Тензин Гьяцо - Моя духовная биография
Чуть позже меня отвели в храм Йокханг, стоящий в центре города, где меня сделали монахом и приступили к церемонии обривания, о которой я тоже помню немного; только то, что, увидев разукрашенные костюмы монахов, исполняющих ритуальный танец, я в сильном возбуждении завопил своему брату Лобсану Самтену: «Посмотри туда!»
Мои волосы символически обрил Ретинг Ринпоче, регент, который сверх своей должности главы государства, которую он должен был занимать до моего совершеннолетия, был также моим первым наставником. Вначале я относился к нему с осторожностью, затем сильно его полюбил. У него было богатое воображение, открытый ум, жизнь он всегда воспринимал с хорошей стороны. Он любил пикники, лошадей, из-за чего подружился с моим отцом. К несчастью, за годы регентства он превратился в очень противоречивую личность в коррумпированном правительстве, где покупка-продажа высоких должностей была обычной практикой.
В период моего ученичества ходили слухи, что Ретинг Ринпоче не имел права исполнять ритуал обривания. Утверждали, что он нарушил обет безбрачия и больше не был монахом. Несмотря на это, я по древнему обычаю изменил мое имя Лхамо Тхондуп на его, Джампел Йеше. Вместе со всеми другими моим полным именем стало Джампел Нгаванг Лобсанг Йеше Тензин Гьяцо[19].
Я обнаруживаю свои зубыПриехав в Лхасу, я поселился вместе с моей семьей в летнем дворце Далай Лам, Норбулингка[20], окруженном Драгоценным садом, или Садом драгоценных камней. Парк был сплошь засажен цветами. Шел восьмой месяц года, на плодовых деревьях, к нашей великой радости, висели яблоки, груши, орехи. Но моя мать вспоминает, что у меня в тот момент была одна забота: найти в комнатах какую-то коробочку. Я утверждал, что в ней лежали мои зубы, и заставлял открывать один за другим запечатанные сундуки моего предшественника, пока не нашел то, что искал. Увидев шкатулку, завернутую в парчу, я вскричал, что там мои зубы. Там действительно лежал зубной протез Тринадцатого Далай Ламы.
Я забыл эту историю, потому что мой ум занят воспоминаниями современными, относящимися к моему нынешнему существованию, связанному с моим теперешним телом. События предыдущей жизни стали неясными. Если только не сделать усилие, чтобы они всплыли, я их не помню.
Воспоминания детстваТибетское правительство построило дом для моей матери, и мы жили отдельно, поскольку я обитал внутри желтых стен Норбулингки. Но практически каждый день я отправлялся к матери. Родители тоже приходили навестить меня во дворец Далай Лам, мы были очень близки. Моя мать посещала меня очень часто, по крайней мере раз в месяц.
Она приходила с моими сестрами и братьями.
Я помню наши детские игры в садах Норбулингки.
Я помню также храм, где находились чучела леопарда и тигра. Моему брату Тензину Шоэгьялу они показались такими реальными, что при одном взгляде на них он сильно испугался. Напрасно я уверял его, что это всего-навсего чучела животных, он больше не осмелился к ним подойти.
По обычаю мне надо было проводить в Потале один зимний месяц в уединении. Я оказывался в холодной комнате без солнца, с закрытыми окнами. Это помещение построили два или три века назад, из-за масляных ламп оно было похоже на мрачную закопченную грязную кухню.
Там и крысы водились! Пока читались молитвы, исполнялись священные песнопения, я видел, как грызуны выползали, потому что любили крутиться вокруг жертвенных даров и лакать воду из мисок... Не знаю, нравилась ли эта вода божествам, но я мог констатировать, что крысы угощались с удовольствием! (Смеется.)
В течение этих лет мой наставник никогда не улыбался. Он всегда был очень, очень строг. А в это время пастухи, простые люди, радостно возвращались домой со своими коровами и другими животными. Слушая, как весело они распевают, я иногда говорил себе: «Ах! Как бы я хотел быть одним из них!»
Я угощаюсь запрещенными лакомствамиЯ помню очень строгое лицо моего наставника, который по привычке меня бранил. Поэтому сразу после занятий я бежал искать утешения у матери, решив больше не возвращаться в официальную резиденцию Далай Лам. Я твердо намеревался остаться у нее, освободиться от всяких обязательств продолжать обучение, но затем, когда подходил час вечернего занятия, я послушно возвращался в свою официальную резиденцию... (Смеется.)
