Конкордия Антарова - Две жизни
Вс„ тонуло в пыли; вс„ было залито солнцем и зноем, и казалось, конца не будет этому обильному плодородию, мимо которого мы катили.
Так ехали мы около часа. Наконец мы свернули налево и, проехав ещ„ немного, очутились в степи.
Картина сразу резко изменилась. Точно мы попали в другое царство. Вс„ буйство природы, вся зелень остались позади; а впереди, – сколько мог охватить глаз, – тянулась пустынная степь с выжженной травой.
Меня укачали ритмичный бег лошадей, мягкое покачивание эластичных рессор и мельканье нагретого воздуха, и я незаметно для себя задремал.
– Мы скоро приедем, – сказал мне мой спутник по-русски. Я встрепенулся, посмотрел на него и .. обмер. Передо мной сидел в чалме и белой одежде мой ночной покровитель.
– Когда же вы успели переодеться? – почти в раздражении вскричал я.
Он весело рассмеялся, приподнял обитую бархатом скамеечку, и я увидел ящик, в котором лежали халат и тюрбан, в виде уже намотанной чалмы.
– Я оделся, как требует долг восточной вежливости, – сказал мой спутник.
– Ведь если мы приедем в европейском платье – Али должен будет подарить нам по халату. Я думаю, вам не очень хотелось бы сейчас принимать подарок от кого-либо, а это халат вашего брата.
– Мне не только был бы несносен восточный подарок, но и вообще я потерял, думаю навсегда, вкус к восточному костюму после маскарада и чудес прошлой ночи, – не совсем мягко и вежливо ответил я.
– Бедный мальчик, – сказал Флорентиец и ласково погладил меня по плечу. – Но, видишь ли, друг Левушка, иногда человеку суждено созреть сразу. Мужайся. Вглядись в сво„ сердце, чей жив„т там портрет? Будь верен брату-отцу, как он был верен всю жизнь тебе, брату-сыну.
Слова его задели самую глубокую из моих ран, привязанностей и скорбей. Острую тоску разлуки с братом я снова пережил так сильно, что не смог удержать сл„з, я точно захлебнулся своим горем.
«Я ведь решился быть помощником брату, – подумал я, – зачем же я думаю о себе. Пойду до конца. Начал маскарад – и продолжать надо. Ведь это брат хотел, чтобы я нарядился восточным человеком. Будь по его».
Я проглотил сл„зы, вынул тюрбан, надел его на голову и облачился в п„стрый халат поверх своего студенческого платья.
Вдали был виден уже дом, сад, и начинался по обе стороны дороги виноградник. Гроздья винограда зрели и наливались соком, краснея и желтея на солнце.
– Теперь недолго страдать и мучиться в догадках, – сказал Флорентиец. – Али вс„ расскажет тебе, друг, и ты пойм„шь всю серь„зность и опасность создавшегося положения.
Я молча кивнул головой, мне казалось, я достаточно уже вс„ понимал. На сердце у меня было так тяжело, как будто, выехав за город, я перевернул какую-то л„гкую и радостную страницу своей жизни и вступил в новую полосу грозы и бед.
Мы въехали в ворота, к дому вела длинная аллея гигантских тополей. Как только экипаж остановился и мы оказались в довольно большой передней, к нам быстрой, л„гкой походкой вышел Али Мохаммед. В белой чалме, в тонкой льняной одежде, заст„гнутой у горла и падавшей широкими складками до пола, он показался мне не таким худым и гораздо моложавее. Смуглое лицо улыбалось, жгучие глаза смотрели с отеческой добротой. Он ш„л, издали протянув мне обе руки. Поддавшись первому впечатлению, измученный беспокойством, я бросился к нему, как будто бы мне было не двадцать, а десять лет.
Я прильнул к нему с детским доверием, забыв, что надо мужаться перед малознакомым человеком, скрывать свои чувства. Все условные границы были ст„рты между нами. Мо„ сердце прильнуло к его сердцу, и я всем своим существом почувствовал, что нахожусь в доме друга, что отныне у меня есть ещ„ один друг и родной дом. Али обнял меня, прижал к себе и ласково сказал:
– Пусть мой дом принес„т тебе мир и помощь. Войди в него не как гость, а как сын, брат и друг.
С этими словами он поцеловал меня в лоб, ещ„ раз обнял и повернул меня к Али молодому, стоявшему сзади.
Я помнил, как страдал этот человек, когда Наль отдала моему брату цветок и кольцо. Мог ли я ждать чего-либо, кроме ненависти, от него, ревновавшего свою двоюродную сестру к европейцу?
Но Али молодой, так же как и его дядя, приветливо протянул мне обе руки. Глаза его смотрели прямо и честно мне в глаза; и ничего, кроме доброжелательства, я в них не прочел.
– Пойд„м, брат, я проведу тебя в твою комнату. Там ты найд„шь душ, свежее бель„ и платье. Если пожелаешь, переоденься, но прости, европейского платья у нас здесь нет. Я приготовил тебе наше л„гкое индусское платье. Если ты пожелаешь остаться в сво„м, слуга тебе его вычистит, пока ты будешь купаться.
