Пьеро Дельи Антони - Блок 11
– Los![27] Быстро выходи наружу!
Выйдя из камеры, Моше невольно сощурился от яркого света, от которого уже отвык. Когда его глаза к этому свету привыкли и он их открыл, то увидел, что рядом стоят остальные девятеро заключенных, угодившие вместе с ним в блок 11. Они все выглядели испуганными – все, кроме Яцека и Яна, лица которых не выражали абсолютно никаких чувств.
– А ну, построились в шеренгу! – приказал эсэсовец.
Заключенные повиновались. Им всем уже было понятно, что побег увенчался успехом и что их ждет смерть. Эсэсовцы в таких случаях обычно давали волю фантазии. В начальный период существования концлагеря комендант морил подобных заключенных голодом, пока они не умирали (Моше вспомнился один исполин-поляк, который, сидя в камере без еды, продержался целый месяц). Потом стали прибегать и к другим способам умерщвления. Могли, например, организовать грандиозную процедуру казни, прикатив на Appellplatz[28] передвижные виселицы, на которых они затем и казнили обреченных на смерть. Остальных заключенных они заставляли присутствовать при этой жуткой процедуре, а после еще и проходить, выстроившись в колонну по одному, мимо их повешенных товарищей – уже мертвых или все еще корчащихся в агонии. Один раз Моше довелось оказаться в непосредственной близости от виселицы, на которой повесили мальчика. Ребенок, будучи гораздо легче, чем взрослый человек, корчился в петле более получаса. Он болтался на веревке, его тело тряслось, и, Моше, проходя в колонне вместе с другими мимо виселицы, был так сильно шокирован этим зрелищем, что невольно закрыл глаза. Сцена была такой ужасной, что она, похоже, потрясла и многих эсэсовцев.
Иногда случалось, что у эсэсовцев не было времени или желания устраивать спектакль, и они ограничивались тем, что просто стреляли жертвам в затылок. Или же отправляли их в санитарную часть, где санитар вводил им в сердце смертоносную инъекцию фенола. Бывали случаи, когда эсэсовцы ограничивались нанесением предписанных лагерными правилами двадцати пяти ударов палкой по спине. Выбор наказания всегда был непредсказуемым, и поэтому ожидание уже само по себе превращалось в мучение…
Эсэсовцы пригнали заключенных в умывальную комнату.
– Раздевайтесь! Los!
Заключенные поспешно повиновались: стащив с себя сначала куртки и штаны, а затем и свое убогое и вонючее нижнее белье, они сложили все на края умывальников: одежда еще послужит другим заключенным, поэтому эсэсовцы не хотели дырявить ее пулями.
Затем десятерых обреченных вывели абсолютно голыми из здания. Они невольно стали поеживаться от холода. Рядом с блоком 11 находилась специальная стена, у которой проводили расстрелы. Если комендант решил долго с ними не возиться, их сейчас поведут как раз к этой стене. Если же погонят туда, где находится Appellplatz, – значит, их ждет виселица. Моше догадался, что стоящие рядом с ним заключенные сейчас думают о том же. Они несколько секунд растерянно переминались с ноги на ногу. Взвод эсэсовцев, вооруженных винтовками, замер в готовности во внутреннем дворике между блоками 10 и 11. Выйдя из здания в этот дворик, обершарфюрер повернул направо, к стене… Через несколько минут все будет кончено.
– Herr Kommandant![29]
Голос вернул Брайтнера к действительности. Он опустил глаза и внимательно посмотрел на шахматную доску на столе, с одной стороны которого находился он сам, а с другой – рапортфюрер, в обязанности офицера входило прежде всего составление отчетов – рапортов – о состоянии дел в лагере. Этот – подчиненный непосредственно ему, коменданту – офицер нерешительно смотрел на начальника.
– Конем, Herr Kommandant. Я пошел конем.
Произнеся эти слова, рапортфюрер указал рукой на коня – как будто он, Брайтнер, не держал в уме взаимное расположение шахматных фигур и не мог заметить произошедшее в нем изменение.
Комендант, вздохнув от скуки, сделал ход слоном и затем откинулся на спинку стула.
– Шах, – объявил он. – И мат, – добавил секундой позже.
Его противник попался в самую что ни на есть незатейливую ловушку. Даже новичок в шахматах и тот заметил бы ее с первого взгляда.
– Вы – отличный офицер, Herr Rapportführer.[30] А еще великолепный организатор. Кроме того, ваши рапорты всегда составлены очень скрупулезно. Но вот… – комендант сделал паузу. – Но вот игрок в шахматы вы… никудышный. Да, никудышный.