Мальчишечьи выходки...
Вспоминаются мне и другие забавные истории из моей детской жизни. Например, на кухне Далай Ламы традиционно не готовили свинину, яйца, рыбу. Но мой отец очень любил мясо свиней. При случае, оказавшись у родителей, я просил свининки... (Смеется.)
Помню, как я устраивался рядом с отцом, который ел свинину, почти как щенок, который ждет свой маленький кусочек... Яйца тоже были лакомством. Иногда мать варила их специально для меня. Конечно, это было слегка неправильно! (Смеется.)
Детство Далай Ламы ― «почти» наше детство. Оно похоже на жизнь обычного ребенка: родительские ласки, игры, перемежающиеся с учебой, непослушание и наивные хитрости, придуманные, чтобы ускользнуть от бдительных и строгих учителей.
Далай Лама очень сдержанно рассказывает о своих способностях, можно лишь предположить, что они выходили за рамки обычных, особенно в том, что касается умения концентрироваться, памяти, способности к медитативной практике. Ведь в восемнадцать лет, когда возникла угроза китайской оккупации, он получил степень Геше, или «Доктора божественной философии». Этот титул предполагает упорные занятия под руководством требовательных наставников, которые были суровее обычного, потому что готовили его к исключительной судьбе. Случалось, что они наказывали его, «простершись перед ним и извинившись, кнутом с золоченой ручкой, но удары которого не становились от этого менее болезненными, чем удары простого кнута».
Далай Лама с удовольствием пересказывает истории своих невинных проказ, прерывая их громким смехом; ему нравится представлять себя «хулиганистым малым», пытаясь заставить нас поверить, что от природы он плох!
Его портрет, который набросал Генрих Харрер[21], куда более хвалебен и показывает Далай Ламу в другом свете: «Мальчик, которого я видел перед собой, настоящее чудо. Мне рассказали, что ему достаточно было один раз прочитать книгу, чтобы запомнить ее наизусть, и что он проявлял очень живой интерес к государственным делам. Я редко видел подобные способности у ребенка его лет, и мне случается спросить себя, уж не божественного ли он происхождения»[22].
Укрытое среди Гималайских гор, приверженное к своим ритуалам и вечной религии, тибетское общество осталось в стороне от модернизации и технологического прогресса. Далай Лама, подросток, жаждущий познать окружающий мир, нашел в Генрихе Харрере особого собеседника. Этот австрийский альпинист и путешественник получил необычную привилегию с 1949 по 1951 год преподавать ему историю, географию, биологию, астрономию и механику, раскрыв для мальчика совершенно новые горизонты знаний. Харрер стал для него, таким образом, «учителем мирских наук».
Генрих Харрер покинул Тибет в 1951 году, когда первые отряды Народно-освободительной армии Китая захватили высокогорные плато восточных провинций Амдо и Кхам. Когда 10 января 2006 года Харрер скончался, Далай Лама оплакал потерю личного друга и защитника прав тибетского народа: «Он пришел из мира, который я не знал, и очень много поведал мне, в частности о Европе. Я благодарю его за то, что он рассказал о Тибете и тибетцах в своей книге “Семь лет в Тибете” и в многочисленных лекциях, которые он прочитал за свою жизнь. Мы потеряли верного западного друга, который видел свободный Тибет»[23].
Я чуть не стал похожим на Моше Даяна!Одной из притягательных сторон моей жизни во дворце Потала было то, что в нем было множество кладовых, в тысячи раз более притягательных для маленького мальчика, чем залы, в которых хранились золотые и серебряные предметы религиозного культа высочайшей ценности; уголки, куда более интересные, чем пышные усыпальницы моих предшественников, украшенные драгоценностями. Мне намного больше нравилась оружейная комната с коллекцией мечей, ружей и кольчуг. Но и это было ничто по сравнению с несравненными сокровищами комнат, где лежали предметы, принадлежавшие моим предшественникам. Так, я обнаружил там пневматическое ружье с полным набором мишеней и припасов. Я нашел также телескоп, не говоря уж о стопках иллюстрированных книг на английском языке, рассказывающих о Первой мировой войне. Всё это завораживало меня, и я рисовал силуэты кораблей, танков и самолетов, которые придумывал сам. Позже я попросил перевести эти книги на тибетский язык. Мне попались также две пары европейских ботинок. Поскольку у меня были еще маленькие ноги, я носил эту обувь, обмотав ступни обрывками ткани. Стук массивных подкованных каблуков приводил меня в восторг.
