Деннис Лихэйн - Ушедший мир
– Да, это она.
– И она так тебя обозвала?
– Мне на это наплевать.
– Я знаю, что тебе не наплевать. Вопрос, до какой степени.
– В смысле, до какой степени я черномазый?
– Послушай, – сказал Джо, – разве я когда-нибудь произносил это слово?
– Нет.
– И знаешь почему?
– Не знаю.
– Потому что лично у меня с этим нет никаких проблем, а вот твоя мама ненавидела это слово.
– Ну хорошо, в таком случае насколько я цветной?
Джо пожал плечами:
– Я знаю, что некоторые ее предки были рабами. Значит, она ведет свою родословную из Африки, потом к негритянской крови добавилась испанская, может, один-два белых на лесозаготовках. – Отец Томаса нажал на тормоз, когда машина впереди дернулась, остановившись. Он на мгновенье откинул голову на подголовник сиденья. – Я очень любил как раз то, что в лице твоей матери отражался весь наш мир. Иногда я смотрел на нее и видел испанскую графиню, гуляющую по своим виноградникам. А иногда передо мной представала темнокожая дикарка, несущая воду с реки. Я представлял себе, как твои предки пересекают пустыни и океаны, как ходят по улицам Старого Света в костюмах с пышными рукавами, с мечами в ножнах. – Машина перед ними двинулась, отец Томаса снял ногу с тормоза, включил первую передачу, выпрямился на сиденье. Вздохнул так тихо, что и сам, как показалось Томасу, не услышал своего вздоха. – У твоей матери было изумительно красивое лицо.
– И ты видел в нем все это?
– Не каждый день. В основном я видел просто твою мать. – Он поглядел на сына. – Но после пары стаканчиков трудно утверждать наверняка.
Томас хихикнул, и Джо крепко потрепал его по плечу.
– А кто-нибудь называл маму черномазой?
В глазах его отца появился холодок, стальная серость, способная остудить даже кипящую воду.
– Только не при мне.
– Но ты знал, что люди так думают?
Лицо его отца снова сделалось мягким, благодушным.
– Сынок, не заботься о том, что думают посторонние.
– Папа, – сказал Томас, – а тебя волнует, что думает хоть кто-нибудь?
– Волнует, что думаешь ты, – ответил Джо. – И твоя мама.
– Она умерла.
– Да, но мне хочется думать, что она видит нас. – Отец Томаса опустил стекло и закурил сигарету. Он держал ее в левой руке, высунув руку на улицу. – Меня волнует, что думает твой дядя Дион.
– Хотя он и не твой брат.
– В некотором смысле он мне даже больше брат, чем мои родные братья. – Отец Томаса затянулся сигаретой, а потом снова свесил руку за окно. – Меня волновало, что думает мой отец, хотя для него это было бы новостью. Пожалуй, на этом список окончен. – Он грустно улыбнулся сыну. – Для большинства людей в моем сердце нет места. Я ничего не имею против них, но и для них у меня ничего нет.
– Даже для тех, кто сейчас на войне?
– Я незнаком с этими людьми. – Отец Томаса уставился в окно. – Честно говоря, мне плевать, выживут они или умрут.
Томас подумал обо всех погибших в Европе, в России, на Тихом океане. Иногда ему снилось, что тысячи их, окровавленных и искалеченных, устилают темные поля или каменные площади, руки и ноги вывернуты под неестественными углами, рты застыли в беззвучном крике. Ему хотелось схватить винтовку и сражаться за них, спасти хотя бы кого-то одного.
Его же отец, напротив, видел в войне, как и в большинстве других вещей, возможность нажить еще денег.
– Значит, это не должно меня волновать? – спросил Томас в итоге.
– Нисколько, – ответил отец. – Пусть хоть горшком называют и все такое.
– Ладно, я попробую.
– Молодчина.
Отец поглядел на него и ободряюще улыбнулся, как будто улыбкой можно все исправить, и они наконец-то въехали на парковку.
Они увидели Рико Диджакомо, который как раз выходил со стоянки. Рико был телохранителем Джо, пока тот не понял (лет шесть назад), что больше не нуждается в телохранителе и, даже если бы нуждался, Рико слишком умен и талантлив, чтобы прозябать на такой должности. Рико постучал костяшками пальцев по капоту их машины, улыбнулся Джо своей знаменитой улыбкой – такой улыбкой можно осветить ночью футбольное поле, и света хватит, чтобы сыграть финал. Вместе с Рико шли его мать Оливия и брат Фредди. Мать выглядела так, словно явилась из фильма с Борисом Карлоффом: зловещее видение, облаченное во все черное, которое парит над болотами, пока все спят.
Когда семейство Диджакомо удалилось, Томас спросил:
– А вдруг мест больше нет?
– Перед нами всего одна машина, – сказал Джо.
– Но вдруг она и займет последнее место?
– И как мне поможет, если я буду об этом думать?
