Тан Тван Энг - Дар дождя
В камере было влажно и жарко, а стены исцарапаны именами и прощальными посланиями заключенных, отправившихся из нее на смерть. Я поставил судок с супом на пол и встал перед отцом на колени. На подоконнике снаружи запрыгал воробей, постоял между прутьями решетки, наклонил голову, глядя на нас, и улетел.
– Тебя скоро отпустят. Фудзихара просто хочет с нами поиграть. Ты не знал ни про радиопередатчик, ни про то, чем занималась Изабель.
– Та старуха была права. Она сказала правду.
Он тихо рассмеялся. Я задержал дыхание, надеясь, что отец не сошел с ума.
– Именно ты положишь нам всем конец.
Ко мне вернулись слова деда и бессмысленное бормотание гадалки в Храме змей. И я проклял ее за то, что ее бездумные реплики предопределили мою жизнь. Я проклял свою судьбу, написанную раньше, чем я мог как-то на нее повлиять. И я проклял день, когда познакомился с Эндо-саном.
Отец сжал мне руки.
– Мой бедный мальчик!
Глава 11
Акасаки Саотомэ прибыл в Баттерворт, и я встречал его на причале парома. Нас снова накрыл сезон муссонов, и в потемневшем небе подспудно бушевала стихия. Тучи то и дело пронзало молнией, и ветер гнал по тротуарам обрывки мусора.
Саотомэ широким шагом сошел по трапу, такой же полный энергии, как небо у нас над головой.
Мы поклонились друг другу, и он произнес:
– Ты по-прежнему считаешься преданным сотрудником нашего правительства. Мне жаль твою сестру. Но предатели должны получать по заслугам.
– Мне тоже жаль. Ее застрелили при попытке к бегству.
Он остановился.
– Фудзихара-сан не упоминал об этом.
– Это случилось несколько дней назад. – Я видел, что он разочарован, и меня обдало волной отвращения. – Боюсь, вы приехали напрасно.
– Чего это Фудзихара-сан тебе наговорил, а? Я приехал поймать тигра. – Он справился с разочарованием и рассмеялся. – Пойдем, давай уедем, пока мы не промокли до нитки. Как же я ненавижу эту страну с ее бесконечным дождем!
Рабочее совещание проводилось в главном конференц-зале, украшенном только икебаной работы Хироси. Это было пышное, почти безобразное творение, не похожее на простые, строгие композиции, которые нравились Саотомэ. Все цветы были исключительно малайскими, и сочетание гибискуса с папоротником и орхидеями выглядело довольно грубо.
Когда мы вошли, Хироси в спешке поправлял композицию, сотрясаясь всем телом от кашля. Приступы мучили его все чаще; о том, что он болен туберкулезом, знали только некоторые, но я был уверен, что сотрудники передавали эту информацию из уст в уста. Он так исхудал, что при кашле видно было, как его ребра ходят ходуном. Бывали дни, когда Хироси не мог встать с постели, и основную часть его обязанностей взял на себя Эндо-сан.
Усевшись, Саотомэ произнес:
– Хироси-сан, прошу, оставьте нас. Я не хочу дышать вашими бациллами.
Воцарилось долгое молчание; Фудзихара даже не пытался скрыть удовольствие. Мне стало неловко за Хироси, и я уставился в стол. Такое публичное унижение было совершенно недопустимо. Хироси оттолкнул стул, сложил разложенные на столе заметки, поклонился и закрыл за собой дверь.
– Отлично, – заявил Саотомэ. – Мы собрались сегодня, чтобы раз и навсегда покончить с одной из повстанческих группировок. Она называется «Белый Тигр» и представляет собой одну из ячеек сто тридцать шестого отряда и ААНМ, которая наносит нам серьезный урон. Согласно полученным мною отчетам, группировка несет ответственность за уничтожение местной радарной установки. Мы внедрили в нее надежного крота.
Саотомэ передал Эндо-сану с Фудзихарой коричневую папку. И махнул рукой, приказывая мне уйти.
– Я всегда присутствую на совещаниях, – возразил я. Мне нужно было выяснить больше, выяснить, что они задумали против моего друга Кона.
– Не сегодня, – отрезал Саотомэ.
Я закрыл за собой дверь, пройдя мимо Горо, стоявшего за ней с другой стороны. По коридору прошел в свой в кабинет и в задумчивости уселся. В соседней комнате влажно кашлял Хироси, и я решил пойти спросить, как он себя чувствует. Положив руку на приоткрытую дверь в его кабинет, я замер, потому что мне показалось, что я слышу голоса. Это было странно, потому что одним из них был голос Саотомэ. Я расслышал, пусть и с трудом, как он сказал: «…послужит приманкой, и наши люди сообщат им, что второй по рангу японец в стране проезжает по их территории. Как только они попытаются меня захватить, наши войска вступят в бой и схватят их. Мы вспорем им животы и повесим на паданге[90] в Куала-Лумпуре, чтобы их участь стала примером для других отрядов, выступающих против нас. Это покажет им, что мы намерены остаться хозяевами этой страны, сколько бы сражений мы ни проиграли. Мне нужна голова Белого Тигра».
