Джонатан Троппер - Самое время для новой жизни
Мы обошли дом с торца, и Валери показала мне маленькую, огороженную высокими кустами площадку, где помещались джакузи и две деревянные скамеечки. Мы присели на одну из них, и впервые за весь вечер мне удалось расслабился. Я откинулся на спинку, глубоко вдыхая аромат хлорки и легкий парфюм Валери. В конце концов мы начали целоваться, обниматься и ласкать друг друга, как парочка старшеклассников, что было в общем-то приятно, но потом она, нащупав мой ремень, принялась очень уж деловито возиться с пряжкой, и мне вдруг стало тошно. Новая знакомая уже расстегивала мне ширинку, но тут я схватил ее запястье, чувствуя, что жар Валери охлаждает меня все больше:
– Остановись.
Невозможно было отделаться от воспоминания: темная комната, Джек с закрытыми глазами, безымянная женщина, которая его обслуживает.
– Что не так? – удивилась Валери.
Наши руки зависли в воздухе над моей ширинкой.
– Ничего, – я отпустил ее запястье и отсел подальше.
Мне были омерзительны и я сам, и Джек, и Лос-Анджелес. Вдруг навалилась тоска по Линдси, такая невыносимая, что к горлу подступил ком.
– Однако, – насмешливо произнесла Валери после неловкой паузы. – Это что-то новенькое.
– Извини. – Я застегнул брюки.
– Да ладно. Пойду-ка лучше в дом.
– Иди.
Слегка раздосадованная, Валери удалилась, на ходу заправляя блузку. Я и сам на себя досадовал.
Подумаешь, сделали Джеку минет в подвале. Это же Джек, чего расстраиваться-то? Но я расстроился. Почему-то, когда я увидел его вот так прислонившимся к стене, до меня дошло: все рушится. Я понял с ошеломляющей ясностью, что Джек – один из этих чужаков, и уже давно. Что он все больше удаляется от нас, и обратной дороги нет. Мы уже не лучшие друзья, мы всего лишь старые друзья. Ушла Линдси, ушел Джек. Я словно почувствовал, как медленно, клеточка за клеточкой, исчезаю и скоро ничего от меня не останется.
Я не мог больше оставаться один, даже пожалел на мгновение, что отшил Валери. Направился в дом отыскивать Чака. Войдя в переднюю дверь, увидел в другом конце зала Джека, выходящего из кухни. Он перехватил мой взгляд, улыбнулся и стал пробираться ко мне сквозь толпу. Джек был уже рядом, и тут раздался чей-то визг, а затем оглушительный звон бьющегося стекла: башенки Чака обрушились на журнальный столик. Все умолкли и повернулись к диванчику. Чак слабо помахал рукой, будто выражая признательность за долгие овации, потом посмотрел на нас с Джеком и сверкнул пьяной улыбкой.
– Вот теперь можно и домой пойти, – заявил он, откинулся на спинку дивана и вырубился.
Глава 6
Тридцатник… блин. В этом возрасте мои родители уже воспитывали меня. Раньше я играл в баскетбол, потому что мне нравилось. А теперь лишь для того, чтобы оставаться в форме. Скоро придется отправлять ежегодную поисковую экспедицию вверх по прямой кишке – поглядеть, как там толстая кишка. Моцарт в мои годы уже написал бо́льшую часть своих вещей. А Курт Кобейн уже два года как умер.
Что делал Билл Гейтс в тридцать? Джон Леннон? А что делал я две недели назад? Даже не могу вспомнить. Тридцатник… блин!
Вечером, через два дня после нашего провального мероприятия, я сидел дома, смотрел по кабельному старый фильм со Сталлоне, и тут позвонила Линдси.
– Привет!
– Линдси?
– Не узнал?
– Мы давненько не говорили по телефону.
– Как-то неудобно было звонить при Саре. Вряд ли ей это нравилось.
– Типичный случай ретроспективной ревности.
– Знаю, – вздохнула Линдси. – Я и сама ревновала.
– Правда?
– Ну разумеется. Женщина скорее предпочтет увидеть экс-бойфренда в могиле, чем с другой.
– Женщине следует подумать об этом, прежде чем давать означенному бойфренду пинок под зад.
– Угу, – вздохнула Линдси, безропотно принимая шпильку. – Может, не будем сейчас об этом, а?
– Извини, – я уже пожалел о сказанном. – Захотелось обвинить кого-нибудь в нынешних своих неприятностях.
– Проехали.
Мы немного помолчали в память о злополучном прошлом, сквозь слабый шорох помех на линии ее дыхание вторило моему. Оставаться друзьями после разрыва хорошо в теории, на практике же это какие-то вечные похороны, возвышенно-трагическая комбинация грустных воспоминаний и беспрестанного сожаления.
– Мне не хватает наших с тобой разговоров, – сказал я.
– Мне тоже тебя не хватает, – ответила она просто. – Потому и звоню.
– О!
– Итак, когда же ты разведешься официально?
– Юристы уже подготовили бумаги. Завтра у нас веселенькое мероприятие – будем их подписывать.
– Мне правда очень жаль, Бенни. Сара не знает, что теряет.
– Прекрасно знает.
