Тензин Гьяцо - Искусство быть счастливым на работе
— Мне кажется, это имеет отношение к нашему разговору о трудностях. Вы согласны с тем, что чем больше трудностей мы преодолеваем, тем большее удовлетворение приносит нам наша работа? — спросил я.
— Да, несомненно. Вернемся к примеру тибетского народа. Наша нынешняя трагедия является результатом множества причин, включая и длительное невнимание тибетцев к тому, что происходит вокруг.
Учитывая серьезность ситуации, тот факт, что наш народ и его уникальная культура находятся на грани уничтожения, я понимаю, что любые мои усилия по их сохранению будут иметь важное значение. Поэтому я рассматриваю свою работу на благо тибетского народа как продолжение моей духовной практики. Ведь помогать людям — это высшая цель для того, кто занимается духовной практикой.
Таким образом, моя работа и жизнь тесно связаны с ежедневной молитвой и. медитацией. Аналитическая медитация помогает мне придерживаться принципов ненасилия, сострадания, прощения, в особенности по отношению к китайским коммунистам. Как видите, между моими духовными ценностями и духовными практиками и моим отношением к жизни и работой на благо тибетского народа существует прямая связь. Моя политическая деятельность, в свою очередь, влияет на духовную практику. Все в мире на самом деле взаимосвязано. Хороший завтрак дает мне здоровье. Здоровье позволяет продолжать работу. Даже обычная улыбка может повлиять на настроение. Все в нашем мире связано, переплетено. Когда вы поймете эту взаимосвязь, вам станет ясно, как наши духовные ценности, взгляды, эмоциональное состояние влияют на удовлетворенность работой и жизнью.
***Наконец все стало на свои места, и я понял, почему Далай Лама утверждал, что он «ничего не делает на работе». Конечно, в его ответе была доля шутки. Но кроме этого я знал, что Далай Лама не очень любит распространяться о своих заслугах, хвалить самого себя. Это естественным образом вытекало из его нежелания вообще обращать внимание на собственную личность. Его не волнует, что думают о нем другие, им движет искреннее желание помочь людям.
Но в его ответе читалось и другое. Далай Лама не разделял жизнь и работу: для него они были тесно переплетены — так тесно, что он не видел различия между «личной» жизнью и работой, «духовной» и «домашней» жизнью. А поскольку он не выделял в отдельную категорию «рабочие» обязанности, у него действительно не было работы в общепринятом понимании. Я часто удивлялся цельности его личности. Он казался одним и тем же в любой обстановке. У него не было «нерабочего» облика.
Любой деятельности Далай Лама отдается целиком. Ему не нужно подстраиваться под новую обстановку. Он остается одним и тем же — и дома, и на работе. И я подумал, что Далай Лама действительно свободный человек.
Я вспомнил интересный эпизод, свидетелем которого стал в прошлом году. Далай Лама прилетел в Вашингтон и был приглашен как-то вечером в Капитолий, на прием, устроенный в его честь. Прием давала сенатор Диана Фейнстейн. На нем присутствовала вся вашингтонская элита. Прием происходил в богато убранном зале, в сенатском крыле Капитолия. Послы, сенаторы, конгрессмены тихо ходили по красным плюшевым коврам под хрустальными люстрами. Стены и потолок украшала роспись. Обстановка подчеркивала важность происходящего. Я узнавал лица, которые часто видел по телевизору. Но вид этих людей причинял мне странное беспокойство. Я не знал, чем оно вызвано. И тут меня осенило — по телевизору они выглядели гораздо более живыми. Я присмотрелся к конгрессменам — их изборожденные морщинами лица были похожи на непроницаемые маски, их движения были скованными, механическими. Оживление в эту компанию вносили молодые помощники и стажеры, недавние выпускники университетов, опьяненные ароматом власти и говорившие с приглушенным волнением. «Пытаются выглядеть взрослыми», — подумал я. Мне, человеку, чуждому миру политики, происходящее казалось нереальным.
Я пришел на прием довольно рано, но гости уже толпились в зале. Те, что постарше, были преисполнены такой важности, что ни на кого не обращали внимания. Когда их кому-то представляли, они здоровались, глядя невидящим взглядом. Более молодые, занимающие менее высокое положение, при знакомстве тоже смотрели по сторонам, пытаясь определить, в какое общество попали. Другие протискивались сквозь толпу, здоровались, знакомились, и, как я позже заметил, самым частым вопросом среди таких гостей было «Чем вы занимаетесь?». У этих людей был просто какой-то нюх — за доли секунды они могли определить, насколько полезен для них тот или иной человек. И если они не видели пользы в новом знакомстве, то быстро отходили и терялись в толпе в поисках других знакомств. Кто-то пил диетическую колу, кто-то — белое вино. В середине зала стоял банкетный стол, уставленный заграничными сырами, жареными креветками, слойками и разными деликатесами. Но еда по большей части оставалась нетронутой. Люди стеснялись есть. Я посмотрел вокруг — лишь несколько человек чувствовали себя раскованно и свободно.
