Джеффри Арчер - Бойтесь своих желаний…
– Что, вот так, без остановки?
– Разрешу тебе прогуляться по Пятой авеню, но только поглазеть на витрины. Тебе же не по карману коробочка от Тиффани, не говоря уже о том, что, как я думала, ты положишь в нее. Но если захочешь сувенир из Нью-Йорка, мы сбегаем в «Мейси» на Западной Тридцать четвертой улице, выберешь себе что-нибудь – там их тысячи, и все меньше чем за доллар.
– О, вот это мне по карману! Кстати, что такое «Фрик»?
– Любимая картинная галерея твоей сестры.
– Но Джессика никогда не была в Нью-Йорке.
– Это не помешало ей знать каждую картину в каждом зале. Ты увидишь там ее любимое полотно.
– Вермеер, «Прерванный урок музыки».
– Неплохо, – улыбнулась Сэм.
– Еще вопросик, перед тем как выключу свет. Кто такой Себастьян?
– Он не Виола[59].
– Сэм хороша, – говорила Эмма, когда они с Гарри покинули гриль-бар и по парадной лестнице возвращались в свою каюту на главной палубе.
– И благодарить за это Себ должен Джессику. – Гарри взял ее за руку.
– Как бы я хотела, чтобы она была сейчас с нами в этом рейсе. К этому моменту она бы уже очаровала здесь всех, от капитана на мостике до Брайтуэйта, накрывающего полуденный чай, и даже Персея.
Гарри хмурился, когда они вместе тихо пошли по коридору. Ни дня не проходило, когда бы он не укорял себя за то, что не раскрыл Джессике правду о ее отце.
– Тебе не доводилось встречаться с джентльменом из третьей каюты? – спросила Эмма, вторгнувшись в его мысли.
– Лордом Гленартуром? Нет, но видел его имя в списке пассажиров.
– Как думаешь, это тот самый лорд Гленартур, который был женат на моей двоюродной бабушке Изабель?
– Возможно. Мы с ним однажды виделись, когда останавливались в замке твоего дедушки в Шотландии. Благородный такой мужчина. Ему сейчас, наверное, далеко за восемьдесят.
– Странно, почему он решил пойти в этот рейс, не дав нам знать?
– Может, не хотел беспокоить тебя. Давай завтра вечером пригласим его на обед. Ведь он наша последняя связь с тем поколением.
– Прекрасная идея, милый. Утром, как встану, первым делом напишу записочку и подсуну ему под дверь.
Гарри открыл каюту и отступил в сторону, давая ей войти.
– Ох, устала. – Эмма склонилась понюхать лилии. – Непостижимо, как королева-мать помнит всё обо всех…
– Она только этим и занята, и отлично справляется, хотя, уверен, порядком устала бы, побудь она несколько дней в роли председателя совета директоров Баррингтонов.
– Я бы и сейчас не променяла свою работу на ее, – сказала Эмма.
Переступив через упавшее к ногам платье, Эмма повесила его в гардероб и скрылась в ванной комнате.
Гарри еще раз перечитал карточку от ее величества королевы-матери. Такое личное послание. Эмма уже решила по возвращении в Бристоль поместить вазу у себя в кабинете и ставить в нее лилии каждый понедельник. Гарри улыбнулся. Почему бы и нет?
Когда Эмма вышла из ванной, Гарри сменил ее и закрыл за собой дверь. Она скинула халат и забралась в кровать, чувствуя себя слишком уставшей, даже чтобы почитать несколько страничек «Шпиона, пришедшего с холода» нового автора, которого ей порекомендовал Гарри. Она погасила свет у своей части кровати и проговорила: «Спокойной ночи, милый», хотя знала, что муж ее не слышит.
Когда Гарри вышел из ванной, она уже крепко спала. Он поправил жене одеяло, как маленькому ребенку, и поцеловал ее в лоб со словами: «Спокойной ночи, родная», затем забрался в кровать, удивленный ее негромким сопением: он и вообразить не мог, что она может храпеть.
Гарри улегся, но сон не шел. Он с гордостью думал об Эмме. Спуск судна прошел блестяще. Он повернулся на бок, надеясь через несколько мгновений заснуть, но, хотя его веки будто налились свинцом и по всему телу разлилась усталость, сон упорно не приходил. Он чувствовал: что-то не так.
48Дон Педро поднялся после двух, и не оттого, что не спалось.
Он оделся, упаковал в небольшой чемодан самое необходимое и спустился в свой кабинет, где открыл сейф, достал оставшиеся двадцать три тысячи фунтов и убрал в чемоданчик. Дом со всем его содержимым теперь принадлежал банку. Если мистер Ледбери надеется, что он выплатит остаток овердрафта – добро пожаловать в Буэнос-Айрес, где он получит ответ из двух слов.
Дон Педро послушал по радио ночные новости: в краткой сводке «Бэкингем» не упоминался. Несомненно, его хватятся лишь много времени спустя после бегства. Он посмотрел в окно и выругался: затяжной ливень, и вряд ли получится быстро поймать такси.