“А ты знала?” Я вовремя прикусил язык, чтобы не произнести это вслух.
– Наверное, будет совсем некстати пригласить тебя завтра на ужин? – спросила Линдси. – Вроде как отпраздновать твой новый статус холостяка?
– Очень даже кстати. Но не думаю, что мне следует встречаться с женщиной в первый же вечер после развода. По крайней мере с той, до которой есть дело. В таком уязвимом положении, боюсь, мои намерения могут быть неправильно истолкованы.
– Мной?
– Мной, – ответил я.
– Да я же всего лишь хотела срочно с тобой переспать, – оскорбилась Линдси.
Тут пискнул сигнал “ожидает другой вызов”.
– Погоди минутку, – попросил я, благодарный за передышку.
После щелчка раздался голос Чака:
– Включай “Фокс ньюс”. Быстро.
Я схватил пульт, переключил на пятый канал. И увидел Пола Сьюарда, агента Джека, беседовавшего с роем микрофонов. Я снова вернулся к Линдси, попросил включить новости.
– “…незначительный инцидент, из которого раздули бог знает что, – говорил Сьюард. – Джек Шоу вовсе не наркоман. А неудачные дни случаются у каждого. Я вполне убежден: через несколько дней он выйдет из больницы и вернется к работе”.
Дальше заговорил невидимый репортер: “Джек Шоу, чьи последние три фильма только в США собрали в сумме 340 миллионов долларов, стал суперзвездой после выхода на экраны боевика “Голубой ангел”, где Шоу, по иронии судьбы, играет излечившегося наркомана, который мстит за убийство своей семьи…” Голос продолжал бубнить, а в эфир пустили отрывок из “Ангела”: Джек носится между летящими по калифорнийской автомагистрали машинами и палит из пушки.
Затем пошел репортаж с места аварии на одной из извилистых дорог в голливудских холмах. Со слов тошнотворно серьезного корреспондента, Джек Шоу ехал на своем “рейндж-ровере” со скоростью около 100 километров в час и врезался в дерево, автомобиль выбросило на проезжую часть, он едва не столкнулся со школьным автобусом, битком набитым детьми, а затем скатился в небольшой придорожный овраг. Как и следовало ожидать, телевизионщики в основном напирали на школьный автобус.
– Автомобиль Шоу разминулся со школьным автобусом буквально в нескольких сантиметрах, страшной трагедии едва удалось избежать, – говорил корреспондент. – Местная полиция официально заявляет, что прямо на месте происшествия Джеку Шоу было предъявлено обвинение в хранении запрещенных законом веществ, а также вождении автомобиля под воздействием таких веществ.
– Твою мать, – прокомментировала Линдси.
Теперь на экране появился репортер, стоявший у входа в окружную больницу Лос-Анджелеса.
– Врачи окружной больницы признают состояние Шоу стабильным и предполагают, что через двое суток он сможет отправиться домой. А вот проблемы с законом у Джека Шоу только начинаются. Рик Брайен из Голливуда специально для “Фокс ньюс”.
– Позвоню Элисон, – сказала Линдси.
– Давай, – и я переключился обратно на Чака. – Ну дела!
– Это ты еще интервью с водителем школьного автобуса не видел. Заливал на всю катушку, мол, не выжми он вовремя тормоза, Джек бы всех их отправил на тот свет.
– Как думаешь, Джек в порядке?
– Говорят, стабилен. У меня в этой больничке один друг-акушер как раз квалификацию повышает. Позвоню ему, вдруг что выясню.
– Может, это немного встряхнет Джека, – предположил я, – и он наконец поймет, что действительно увяз.
– Щас, – сказал Чак. – Можешь на это не рассчитывать.
Положив трубку, я понял, что смотреть, как Сталлоне теснит вьетконговцев накачанным прессом, сил больше нет. Включил компьютер, полистал первые главы последней своей пробы пера. За время работы в “Эсквайре” я начал писать, должно быть, с полдюжины романов – в действительности один и тот же роман, к которому заходил с разных сторон, но так и не зашел. Пытаясь передать общую атмосферу эмоционального опустошения, я никак не мог выдержать нужный тон. Читал Джея Макинерни и поражался, с какой легкостью ему удается пропитать своих героев и сам город мрачным духом пренебрежения к пустоте жизни. Не то чтобы я пытался подражать Макинерни. Я, конечно, посетил недостаточно ночных клубов, недостаточно встречался с моделями, недостаточно ночей проводил без сна, балуясь наркотиками с друзьями-интеллектуалами, выпускниками элитных частных школ, чтобы хотя бы приблизиться к предмету его повествования. Но я завидовал масштабу жизненного опыта Макинерни, способности без всяких усилий извлекать из этого опыта нужное и давать читателю ощущение причастности к изображенному миру, даже если читатель вовсе к нему не причастен. Не принадлежа к какой-либо определенной субкультуре, я не мог найти для героев подходящих декораций. Использовать в качестве контекста свою жизнь на Манхэттене, даже самую беспросветную ее часть, не получалось, оттого я чувствовал себя подавленным и вообще существующим в каком-то вакууме. Чем, спрашивается, я занимался последние восемь лет и как собираюсь создать нечто стоящее, если даже собственные переживания меня ничуть не воодушевляют?