Наконец в зал вошел Далай Лама. Как обычно, он был спокоен и весел. Его вид представлял разительный контраст с окружающей обстановкой. Я заметил, что он даже не удосужился надеть свои добротные кожаные ботинки, а вместо этого был в старых резиновых сандалиях. Сенатор Фейнстейн и ее муж тут же стали представлять Далай Ламу гостям. Далай Лама налил себе стакан воды, а сенатор Фейнстейн тем временем притащила старый дубовый стул внушительных размеров, поставила его у стены и предложила Далай Ламе сесть. Несколько сенаторов тут же выстроились в очередь, чтобы быть представленными Далай Ламе. Я не слышал, о чем они говорили, поскольку стоял далеко, но видел, что Далай Лама приветствовал их дружеским рукопожатием, теплой простодушной улыбкой и искренним взглядом. Как всегда, он относился к людям по-человечески, без всяких претензий. Скоро все окружающие заулыбались, стали чувствовать себя раскованнее. Я заметил, что после знакомства с Далай Ламой многие гости не спешили уйти. Наконец один из сенаторов поставил свой стул рядом с Далай Ламой. Затем его примеру последовал другой. Скоро по обеим сторонам от Далай Ламы уже сидела добрая дюжина политиков. То, как они тянулись к нему и буквально ловили каждое его слово, напомнило мне Тайную вечерю. Чем ближе тот или иной человек сидел к Далай Ламе, тем более раскованным и раскрепощенным он выглядел. Несколько минут спустя я был поражен зрелищем еще более удивительным: Далай Лама ласково держал за руку сидящего рядом с ним человека — известного политика, закаленного в дипломатических баталиях. Он держал его за руку, как ребенка, и политик, лицо которого еще совсем недавно выглядело суровым и непроницаемым, теперь подобрел и смягчился.
Тем временем я разговорился с начальником отдела безопасности. Он уже не первый раз охранял Далай Ламу, поскольку тот неоднократно приезжал в Соединенные Штаты. Этот человек сказал мне, что охранять Далай Ламу нравилось ему больше всего — и не потому, что тот, в отличие от других дипломатов, не танцевал на дискотеке до трех часов утра, а уже в девять ложился спать, а потому, что он искренне восхищался этим человеком. «Я не буддист, — сказал он, — но Далай Лама мне очень нравится».
— Чем же? — спросил я.
— Он любит говорить с шоферами, привратниками и официантами, с обслуживающим персоналом и относится ко всем людям одинаково, без высокомерия, — ответил секьюрити.
Прием в Капитолии наглядно это продемонстрировал. Далай Лама с одинаковым уважением обращался и к официанту, разносившему еду, и к лидеру сенатского большинства. Не важно, с кем он говорил — с горничной в гостинице, с водителем, который вез его на светский прием, или с крупным американским политиком, — его манера общения, поведение и речь оставались неизменны.
В этом и заключался секрет Далай Ламы: ему не нужно притворяться. И на публике, и на работе, и в личной жизни он всегда остается одним и тем же — самим собой. Благодаря этому казалось, что работа дается ему без усилий. Конечно, большинству из нас предстоит проделать долгий и трудный путь, прежде чем мы достигнем цельности Далай Ламы. Но в любом случае, чем меньше станет разрыв между нашей личностью и работой, тем легче и радостнее мы будем выполнять эту работу.
Эпилог
Прислуживающий Далай Ламе высокий обходительный монах, одетый в традиционные бордовые одежды, с неизменной улыбкой на лице тихо вошел в комнату и начал убирать чайные приборы. Я понял, что настали последние минуты общения. Зная, что мое время истекает, я взял записную книжку и стал просматривать список тем для дискуссий, одновременно обращаясь к Далай Ламе:
— У нас осталось не так много времени, а у меня еще множество вопросов. Мы выяснили все, что касается неудовлетворенности работой, но не поговорили о вопросах этики, о тех случаях, когда наши этические принципы идут вразрез с порядками организации, в которой мы работаем, о том, этично ли доносить на коллег, о корпоративных скандалах, ну и, конечно же, хотелось бы поговорить об отношениях между коллегами, между работниками и работодателями, а также...
