Михаил Ландбург - Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)
Моя девушка сказала:
– Я немного устала.
– Что ж, – я распахнул дверцы машины, – можно уехать!
– Лучше бы взлететь…
– На машине?
– Какая разница на чём?
Я подумал о моих крыльях и сказал:
– Разумеется, разницы никакой!
– Значит, мы взлетим?
– Конечно! Мы взлетим вон на то облачко…
Моя девушка рассмеялась, и вдруг в её глазах забегали розовые точки. Захлопав в ладоши, она торопливо проговорила:
– Наконец-то они отросли!
Я молча завёл мотор.
– Ты о моих крыльях? – спросил я.
Моя девушка загадочно улыбнулась и опустила ресницы.
Мечта
Леониду Финкелю
«Куда ж ты такой?» – спросил Нир.
Крошечный щенок пошевелил ушками и прижался к бровке тротуара.
Нир поднял щенка на руки и посмотрел на небо. Усталая луна недвижно склонилась над пустой предрассветной улицей.
– А ты куда? – спросил Нир у луны, но в предрассветный час та была уже глухой и старой.
– А я – к маме! – проговорил Нир, и дальше они пошли втроём: Нир, щенок и луна.
Войдя в подъезд большого дома, Нир опустил щенка на чистый, сухой пол и проговорил:
– Живи, приятель!
Щенок поднял мордочку, понюхал воздух и, отыскав влажными глазками Нира, вдруг прерывисто заскулил.
– Всё образуется! – пообещал Нир.
Щенок беззвучно зевнул, уютно свернулся и затих.
– Всё образуется! – повторил Нир, выходя из подъезда.
На улице были слышны утренние пересуды птиц, мягкие всхлипы открывающихся в домах ставен и суетливые взмахи крыльев задумчивых голубей на спинке ещё влажной от инея скамейки.
– Господи, – прошептал Нир. – Господи!
Всё, что было там, откуда он возвращался, носило на себе тоску и страх, и в час, когда приближался рассвет, люди ещё туже смыкали веки, пытаясь как можно на дольше отдалить от себя приход нового дня… Но он приходил всегда… Нелепый, бесконечный день… Его надо было прожить… Как-то надо было… Нир мучительно искал, чем бы наполнить своё пустое, безрадостное существование, пока однажды, после того, как прочитал в книжке, что жить – это суметь за что-либо уцепиться, нашёл, наконец, смысл в озарившей его душу Мечте.
* * *
Теперь снова было утро, но не было страха.
Теперь был дом и мама.
Нир сидел на диване и улыбался.
– Ты здесь? – шептала пожилая женщина. – Ты здесь?
– Хватит, мама, – просил Нир, – хватит!
Мать, словно пытаясь убедиться в том, что перед ней её сын, трогала его плечо или жёсткими сухими пальцами водила по его поредевшим, седым волосам.
– Хватит, мама, хватит! – Нир увидел, как она ходит по комнате, то и дело руками хватаясь за край стола или спинки стульев. И по полу плелся подол её невероятно длинного платья.
«Скрывает поломанные ноги», – подумал Нир и вдруг, сорвавшись с дивана, принялся сметать со стены пыльные, давно выцветшие искусственные цветы, какие-то фотографии…
Стена.
Та самая…
* * *
…В тот день Нир пришёл из армии на побывку, а мать лежала в беспамятстве на полу с перебитыми ногами.
«И до тебя доберусь!» – сказал отец сыну.
Нир застрелил отца возле этой стены.
* * *
– Сынок, – сказала мать, – ну что ты всё сидишь и сидишь?..
– Привык… Сидеть… И жить нелепо, как червь… И ты, мама, жила нелепо…
– Так, видно, угодно Богу! Прогневали мы Его…
– Это Он прогневал нас…
– Так не говори! Так не думай!
– Но я всё равно так думаю.
– Молчи!
– И молчать я тоже привык… А ты, мама, собирайся! На днях полетим…
– Полетим?
– Да! Ты и я! Мечту придумал…
– Придумал там?
– Там я придумывал разное: вкусную пищу, чистых женщин, сухие простыни, даже самого себя…
– Себя-то зачем?
– Когда ты там, то придумывать самого себя – самое важное… Но теперь я здесь, и на днях мы полетим!..
– На самолёте?
– Не на метле же!
– Полетим?
– Уж будь уверена!
– Куда, сынок?
– К Мечте!
Мать потрогала плечо Нира, а потом тонкую полоску шрама возле виска.
– А где она? – спросила мать.
– Моя Мечта на острове!
– На острове?
– А вокруг острова море. Синее-синее. И на острове рестораны. И белые домики на холмах. Я знаю… Прочитал в книжке «Острова Эгейского моря».
– В книжке? – по лицу матери пробежала тень недоумения.
– Собирайся! Теперь заживём…
По лицу старой женщины скользнула улыбка.
– Мама, – всполошился Нир, – ты улыбаешься!
– Разве?
