прибыл для того, чтобы преподнести некоторым из них просветление. Трясясь, как стрела, поразившая центр мишени, я сказал:
— Этот мужчина подарил мне столько доброты, что если даже люди начнут поливать меня грязью, мне все равно хватит любви до конца моей жизни... Каждый из вас может найти в прошлом такое существо, от которого бы исходили доброта и любовь. Действуйте же и отплатите им сейчас, став просветленными ради них. Эти существа заслуживают этого.
До окончания дня оставалось еще всего два упражнения. За все предыдущие двенадцать дней так никто и не вошел в состояние просветления. Во время двух последних упражнений более половины участников переступили этот заветный порог.
Моя жизнь снова обрела смысл.
– 32 –
Завершить «Интенсив» — значит прочитать книгу, с которой ты подружился. Наступает облегчение и печаль от окончания игры, а также пустота от отсутствия цели, за которую можно бороться. Я понимал, что мне нужно поставить себе новую цель, но для этого у меня уже не было сил. Я мог думать лишь о чистой постели со свежим постельным бельем, звуках, предвещающих новый день, запахе кофе на кухне, вопрошающем взгляде Ненада и шуме трамвая, курсирующего по нашей улице. Перед глазами пронесся образ Стевичи и мысль о том, как я редко общаюсь с ним с тех пор, как начал вести «Интенсивы».
Участники, ослепленные счастьем от того, что дошли до конца, не знали, что творилось у меня внутри. Я слышал голос миниатюрной японки:
— Нет никого счастливее Боги... он довел «Интенсив» до конца... и как довел?! Я бы хотела оказаться на его месте.
Через всю комнату пронесся крик Мучи:
— А кто бы не хотел?
Мое лицо было неподвижным, а взгляд — рассредоточенным. Я мог слышать биение пульса в ушах. Я подготовил прощальную речь, однако теперь слова были ни к чему, так что я упростил и сократил ее, как это только было возможно. Я сказал им, что они проделали очень важную работу, что им нужно продолжать идти дальше, так как человек всегда находится в самом начале, как только ступает на Путь Истины. Я попросил их быть терпеливыми друг к другу следующие пару дней из-за чрезмерной чувствительности и попытаться избегать резких реакций на «Интенсиве», которые могут оказаться слишком болезненными. Я завершил свою речь важным предупреждением о том, что нужно быть готовым к глубоким переменам в своей жизни, которые не всегда приятны, но которые происходят в соответствии с Истиной.
