Уильям Гибсон - Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв (сборник)
Поднявшись по металлической лестнице, Мона попала в округлое помещение с четырьмя креслами и однообразным серым ковром повсюду, и на потолке, и на стенах тоже, – все чистое, холодное и отчужденно серое. За ней вошел Эдди и сел с таким видом, будто ежедневно это проделывал, – распустив галстук и вытянув ноги. Прайор нажимал кнопки у двери. Дверь со вздохом закрылась.
Мона взглянула в узкое, в каплях воды окошко на огни взлетной полосы, отражавшиеся в мокром бетоне.
А сюда ехали на поезде, подумала она, от Нью-Йорка до Атланты, потом пересадка.
Самолет задрожал. Ей послышалось, как, оживая, что-то проскрипел фюзеляж.
Пару часов спустя Мона ненадолго проснулась в затемненной кабине – оказывается, заснула, убаюканная протяжным гулом реактивного двигателя. Эдди спал, полуоткрыв рот. Возможно, Прайор спал тоже, а может, он просто сидел с закрытыми глазами – она не знала.
На полпути в сон, который на следующее утро она уже не смогла вспомнить, ей почудились звуки того техасского радио – тающие стальные струны, вибрирующие, словно боль.
9
Лечь на дно
Линии Джубили и Бейкерлу, Кольцевая и Дистрикт. Кумико рассматривала маленькую глянцевую схему метро, которую дал ей Петал, и зябко ежилась. Холод, исходивший от бетона платформы, проникал даже сквозь подошвы ботинок.
– И старая же она, черт побери, – рассеянно сказала Салли Ширс.
В ее линзах отражалась закругляющаяся к потолку стена в чехле из белой керамической плитки.
– Прошу прощения?
– Подземка…
Новый клетчатый шарф был завязан у Салли под подбородком, и с каждым следующим словом изо рта у нее белым облачком вылетал пар.
– Знаешь, что меня мучает? То, как иногда прямо у тебя на глазах на станции налепляют новый слой плитки, не сняв сперва старую, или просверливают дыру в стене, чтобы добраться до каких-нибудь проводов. Тогда видишь все эти наслоения плитки…
– Да?
– Но ведь станции все сужаются и сужаются, так? Это как сужение вен…
– Да, – с сомнением сказала Кумико, – я понимаю… Салли, а мальчики вон там… Что означают их костюмы?
– Это Джеки. Их еще называют Джеки Дракулы.
Четверо Джеков Дракул нахохлились, как вороны, на противоположной платформе. На них были неприметные черные дождевики и начищенные армейские ботинки со шнуровкой до колен. Один из них повернулся, обращаясь к другому, и Кумико увидела, что волосы у него стянуты назад и заплетены в косичку, перевязанную маленьким черным бантом.
– Повесили его, – сказала Салли, – после войны.
– Кого?
– Джека Дракулу. После войны здесь одно время практиковали публичные казни. От Джеков тебе лучше держаться подальше. Ненавидят любых иностранцев…
Кумико с радостью вызвала бы Колина, но модуль «Маас-Неотек» был запрятан за мраморным бюстом в той комнате, где Петал подавал завтрак, а тут еще подошел поезд, ошарашив ее архаичным перестуком колес по стальным рельсам.
Салли Ширс – на фоне залатанной изнанки городской архитектуры, в линзах на лице отражается путаница лондонских улиц и переулков, помеченных в каждую эпоху экономикой, пожарами, войнами…
Кумико, уже совершенно запутавшись, где они, собственно, находятся после их с Салли трех поспешных и на первый взгляд совершенно случайных пересадок, безропотно позволяла тянуть себя из такси в такси. Они выскакивали из одной машины, ныряли в двери ближайшего универмага, чтобы воспользоваться первым попавшимся выходом на другую улицу и сесть в другое такси.
– «Хэрродз»[52], – сказала Салли, когда они поспешно пересекали богато украшенный зал, высокий потолок которого подпирали колонны из белого мрамора.
Кумико щурилась на толстые красные ломти вырезки и бараньи ноги, разложенные на многоярусных мраморных прилавках, предполагая, что все это пластиковые муляжи. Потом – снова на улицу. Салли подзывает очередное такси.
– «Ковент-Гарден»[53], – бросает она шоферу.
– Прости, Салли, но что мы делаем?
– Заметаем следы. Теряемся.
Салли пила горячий бренди на веранде крохотного кафе под припорошенной снегом стеклянной крышей. Кумико пила шоколад.
– Мы потерялись, Салли?
– Да уж. Во всяком случае, я на это надеюсь.
Кумико подумала, что сегодня Салли выглядит старше: возле губ залегли морщинки усталости или напряжения.
– Салли, а чем именно ты занимаешься? Твой друг спрашивал, по-прежнему ли ты на отдыхе?…
– Я – деловая женщина.
– А мой отец? Он – деловой человек?
– Твой отец – самый настоящий бизнесмен, котенок. Нет, не такой, как я. Я вольный стрелок. В основном вкладываю деньги.
– А во что ты вкладываешь?