– Просто мне кажется, ты должен учитывать такую вероятность.
Джо с изумлением уставился на сына:
– Ты уверен, что мы с тобой родня?
– Тебе виднее, – сказал Томас и сосредоточился на своей книжке.
Глава четвертая
Одиночество
В церкви Джо с Томасом сидели в последнем ряду, не только потому, что пришли, когда впереди скамьи были заняты, но еще и потому, что Джо всегда предпочитал держаться у дальней стены.
Кроме Диона (передняя скамья слева) и Рико Диджакомо (пятая скамья справа), Джо заметил еще немало знакомых – не раз отнимавших жизнь у людей – и подумал, чту должен был бы чувствовать Иисус, если бы в самом деле смотрел на них и читал их мысли.
«Погодите-ка, – подумал бы Иисус, – вы забыли про самое главное».
На амвоне отец Раттл говорил про ад. Он выложил все, что знал, про пламень, про чертей с вилами, про птиц, терзающих печень, после чего перенесся в неожиданную для Джо область.
– Но что же хуже всех этих казней? В Книге Бытия сказано, что Господь посмотрел на Адама и сказал: «Нехорошо человеку быть одному». И создал Господь Еву. Да, конечно, Ева внесла в рай смятение и предательство и обрекла всех нас на страдания и расплату за Первородный Грех. Все это так, и Господь должен был знать, что произойдет, потому что Он знает все. Однако же Он все равно создал ее для Адама. Зачем? Спросите самих себя: зачем?
Джо оглядел церковь, пытаясь отыскать хоть кого-нибудь, кроме Томаса, кто бы искренне задумался над его вопросом. У большинства прихожан вид был такой, будто они мысленно составляли список покупок или прикидывали, что приготовить на ужин.
– Он создал Еву, – сказал отец Раттл, – потому что Ему было невыносимо видеть Адама одиноким. Одиночество – вот самое страшное адское наказание. – Он рубанул по кафедре ребром ладони, и паства оживилась. – Ад – это отсутствие Бога. – Ребро его ладони снова ударило по резному дереву. – Это отсутствие света. Это отсутствие любви. – Он вытянул шею, оглядывая восемьсот душ, собравшихся перед ним. – Понимаете?
Они были не баптисты, им не полагалось отвечать. Однако над толпой прокатился рокот.
– Верьте в Господа, – сказал священник. – Почитайте Его, кайтесь в своих грехах, – сказал он, – и Он встретит вас на Небесах… – А что, если не покаетесь? – Он снова оглядел паству. – Тогда Он отвернется от вас.
Джо понял, что всех держит голос священника. Обычно он звучал сухо и благодушно, но в этой утренней проповеди голос был другой, сам святой отец был другой. Он говорил с такой страстью и горечью, словно предмет проповеди – ад как бесконечная, непроницаемая для света бездна – был слишком страшен для стареющего священника.
– Всем встать.
Джо с Томасом встали вместе с остальными. Джо никогда не испытывал трудностей с покаянием. Он каялся, насколько это возможно для человека с его грехами, жертвовал десятки тысяч долларов на больницы, школы, приюты, строительство дорог и канализации, и не только в Бостоне, где он вырос и где ему принадлежали несколько компаний, или в Айборе, где прожил почти всю взрослую жизнь, но и на Кубе, где проводил немало времени в западной части острова на табачных плантациях.
Он в самом деле поверил на несколько минут словам старого священника. Одной из самых больших тайн Джо был именно страх одиночества. Он не боялся остаться один – это он даже любил, – но это было одиночество, которое он создал сам, и его можно было развеять щелчком пальцев. Это одиночество он заполнял работой, филантропией, родительскими заботами. Он держал его под контролем.
В детстве он не умел держать его под контролем. Одиночество ему навязали, причем, по иронии судьбы, люди, считавшие, что так и должно быть, что ребенок должен расти в одиночестве, спали в соседней комнате.
Он посмотрел на сына и погладил его по голове. Томас взглянул на него вопросительно, немного испуганно, а потом улыбнулся. Потом повернулся к алтарю.
«Ты будешь очень во мне сомневаться, когда подрастешь, – думал Джо, опустив руку на плечо сына и задержав ее там, – но ты никогда не будешь нелюбимым, нежеланным и одиноким».
Глава пятая
Разговоры
После мессы никто сразу не расходился, и потом еще столько же толпились у церкви.
Выйдя на ясный утренний свет, мэр Белгрейв с женой остановились на церковном крыльце, и все тут же их окружили. Дион приветствовал Джо кивком, и тот кивнул в ответ. Потом Джо с Томасом пробрались через толпу, завернули за угол церкви и пошли к задним воротам. Там находилась приходская школа с огороженным школьным двором, где «парни» собирались каждое воскресенье, чтобы поговорить о делах. К первому двору примыкал еще один, поменьше, предназначенный для младшеклассников, где собирались мамы с детьми.
