Петр Успенский - В поисках чудесного. Четвертый путь Георгия Гурджиева
– Кончай, поп! А то всех овец домой загонят и оставят меня без ужина!
Эта сказка очень хороша, потому что великолепно описывает человека. Он готов пожертвовать всем; но вскоре выясняется, что сегодняшний обед – это совсем другое дело.
Человек всегда желает начинать с чего-то большого. Но это невозможно: выбирать не из чего; мы должны начинать с вещей и дел сегодняшнего дня».
Приведу ещё одну беседу, которая очень характерна для методов Гурджиева. Мы шли по парку. Нас было пятеро, не считая Гурджиева. Один из нас спросил, каково его мнение об астрологии, есть ли что-нибудь ценное в более или менее известных астрологических теориях.
– Да, – сказал Гурджиев. – Но всё зависит от того, как их понимать. Они могут оказаться ценными, а могут и бесполезными. Астрология имеет дело лишь с одной частью человека: с его типом, с сущностью, и не касается его личности, приобретённых качеств. Если вы поймёте это, вы поймёте, в чём заключается ценность астрологии.
Ещё раньше в наших группах велись беседы о типах, и нам казалось, что учение о типах – довольно трудная вещь, потому что Гурджиев дал нам очень мало материала, требуя от нас собственных наблюдений за собой и другими.
Мы продолжали идти, а Гурджиев всё говорил, стараясь объяснить, что в человеке может зависеть от влияния планет, а что не может.
Когда мы выходили из парка, Гурджиев замолчал и зашагал в нескольких шагах впереди нас. Мы впятером шли за ним, разговаривая друг с другом. Обходя дерево, Гурджиев обронил трость, которую носил с собой, – палку чёрного дерева с серебряным кавказским набалдашником. Один из нас наклонился, поднял трость и подал ему. Пройдя ещё несколько шагов, Гурджиев повернулся к нам и сказал:
– Вот это и была астрология. Понимаете? Вы все видели, что я уронил палку. Почему её поднял только один из вас? Пусть каждый скажет о себе.
Один ответил, что не видел, как Гурджиев уронил трость, так как смотрел в другую сторону. Второй объяснил, что заметил, что Гурджиев уронил трость не случайно, как это бывает, когда она за что-то зацепится, а нарочно, ослабив руку, чтобы трость упала; это вызвало у него любопытство, и он стал ждать, что будет дальше. Третий сказал, что видел, как Гурджиев уронил трость, но был поглощён мыслями об астрологии, стараясь припомнить всё, что Гурджиев говорил о ней раньше, и не обратил на трость внимания. Четвёртый видел, как падала трость и решил её поднять; но другой человек сделал это раньше его. Пятый сказал, что видел, как упала трость, а затем увидел, как он поднимает её и отдаёт Гурджиеву.
Выслушав нас, Гурджиев улыбнулся.
– Вот вам и астрология, – сказал он. – В одной и той же ситуации один видит одно, другой – другое, третий – третье и т. д. И каждый действует в соответствии со своим типом. Наблюдайте таким образом за собой и за другими; потом мы сможем поговорить о разных видах астрологии.
Время шло быстро; короткое ессентукское лето приближалось к концу. Мы начали думать о зиме и строить множество планов.
И вдруг всё переменилось. По причине, показавшейся мне случайной, из-за трений между некоторыми членами группы, Гурджиев объявил, что распускает всю группу и прекращает всякую работу. Сначала мы просто не поверили ему, думая, что он подвергает нас испытанию. И когда он сказал, что едет на побережье Чёрного моря с одним лишь З., все, кроме нескольких человек, которым нужно было возвращаться в Москву или Петербург, заявили, что последуют за ним, куда бы он ни отправился. Гурджиев согласился, но сказал, что нам придется устраиваться самим, что более не будет никакой работы, сколь бы мы на неё ни рассчитывали.
Всё это очень удивило меня: я считал момент самым неподходящим для «игры»; а если то, что говорил Гурджиев, говорилось всерьёз, тогда зачем же было всё начинать? За весь этот период мы совершенно не изменились; и если Гурджиев начал работу с нами, какими мы были, почему же он прекращает её теперь? В материальном отношении мне это было всё равно, так как я в любом случае решил провести зиму на Кавказе; но для некоторых других членов группы, которые не вполне ещё были уверены в будущем, такое решение меняло всё дело и создавало неразрешимые трудности. Должен признаться, что с этого момента моё доверие к Гурджиеву начало колебаться. В чём здесь дело, что именно вызвало во мне такое отношение – мне трудно определить даже теперь. Но факт остаётся фактом: с этого момента я стал проводить разделение между самим Гурджиевым и его идеями; а до сих пор я не отделял одно от другого. В конце августа я последовал за Гурджиевым в Туапсе, а оттуда уехал в Петербург, собираясь привезти оттуда кое-какие вещи. К несчастью, все книги пришлось оставить, я считал рискованным брать их на Кавказ. В Петербурге, естественно, все мои вещи пропали.
