Титус Буркхарт - Алхимия / Нотр-Дам де Пари
Он заговорил первый:
— Государь! Прошу ваше величество простить меня за прискорбную весть, которую я вам несу.
Король резко обернулся, прорвав ножкой кресла циновку, покрывавшую пол.
— Что это значит?
— Государь! — продолжал Оливье ле Ден со злобным видом человека, радующегося, что может нанести жестокий удар. — Народ бунтует вовсе не против дворцового судьи.
— А против кого же?
— Против вас, государь.
Старый король вскочил и с юношеской живостью выпрямился во весь рост.
— Объяснись, Оливье! Объяснись! Да проверь, крепко ли у тебя держится голова на плечах, милейший. Если ты нам лжешь, то, клянусь крестом святого Лоо, меч, отсекший голову герцогу Люксембургскому, не настолько еще зазубрился, чтобы не снести прочь и твоей!
Клятва была ужасна. Только дважды в жизни Людовик XI клялся крестом святого Лоо.
— Государь… — начал было Оливье.
— На колени! — прервал его король. — Тристан, стереги этого человека!
Оливье опустился на колени и холодно произнес:
— Государь! Ваш королевский суд приговорил к смерти какую-то колдунью. Она нашла убежище в Соборе Богоматери. Народ хочет силой ее оттуда взять. Господин прево и господин начальник ночной стражи, прибывшие оттуда, здесь перед вами и могут уличить меня, если я говорю неправду. Народ осаждает Собор Богоматери.
— Вот как! — проговорил тихим голосом король, побледнев и дрожа от гнева. — Собор Богоматери! Они осаждают пресвятую Деву, милостивую мою владычицу, в ее соборе! Встань, Оливье. Ты прав. Место Симона Радена за тобой. Ты прав. Это против меня они поднялись. Колдунья находится под защитой собора, а собор — под моей. А я-то думал, что взбунтовались против судьи! Оказывается, против меня!
Словно помолодев от ярости, он стал расхаживать большими шагами по комнате. Он уже не смеялся. Он был страшен. Лисица превратилась в гиену. Он так задыхался, что не мог произнести ни слова, губы его шевелились, а костлявые кулаки судорожно сжимались. Внезапно он поднял голову, впавшие глаза вспыхнули, а голос загремел, как труба:
— Хватай их, Тристан! Хватай этих мерзавцев! Беги, друг мой Тристан! Бей их! Бей!
После этой вспышки он снова сел и с холодным, сосредоточенным бешенством сказал:
— Сюда, Тристан! Здесь, в Бастилии, у нас пятьдесят рыцарей виконта Жифа, что вместе с их оруженосцами составляет триста конников, — возьмите их. Здесь находится также рота стрелков королевской охраны под командой господина де Шатопера — возьмите и их. Вы — старшина цеха кузнецов, в вашем распоряжении все люди вашего цеха — возьмите их. Во дворце Сен-Поль вы найдете сорок стрелков из новой гвардии дофина — возьмите их, и со всеми этими силами скорей к собору! А-а, парижская голь, ты, значит, идешь против короны Франции, против святыни Собора Богоматери, ты посягаешь на мир нашего государства! Истребляй их, Тристан! Уничтожай их! А кто останется жив, того на Монфокон.
Тристан поклонился.
— Слушаю, государь!
И, помолчав, добавил:
— А что делать с колдуньей?
Этот вопрос заставил короля призадуматься.
— С колдуньей? — переспросил он. — Господин Эстутвиль! Что хотел с ней сделать народ?
— Государь! Я полагаю, что если народ пытается вытащить ее из Собора Богоматери, где она нашла убежище, то потому, вероятно, что ее безнаказанность его оскорбляет, и он хочет ее повесить, — ответил парижский прево.
Король погрузился в глубокое раздумье, а затем, обратившись к Тристану-Отшельнику, сказал:
— Ну что же, мой милый, в таком случае народ перебей, а колдунью вздерни.
— Так, так, — шепнул Рим Копенолю, — наказать народ за его желание, а потом сделать то, что желал этот народ.
— Слушаю, государь, — молвил Тристан. — А если ведьма все еще в Соборе Богоматери, то взять ее оттуда, несмотря на право убежища?
— Клянусь Пасхой! Действительно… убежище! — вымолвил король, почесывая за ухом. — Однако эта женщина должна быть повешена.