Мартинес выключил везде свет, вышел за порог и в последний раз закрыл за собой дверь дома сорок четыре по Итон-сквер. Без особого оптимизма он посмотрел влево, потом вправо и обрадовался, увидев такси, только что включившее зеленый огонек. Дон Педро поднял руку, выбежал на дождь и нырнул на заднее сиденье такси. Захлопнулась дверь, раздался щелчок.
– В аэропорт, – сказал дон Педро, откинувшись на спинку сиденья.
– Это вряд ли, – ответил шофер.
В двух каютах от Гарри не спалось еще одному человеку, с той лишь разницей, что уснуть он не пытался. Он собирался вот-вот заняться делом.
В 2:59 ночи человек выбрался из койки хорошо отдохнувшим, в полной готовности. Подошел к большому чемодану в центре каюты и открыл его. Пару мгновений помедлил, затем, как велели, включил тумблер; запустив процесс, вернуть его вспять было невозможно. Убедившись, что секундная стрелка движется – 29:59, 29:58, – он нажал кнопку сбоку на корпусе своих часов и опустил крышку чемодана. Затем поднял с палубы у койки небольшую хозяйственную сумку со всем необходимым, выключил свет, медленно открыл дверь каюты и выглянул в слабо освещенный коридор. Чуть обождал, пока привыкнут глаза. Убедившись, что рядом никого, вышел в коридор и тихо прикрыл за собой дверь.
Он осторожно поставил ногу на толстый ярко-синий ковер и неслышным шагом направился по коридору, ловя ухом малейший звук. Но ничего не было слышно, кроме мягкого ритма главного двигателя, уверенно ведущего лайнер по спокойной воде. На верхней площадке парадной лестницы он остановился. На ступенях освещение было чуть ярче, но и здесь не видно ни души. Он знал, что салон первого класса палубой ниже, а в его дальнем углу имелся отчетливый ориентир – табличка «Для джентльменов».
Никто не попался навстречу, когда он спускался по широкой парадной лестнице. Но, входя в салон, он сразу же заметил крепкого телосложения мужчину, развалившегося в комфортабельном кресле, косо вытянув ноги: похоже, он не упустил случая, когда в первую ночь первого рейса пассажирам предоставлен бесплатный алкоголь. Он прокрался мимо спавшего пассажира, который блаженно храпел, но не двигался, и направился к табличке у дальней стены салона. Когда он вошел в туалетную комнату – он даже начал думать, как они, – неожиданно включился свет. На мгновение он замер, затем вспомнил, что это одно из множества новшеств, разрекламированных в глянцевой справочной брошюрке о лайнере. Он прошел к секции умывальных раковин, поставил сумку на мраморную полку, раскрыл молнию и начал доставать лосьоны, зелья и аксессуары, которые уберут его альтер эго: бутылочка с маслом, опасная бритва, ножницы, расческа и баночка крема для лица – все, что поможет ему завершить свою роль в этом спектакле и покинуть сцену.
Он взглянул на часы. Через двадцать семь минут и три секунды будет поднят другой занавес, и там он уже станет частью охваченной паникой толпы. Он отвинтил пробку бутылочки с маслом и покрыл им лицо, шею и лоб. Через несколько секунд почувствовал жжение, о чем предупреждал гример. Он медленно снял седой, с лысиной парик и положил его на край раковины, чуть помедлил, посмотрел на себя в зеркало и остался доволен, увидев свои густые волнистые рыжие волосы. Затем отделил румяные щеки, словно содрал пластырь с недавно зажившей раны, и, наконец, с помощью ножниц срезал двойной подбородок, которым так гордился гример.
Он наполнил раковину теплой водой и принялся тереть лицо, избавляясь от следов рубцовой ткани, клея и краски, которые оставались на коже. После того как он высушил лицо, кожа местами огрубела и шелушилась, и он нанес слой кольдкрема «Пондс».
Лиам Доерти посмотрел на себя в зеркало: менее чем за двадцать минут ему удалось сбросить пятьдесят лет. Мечта каждой женщины. Он взял расческу, восстановил свою рыжую челку, а затем сложил то, что осталось от образа лорда Гленартура, в сумку и принялся снимать одеяние его светлости.
Начал он с того, что отстегнул запонку жесткого белого воротничка «Ван Хьюзен», оставившего тонкую красную полоску вокруг шеи, сдернул галстук Старого Итонца[60] и бросил их в сумку. Белую шелковую рубашку сменила серая хлопчатобумажная и галстук-ленточка, которую нынче носят все парни на Фоллс-роуд. Он скинул желтые подтяжки, дав мешковатым серым брюкам упасть кучкой на пол вместе с брюшком-подушкой, затем наклонился и развязал шнурки черных кожаных полуботинок лорда Гленартура, скинул их и тоже сложил все в сумку. Достал пару новеньких, по последней моде, брюк-дудочек и не удержался от улыбки, втискиваясь в них: никаких подтяжек, только кожаный ремень, который выбрал себе на Карнаби-стрит, когда находился в Лондоне на другом задании. Наконец он обулся в коричневые замшевые мокасины, которым еще не приходилось топтать ковер первого класса. Взглянув в зеркало, он наконец увидел себя.