– В таких же, как я, – пожала она плечами. – Тебя что, разбирает сегодня любопытство? – Она отпила еще глоток.
– Ты советовала мне стать своим собственным шпионом.
– Хороший совет. Однако требует некоторой ловкости и умелого применения.
– Ты здесь живешь, Салли? В Лондоне?
– Путешествую.
– А Суэйн, он тоже вольный стрелок?
– Это он так думает. Типичный торговец влиянием, к тому же держит нос по ветру. Здесь это необходимо для дела, но лично мне действует на нервы. – Она допила бренди и облизнула губы; Кумико поежилась. – Тебе не стоит бояться Суэйна. Янака смог бы съесть его на завтрак…
– Нет, я подумала о тех мальчишках в подземке. Такие худые…
– Дракулы.
– Банда?
– Босодзоку, – сказала Салли с вполне сносным произношением. – «Кочевые племена», так? Ну, во всяком случае, что-то вроде племени. – (Слово было не совсем подходящее, но Кумико решила, что уловила суть.) – А худые они потому, что бедные. – Салли жестом подозвала официанта, чтобы заказать еще бренди.
– Салли, – сказала Кумико, – когда мы добирались сюда, наш маршрут, все эти поезда и такси… это ты хотела убедиться, что за нами никто не следует?
– Ни в чем нельзя быть уверенным.
– Но когда мы ходили на встречу с Тиком, ты не предпринимала никаких предосторожностей. Нам легко могли, как это называется, сесть на хвост. Ты нанимаешь Тика шпионить за Суэйном и делаешь это совершенно открыто. А потом столько предосторожностей, чтобы привести меня сюда. Почему?
Официант поставил перед Салли дымящийся стакан.
– А ты зоркий маленький котенок, правда? – Подавшись вперед, она вдохнула пары бренди. – Что до Тика… я просто пыталась кое-что взбаламутить, вызвать какую-нибудь реакцию.
– Но Тик беспокоился, как бы Суэйн чего не узнал.
– Стоит Суэйну услышать, что Тик работает на меня, и он его не тронет.
– Почему?
– Потому что знает, что я могу его убить. – Она подняла стакан; вид у нее сделался вдруг счастливый.
– Убить Суэйна?
– Вот именно. – Салли выпила, будто подняла тост.
– Тогда почему ты так осторожна сегодня?
– Потому что приятно почувствовать, что стряхнула с себя все это, вырвалась из-под колпака. Вполне вероятно, что нам это не удалось. А может, и удалось. Может, никто, вообще ни один человек не знает, где мы. Приятное чувство, верно? А ты никогда не думала, что твой отец, большой человек в якудза, мог приказать вживить в тебя крохотного жучка, чтобы раз и навсегда получить возможность проследить, где его дочь. У тебя такие чудные маленькие зубки. Что, если папочкин дантист спрятал в одном из них немного специального железа, пока ты была в стиме? Ты ведь ходишь к зубному?
– Да.
– Смотришь стим, пока он работает?
– Да…
– Вот видишь. Возможно, он прямо сейчас нас слушает…
Кумико чуть не опрокинула на себя шоколад.
– Эй. – Полированные ногти постучали по запястью Кумико. – Об этом не беспокойся. Он бы так тебя не послал, я имею в виду, с жучком. Тогда бы и его враги могли тебя выследить. Но теперь понимаешь, что я хотела сказать? Приятно выбраться из-под колпака или, во всяком случае, попытаться. Просто побыть самой собой, так?
– Да, – сказала Кумико. Сердце продолжало глухо стучать где-то в горле, а паника все росла. – Он убил мою мать, – вырвалось у нее, и вслед за словами на серый мраморный пол кафе устремился только что выпитый шоколад.
Салли ведет ее мимо колонн собора Святого Павла, идет не спеша, молчит. Кумико, в бессвязном оцепенении от стыда, улавливает, регистрирует отрывочную информацию: белая цигейка на отворотах кожаной куртки Салли; масляная радужная пленка на оперенье голубя – вот он заковылял прочь, уступая им дорогу; красные автобусы, похожие на игрушки великанов, в Музее транспорта. Салли согревает ей руки о пластиковую чашку дымящегося чая.
Холодно, теперь всегда будет холодно. Мерзлая сырость в древних костях города, холодные воды Сумиды, наполнившие легкие матери, зябкий полет неоновых журавлей.
Ее мать была хрупкой и смуглой, в густой водопад темных волос вплетались золотистые пряди – как какое-нибудь редкое тропическое растение. От матери пахло духами и теплой кожей. Мать рассказывала ей сказки: об эльфах и феях, и о Копенгагене, городе, который был где-то там, далеко-далеко. Когда Кумико видела во сне эльфов, они являлись ей похожими на секретарей отца, гибкими и невозмутимыми, в черных костюмах и со свернутыми зонтами. В историях матери эльфы вытворяли много забавных вещей, да и сами истории были волшебными, потому что менялись по ходу повествования и никогда нельзя было предугадать, какой будет этой ночью конец. В сказках жили принцессы и балерины, и – Кумико это знала – в каждой из них было что-то от матери.