Рапортфюрер поднялся со стула.
– Мне жаль, что я не смог оказать вам достойного сопротивления, Herr Kommandant. В следующий раз я постараюсь быть более внимательным. А теперь позвольте кас покинуть.
Он четко отдал честь и замер в ожидании.
Брайтнер жестом показал, что подчиненный может идти. Чуть позже он стал наблюдать в окно, как рапортфюрер маленькими нервными шажками пересекает внутренний дворик возле блока 11. Бедный самонадеянный дурачок! Он, наверное, думает, что его скоро порекомендуют рейхсфюреру как кандидата на повышение. Идиот… Брайтнер скрестил пальцы и, выворачивая ладони наружу, вытянул руки вперед. Движение помогало ему обрести спокойствие духа.
В этот момент открылась входная дверь блока 11. Подобно тому, как крот вылезает из-под земли на свет божий, из двери появились несколько абсолютно голых заключенных, прикрывавших глаза ладонями и двигавшихся очень неуверенно.
Брайтнер, устало потягиваясь, вспомнил, что это те десятеро заключенных, которых должны расстрелять в отместку за совершенный тремя другими побег. Три дня усиленных поисков закончились безрезультатно: изловить сбежавших так и не удалось, а потому эти десятеро будут казнены. Единственный способ воспрепятствования непрекращающимся побегам состоял в том, чтобы воздействовать на совесть потенциальных беглецов. Убивать родственников и друзей – это было самое эффективное средство подавления желания дать деру из лагеря.
Комендант стал равнодушно рассматривать этих десятерых. Худые, с выступающими костями, еле волочащие ноги. Для него, Брайтнера, они были всего лишь частью массы недочеловеков, в которой в данное время нуждался Третий рейх, но которая рано или поздно издохнет от истощения. Он не испытывал по отношению к ним ни злости, ни ненависти: он просто осознавал, что низшая раса должна уступить место расе высшей.
Эти десятеро сбились перед стеной в кучу – они как будто пытались спрятаться за спинами друг друга. Молчаливые, робкие, они не могли оказать никакого сопротивления и вели себя крайне пассивно. Они ожидали последнего в их жизни приказа.
Брайтнер вздохнул, ожидая, когда же раздастся ружейный залп. Он лениво вытянул из лежащей на столе стопки документов листки, на которых были напечатаны сведения об этих десяти заключенных и которые он приказал принести ему три дня назад. Он стал рассеянно просматривать бумаги. Политзаключенный, еврей-торговец, еще один еврей, но очень богатый, обычный уголовник, который, как это часто бывало, стал старостой блока… Ничем не примечательная разношерстная компания людишек, которым предстояло погибнуть ради процветания Третьего рейха.
Брайтнер поднял взгляд. Солдаты выстраивали этих людишек перед стеной в ровную шеренгу. Расстрел надлежало провести быстро и без лишнего расхода патронов. Комендант наблюдал за происходящим, дожидаясь, когда же наконец прогремят залпы и вся эта возня у стены закончится.
Моше всматривался в лица эсэсовцев, которые вот-вот отправят его на тот свет. Он пытался разглядеть в них хотя бы проблески сострадания. Однако эти лица были равнодушны, суровы, бесчувственны – что, по-видимому, являлось следствием нескольких лет муштры и строгого соблюдения воинской дисциплины.
Эсэсовцы вскинули винтовки и направили их на заключенных. Еще пара мгновений – и все, конец. Моше закрыл глаза. У него не хватало мужества взглянуть смерти в лицо. Подобное проявление героизма всегда казалось ему нелепым и, кроме того, бесполезным. Единственное, чего он сейчас желал, – так это чтобы все закончилось как можно быстрее.
Он услышал, как эсэсовцы передернули затворы.
. – Стой!
Моше изумленно открыл глаза. Со стороны здания администрации концлагеря к месту расстрела бежал солдат.
– Стой! – кричал он что есть мочи, махая рукой и при этом стараясь не поскользнуться на жидкой грязи.
Обершарфюрер, руководивший расстрелом, удивленно повернулся в сторону солдата. Его подчиненные, уже целившиеся в стоявших у стены заключенных, после нескольких секунд колебаний поддались охватывающему их любопытству и начали потихоньку оглядываться.
– Стойте! – снова крикнул бегущий к ним солдат, хотя в этом уже не было необходимости.
Обершарфюрер с раздраженным видом, не скрывая нетерпения и слегка притопывая носком сапога, смотрел на бегущего. Руководивший расстрелом желал узнать причину подобного вмешательства.
– Ну, и в чем дело? – спросил он, когда солдат уже почти подбежал к нему.