Послышался смех Фудзихары, а за дверью Хироси зашелся кашлем. Вот как ему удавалось быть в курсе дел своих подчиненных. Хитрый маленький ублюдок установил в конференц-зале микрофон. Сообразив, что прибор был спрятан в икебане, я улыбнулся.
Последние несколько дней стояла типичная для сезона муссонов погода, теплые дни после обеда тонули в обильных ливнях. Было душно и жарко. Я ушел с работы пораньше, до окончания совещания, чтобы не попасть под дождь. Выезжал на велосипеде с территории армейского штаба, мимо салютующих часовых я в полном смятении. Как мне было предупредить Кона, что его отряд хотели заманить в засаду?
Я приехал в город и поставил велосипед рядом со ступенями здания «Эмпайр-трейдинг». Окна «Хаттон и сыновья» были закрыты ставнями – контора закрылась до возвращения отца. Сотрудники ждали его, потому что, если бы не его присутствие во время оккупации, японцы отправили бы их в трудовые лагеря. Петляя по переулкам между зданиями, я сделал несколько обходных маневров. Оказавшись перед обшарпанным шопхаусом[91], я быстро постучал в дверь. Через несколько долгих минут мне открыли и впустили во внутренний сумрак. Я тут же утонул в аромате горящего опиума, приторно-сладкого, как пахнут переспевшие фрукты.
У меня закружилась голова, и мне пришлось сделать несколько глубоких, размеренных вдохов. Старая карга провела меня наверх по скрипучей лестнице, мимо пожелтевших календарей, на которых девушки в обтягивающих ципао с разрезами до бедер продавали пиво и виски. Я оказался в помещении, разделенном деревянными ширмами на отдельные кабины. Из трещины в ставне бил луч солнечного света. Снаружи на водосточном желобе били крыльями голуби, и это подчеркивало давящую тишину внутри. Звуки дыхания, затяжек и оттянутых выдохов были похожи на призрачный шепот, словно стены бормотали что-то друг другу через пространство. Темные фигуры, лежавшие на деревянных кушетках, шевелились в клубах дыма из трубок. В воздухе плавали тихие стоны и вскрики. Я решил, что это обычные звуки опиумной курильни. И попытался внутренне от них отгородиться.
Таукей Ийп лежал передо мной на опиумной кровати[92], на его лице застыло выражение покоя, а щеки западали при каждом насыщенном наркотиком вдохе. Перед ним стояла на коленях совсем юная девушка, не старше двенадцати лет, с тоненькой талией, в гриме, старившем ее до безобразия, и скатывала в шарики кусочки темного липкого опиумного теста. Он докурил трубку, она взяла ее у него и зажгла новый опиумный шарик; ее движения выдавали мастерство, а лицо – скуку. Девушка передала трубку обратно, и вместе с разогретым опиумом вспыхнул воздух. Пряди волос Таукея Ийпа легонько подрагивали под ленивыми лопастями вентилятора, слишком медленными, чтобы остудить воздух. Они вращались без всякой цели, как цветы на ветру.
Он предложил мне трубку, но я отказался. Он одарил меня коварной довольной улыбкой.
– Какие новости ты мне сегодня принес?
– Ваш сын скоро умрет, – тихо произнес я.
Мне показалось, что он не расслышал, потому что, судя по всему, он был очень занят трубкой слоновой кости. Когда я заговорил, он снова открыл глаза.
– Мой сын – непобедим.
Я фыркнул:
– Вы слишком долго курите трубку.
Он лениво взглянул на меня. Отложив трубку в сторону, он одним движением слез с кровати и повел меня еще глубже в сумрак курильни. Когда мы вошли в комнату, он закрыл за нами дверь и сел.
– Ты еще ни разу мне не солгал. Какая опасность угрожает моему сыну?
Я быстро рассказал ему о засаде и о спрятанных солдатах.
– Вам нужно послать к ним кого-то из своих людей и предупредить.
– Моих людей… что от них осталось… остались одни старики… молодые погибли или перешли в триады, которые соперничают с моей. Они от меня отказались, сказали, что я слаб и бесполезен. Сам видишь…
– Это же ваш сын, Таукей Ийп, – нетерпеливо сказал я.
Он был растерян, как опавшие листья, которые крутит ветер, и я испугался, что он не протянет до конца войны.
Он положил руки мне на плечи.
– Тогда я попрошу у тебя одолжения.
Я понял, чего он хотел, и покачал головой:
– Нет. Я не могу его спасти. У меня нет ни нужных навыков, ни возможности. Как вы думаете, что случится с моей семьей, стоит японцам обнаружить, что я уехал?