Глава 18
Петербург в октябре 1917 года. – Большевистская революция. – Возвращение к Гурджиеву на Кавказ. – Отношение Гурджиева к одному из учеников. – Небольшая группа с Гурджиевым в Ессентуках. – Прибывают люди. – Возобновление работы. – Упражнения, ещё более трудные и разнообразные, чем раньше. – Умственные и физические упражнения, пляски дервишей, изучение психических «фокусов». – Продажа шёлка. – Внутренняя борьба и решение. – Выбор гуру. – Решение отделиться. – Гурджиев едет в Сочи. – Трудное время: война и эпидемии. – Дальнейшее изучение энеаграммы. – «События» и необходимость покинуть Россию. – Конечная цель – Лондон. – Практические результаты работы над собой: чувство нового «я», «странная уверенность». – В Ростове собирается группа, излагается система Гурджиева. – Гурджиев открывает свой институт в Тифлисе. – Отъезд в Константинополь. – Собираются люди. – Приезжает Гурджиев. – Гурджиеву представлена новая группа. – Перевод песни дервишей. – Гурджиев как художник и поэт. – Институт начинает работу в Константинополе. – Гурджиев разрешает написать и опубликовать книгу. – Гурджиев едет в Германию. – Решение продолжать константинопольскую работу в Лондоне. – Гурджиев организует свой институт в Фонтенбло. – Работа в замке «Аббатства». – Беседа с Кэтрин Мэнсфилд. – Гурджиев говорит о разных типах дыхания. – «Дыхание при помощи движений». – Демонстрация в парижском театре на Елисейских Полях. – Отъезд Гурджиева в Америку. – Решение продолжать самостоятельную работу в Лондоне.
Я задержался в Петербурге дольше, чем предполагал, и уехал оттуда только 15 октября, за неделю до большевистского переворота. Оставаться дольше было совершенно невозможно. Приближалось что-то отвратительное и липкое. Во всём можно было ощутить болезненное напряжение и ожидание чего-то неизбежного. Ходили разные слухи, один глупее и бессмысленнее другого. Никто ничего не понимал, никто не мог вообразить, что произойдёт дальше. «Временное правительство», разгромив Корнилова, вело самые настоящие переговоры с большевиками, которые открыто показывали, что им наплевать на «министров-капиталистов», что они стараются только выиграть время. Немцы по каким-то причинам не наступали на Петербург, хотя фронт был открыт. Теперь люди видели в них спасителей как от «временного правительства», так и от большевиков. Но я не разделял надежд на помощь немцев. На мой взгляд, то, что происходило в России, в значительной степени вышло за пределы какого бы то ни было контроля.
В Туапсе было ещё сравнительно спокойно. На даче персидского хана заседал какой-то совет. Но грабежи пока не начинались. Гурджиев устроился довольно далеко к югу от Туапсе, в двадцати пяти верстах от Сочи. Он нанял дачу с видом на море, купил пару лошадей – и жил там вместе с небольшой группой, всего собралось около десяти человек.
Поехал туда и я. Место было прекрасное, всё в розах; с одной стороны открывался вид на море, с другой – виднелась цепь гор, покрытых снегом. Я очень сожалел о тех наших людях, которым пришлось остаться в Москве и Петербурге.
Но уже на следующий день после приезда я заметил, что что-то не в порядке. От ессентукской атмосферы не осталось и следа. Особенно меня удивила перемена с З. Когда в начале сентября я уезжал в Петербург, З. был полон энтузиазма и уговаривал меня не оставаться в Петербурге, откуда потом может оказаться очень трудно выбраться.
– Так вы больше не собираетесь жить в Петербурге? – спросил я.
– Тот, кто бежит в горы, не возвращается, – отвечал З.
И вот на следующий день после прибытия в Уч-Дере я услышал, что З. намерен вернуться в Петербург.
– Зачем ему возвращаться? Ведь он потерял службу; что он будет там делать?
– Не знаю, – отвечал рассказывавший мне обо всём доктор С. – Гурджиев им недоволен и говорит, что ему лучше уехать.
Мне нелегко было вызвать З. на разговор. Он, очевидно, не желал объяснений, и сказал, что в самом деле желает уехать.
Постепенно, расспросив остальных, я выяснил, что произошло. Это было странное происшествие: между Гурджиевым и нашими соседями, какими-то латышами, вспыхнула бессмысленная ссора. Здесь же оказался З. Гурджиеву не понравились слова З. или что-то другое, и с этого дня он совершенно изменил своё отношение к З., перестал с ним разговаривать и вообще поставил в такое положение, что З. вынужден был объявить о своём намерении уехать.