– Клянусь, ты сейчас улыбнулась!.. Ты по-настоящему улыбнулась!..
Женщина опустила голову.
– Я никогда не бывала в ресторанах, – сказала она.
– Знаю! А теперь будешь! И остров будет…
– И море?
– Конечно! А на острове белые домики, а в домиках весёлые греки. Мы будем ходить в рестораны и веселиться. Я много лет мечтал увидеть тебя весёлой! Мы доберёмся до острова Порус! Будем развлекаться в ресторанах, и, если захочешь, будешь смотреть на море… Оно синее-синее…
– А мои глаза? Ты забыл, что они почти не видят…
– Мы сядем совсем близко к воде…
Мать опустила голову. За ухом скучно свесилась седая прядь волос.
«Я накуплю красивые блузки и длинные юбки из мягкой ткани», – подумал Нир, вдруг вспомнив, что долгие годы мечтал о том, как они с матерью окажутся на небольшом острове, и о том, как они будут беседовать на пристани или гуляя на холмах, среди оливковых деревьев, а по утрам мама будет пить пахнущие ягодами напитки, а он – узо из маленьких бутылочек; вечером они будут слушать оркестр местных рыбаков и смотреть на синеющие вдали холмы. А ещё он будет носить маме фрукты и цветы…
– Ты здесь, – сказала мама, – и мне остров ни к чему, если ты здесь!..
– Я сниму для нас белый домик на высоком холме у господина Криполуса или господина Капулидиса.
– Ни к чему.
– Но… Я все эти годы…
– Ты здесь, – повторяла старая женщина, – ты здесь!..
– А моя Мечта? – Нир вдруг ощутил присутствие чего-то утерянного и непоправимого. Его плечи и шею охватила дрожь, и он, закрыв глаза, представил себе, как его старая мать бредёт по греческому острову Порус, старательно пытаясь скрыть под подолом длинного платья поломанные ноги. И в голове Нира стало темно и пусто.
Такой вечер
Услышав трепыхание телефона, я поднял трубку и услышал:
– Так вы мужчина?
– А что? – спросил я.
– В телефонной книге написано Л. Кац, и я подумал, что, возможно, вы… Так вы не женщина?
– Не совсем! – признался я.
– Жаль! – падая, проговорила трубка.
Отварив картошку и налив в стакан молоко, я подсел к телевизору. Показывали бой петухов. Выключил телевизор и включил радиоприёмник. Играли Дебюсси. Я поедал картошку и слушал Дебюсси. Потом, выйдя на балкон, стал смотреть на затихающий город.
«Удивительный вечер!» – подумал я.
Вернувшись в комнату, стал думать о жизни и о всякой всячине. В окне виднелся кусочек фиолетового неба. Я раскрыл телефонную книгу и наугад набрал семь цифр.
– Алло! – сказал женский голос.
На всякий случай я уточнил:
– Вы – женщина?
– Да, а что?
– А я – мужчина!
– И что с того?
– Сейчас такой волнующий вечер, – заговорил я, – и это просто замечательно, что вы – женщина!..
– Вы считаете, что это замечательно?
– Конечно! – твёрдо проговорил я. – Если бы вы оказались мужчиной, было бы хуже…
– Кому хуже?
– Мне…
– Почему вам?
– Потому что я – мужчина…
На какое-то время трубка замолчала.
– А что плохого в мужчинах? – вдруг услышал я.
– Ничего плохого, – заверил я, – но всё же хорошо, что вы – женщина…
– А что хорошего в женщинах?
Я тихо вздохнул и прошептал:
– Сегодня такой чудесный вечер, такой необычный, не правда ли?
– Сегодня? – трубка, видимо, что-то обдумывая, опять замолчала, но внезапно вскрикнула:
– Господи, вы правы! Как это я забыла, что сегодня вторник! Ведь по вторникам у меня стирка!..
– Стирка?
– Ну да, по вторникам…
Я ощутил, как у меня в груди заныло.
– Я очень надеялся, – зашептал я, – что если сейчас такой вечер, то…
– Вы о чём? – спросил растерянный голос.
Я молча опустил трубку, почесал в ухе и снова включил телевизор.
Красота с добавкой
Р. Ланкаускасу
В последние дни со стороны Африки прорывались горячие сухие ветры, и казалось, что в таком нещадном, безумном пекле ничему живому теперь не спастись.
Денис сбросил с плеча солдатский вещмешок, смахнул с лица капли пота и огляделся. Под брезентовым навесом диспетчерской устроились три солдата и две старушки. Старушки, прикрыв тонкими платочками глаза и сложив на груди руки, смиренно сидели на больших зелёных тюфяках. Солдаты, стоя, пили прямо из бутылок едва сохранившее прохладу пиво.
– Заведение ваше? – спросил Денис у мужчины. Тот стоял в дверях кафе и чему-то улыбался.
– Верно! – отозвался мужчина и, кивнув на женщину, сидящую рядом на складном стульчике, добавил: – А вот она – моя жена!