И тут, словно озаренный какой-то внезапно пришедшей мыслью, он бросился на колени перед своим креслом, снял шляпу, положил ее на сиденье и, благоговейно глядя на одну из свинцовых фигурок, ее украшавших, произнес, молитвенно сложив на груди руки:
— О Парижская Богоматерь! Милостивая моя покровительница, прости мне! Я сделаю это только раз! Эту преступницу надо покарать. Уверяю тебя, пречистая Дева, всемилостивейшая моя госпожа, что эта колдунья недостойна твоей благосклонной защиты. Тебе известно, владычица, что многие очень набожные государи нарушали привилегии церкви во славу божью и в силу государственной необходимости. Святой Гюг, епископ английский, дозволил королю Эдуарду схватить колдуна в своей церкви. Святой Людовик Французский, мой покровитель, с той же целью нарушил неприкосновенность храма святого Павла, а Альфонс, сын короля иерусалимского, — даже неприкосновенность церкви Гроба господня. Прости же меня на этот раз, Богоматерь Парижская! Я больше не буду так делать и принесу тебе в дар прекрасную серебряную статую, подобную той, которую я в прошлом году пожертвовал церкви Богоматери в Экуи. Аминь.
Осенив себя крестом, он поднялся с колен, надел свою шляпу и сказал Тристану:
— Поспеши же, мой милый! Возьмите с собой господина де Шатопера. Прикажите ударить в набат. Раздавите чернь. Повесьте колдунью. Я так сказал. И я желаю, чтобы казнь совершили вы. Вы отдадите мне в этом отчет… Идем, Оливье, я нынче не лягу спать. Побрей-ка меня.
Тристан-Отшельник поклонился и вышел. Затем король жестом отпустил Рима и Копеноля.
— Да хранит вас Господь, добрые мои друзья, господа фламандцы. Ступайте отдохните немного. Ночь бежит, время близится к утру.
Фламандцы удалились, и когда они в сопровождении коменданта Бастилии дошли до своих комнат, Копеноль сказал Риму:
— Гм! Я сыт по горло этим кашляющим королем! Мне довелось видеть пьяным Карла Бургундского, но он не был так зол, как этот больной Людовик Одиннадцатый.
— Это потому, мэтр Жак, — отозвался Рим, — что королевское вино слаще, чем лекарство.
VI. Короткие клинки звенят
Выйдя из Бастилии, Гренгуар с быстротой сорвавшейся с привязи лошади пустился бежать по улице Сент-Антуан. Добежав до ворот Бодуайе, он направился к возвышавшемуся среди площади каменному распятию, словно он различил во мраке человека в черном плаще с капюшоном, сидевшего на ступеньках у подножия креста.
— Это вы, мэтр? — спросил Гренгуар.
Черная фигура встала.
— Страсти Господни! Я киплю от нетерпения, Гренгуар. Сторож на башне Сен-Жерве уже прокричал половину второго пополуночи.
— О, в этом виноват не я, а ночная стража и король! — ответил Гренгуар. — Я еще благополучно от них отделался. Я всегда упускаю случай быть повешенным. Такова моя судьба.
— Ты всегда все упускаешь, — заметил человек в плаще. — Однако поспешим. Ты знаешь пароль?
— Представьте, учитель, я видел короля. Я только что от него. На нем фланелевые штаны. Это целое приключение.
— Что за пустомеля! Какое мне дело до твоих приключений! Известен тебе пароль бродяг?
— Да. Не беспокойтесь. Вот он, пароль: «Короткие клинки звенят».
— Хорошо. Без него нам не добраться до церкви. Бродяги загородили все улицы. К счастью, они как будто натолкнулись на сопротивление. Может быть, мы еще поспеем вовремя.
— Конечно, учитель. Но как мы проберемся в Собор Богоматери?
— У меня ключи от башен.
— А как мы оттуда выйдем?
— За монастырем есть потайная дверца, выходящая на Террен, а оттуда к реке. Я захватил ключ от нее и еще с утра припас лодку.
— Однако я счастливо избег виселицы! — опять заговорил о своем Гренгуар.
— Ну, скорей! Бежим! — поторопил его человек в плаще.
Оба скорым шагом направились к Сите.
VII. Шатопер, выручай!
Быть может, читатель припомнит, в каком опасном положении мы оставили Квазимодо. Отважный звонарь, окруженный со всех сторон, утратил если не всякое мужество, то по крайней мере всякую надежду спасти — не себя, о себе он и не помышлял, — цыганку. Он метался по галерее потеряв голову. Еще немного, и Собор Богоматери будет взят бродягами. Внезапно оглушительный конский топот раздался на соседних улицах, показалась длинная вереница факелов и густая колонна опустивших поводья всадников с пиками наперевес. На площадь, как ураган, обрушились страшный шум и крики: «За Францию! За Францию! Крошите мужичье! Шатопер, выручай! За прево! За прево!»
Приведенные в замешательство бродяги повернулись лицом к неприятелю.
Ничего не слышавший Квазимодо вдруг увидел обнаженные шпаги, факелы, острия пик, всю эту конницу, во главе которой был Феб. Он видел смятение бродяг, ужас одних, растерянность других и в этой неожиданной помощи почерпнул такую силу, что отбросил от церкви уже вступивших было на галерею первых смельчаков.