С этими словами он пов„л меня по довольно большому дому и вв„л в прелестную комнату, окнами в сад, под которыми росло много цветов.
– Через двадцать минут ударит гонг к обеду, и я зайду за тобой. А за этой дверью ванная комната, – прибавил он.
Он уш„л, я с наслаждением сбросил свой студенческий китель, которым так гордился, открыл дверь в ванную и, увидев, что ванна полна т„плой воды, с восторгом стал в ней плескаться. Наконец, набросив мягкий купальный халат, вернулся в комнату. Не успел я ещ„ вытереться хорошенько, как постучали в дверь. Это был слуга, прин„сший мне какоето прохладительное питье. Я выпил его залпом и почувствовал себя верблюдом в пустыне, так была велика моя жажда, которой я не замечал, пока не начал пить.
Я пробовал говорить со слугой на всех языках, но он не понимал меня, отрицательно качая головой, печально разводя руками. Вдруг он заулыбался во весь рот, что-то бормоча, закивал утвердительно головой и побежал к шкафу, вытащил оттуда бель„ и белую одежду. Очевидно, он подумал, что я спрашиваю его именно об этом. Я хотел остаться в сво„м платье, но у слуги был такой радостный вид, он был так счастлив, что понял, чего мне было надо, что мне не захотелось его огорчать. Я весело рассмеялся, похлопал его по плечу и сказал:
– Да, да, ты угадал.
Он ответил на мой смех ещ„ более радостными кивками и повторил, как бы желая запомнить.
– Да, да, ты угадал.
Речь его была так смешна, я мальчишески залился хохотом и вдруг услышал звук гонга.
– Батюшки, – закричал я, как будто мой слуга мог меня понимать, – да ведь я опоздаю.
Но мой слуга понял вс„ отлично. Он быстро подал мне короткие белого ш„лка трусы, длинную рубашку, белый ш„лковый нижний халат и ещ„ одну белую одежду, л„гкую льняную, вроде той, в какую был одет Али Мохаммед.
Не успел я залезть во вс„ это, как раздался стук в дверь и на мой ответ «войдите» появился Али молодой.
– Ты уже готов, брат, – сказал он, – Я прин„с тебе чалму; подумал, что ведь твоя остриженная голова сгорит без не„. – Да я не сумею е„ надеть, – ответил я. – Ну, это один момент. Присядь, я тебе сверну тюрбан. И действительно, гораздо ловчее, чем это делал брат, он обернул мне голову чалмой. Мне было удобно и легко. На голые йоги я надел белые полотняные туфли без каблука, и мы двинулись с Али Махмудом обедать.
Мы вышли в сад, и в тени необычайно громадного каштана я увидел круглый стол, за которым уже сидели старший Али и Флорентиец. Я извинился за сво„ опоздание, но хозяин, указав мне место рядом с собой, приветливо улыбнулся и ласково сказал:
– У нас нет строгого этикета, когда мы жив„м на дачах. Если бы тебе вздумалось и совсем не выйти к какой-нибудь трапезе, чувствуй себя совершенно свободным и поступай только так, как тебе легче, проще и веселее. Я буду очень рад, если ты погостишь здесь, отдохн„шь и набер„шься сил для дальнейших трудов. Но если жизнь рассудит иначе, – возьми в мо„м доме всю любовь и помощь и помни обо мне, как о преданном тебе навеки друге.
Я поблагодарил, занял указанное мне место и посмотрел на Флорентийца. Он тоже переоделся в белое индусское платье. Снова я поразился этой юной цветущей красоте, где, казалось, не было ни одной складки страданья или беспокойства, но было разлито полное счастье жизни.
Он тоже поглядел на меня, улыбнулся, вдруг поджал губы, сделал движение левой бровью и веком, и я увидел глупое лицо лорда Бенедикта. Я залился своим мальчишеским смехом, рассмеялись и оба Али.
Стол был сервирован прекрасно, но без всякого шика. Меню было европейское, но ни мяса, ни рыбы, ни вина не было.
Я был голоден и ел с удовольствием и суп, и зелень, как-то особенно приготовленную, с превкусными гренками; отдал дань и чудесным фруктам. Я так был занят едой, так отдыхал от всего пережитого, что даже мало наблюдал моих сотрапезников.
Подали в чашах прохладительное питье; но оно нисколько не было похоже на содержимое той чаши, что мне подал на пиру Флорентиец. Обед кончился, как и начался, без особых разговоров. Старшие говорили тихо на незнакомом мне языке, Али же молодой объяснял мне названия и свойства цветов, стоявших в овальной фарфоровой китайской вазе посреди стола. Многих цветов я совсем не знал, некоторые видел только на рисунках, но восхищался всеми. Али обещал мне после обеда показать в оранжерее дяди редкостные экземпляры экзотических цветов, обладавших будто бы замечательными свойствами.
