Давид Маркиш - Тубплиер
К коричневому, как жареное кофейное зерно, кубинцу Хуану, по причине иностранного тропического происхождения занимавшему в одиночку двухместную палату, обитательницы женского корпуса давно привыкли: он жил здесь, под соснами, почти полгода и выписываться не собирался. Мужики в своих бараках ворчали: «Пустили медведя в малинник!», а женщины глядели на кубинца как на евнуха в гареме. Он был на удивленье застенчив, этот молодой профсоюзный функционер, он старательно лечился и никогда не нарушал правил санаторного режима. Восемьдесят соседок по корпусу, разогретых болезнью, в один голос порицали его за эту неприятную твердость характера, чем ее только не объясняя – вплоть до отклонения от мужской жеребячьей нормы. В конце концов, режим запрещал употреблять спиртные напитки, запрещал выплевывать таблетки, запрещал отлучаться с территории санатория более чем на два часа, но ухаживать никому не возбранялось! Ухаживайте на здоровье! «Кустотерапия» еще никому не шла во вред! И неукоснительной выписке подлежали лишь те, кого ловили за этим самым ухаживанием в палатах или процедурных. Там нельзя. Нельзя – и все. Это правило соблюдалось по мере возможностей: кругом густо рос кустарник, да и коровий выпас, пустевший к сумеркам, был под боком. Так что ищущий да обрящет, тут сомнений не возникало.
Профсоюзник встретил Влада Гордина вполне дружелюбно. Жилищное уплотнение, как видно, никак не задевало его революционной гордости. Гостеприимно указав Владу на свободную койку, он похлопал его по плечу и, приятно закругляя гласные, залопотал по-русски. Нетрудно было сообразить, что и его, кубинца, раз ему полагается спальное место в двухместной палате, санаторное начальство приравнивает к инструктору партийного райкома. И это почему-то позабавило Влада Гордина.
– Лучше умереть лежа, чем жить сидя, – произнес Влад и поглядел на Хуана: доходит ли. – За решеткой, я имею в виду.
– Си, – отозвался Хуан. – Си. – Было ясно, что игра русских слов для него покамест непостижима. – Советские врачи очень хорошие. Никто не будет умирать. Ты тоже.
– Ну, это как Бог даст, – сказал Влад. – Я готов жить. Чего там…
– А у тебя что? – спросил Хуан. – Каверна?
– Туберкулома, – ответил Влад. – Штучка такая в легком.
– Знаю, знаю, – к большому удивлению Влада кивнул каракулевой головой Хуан. – Туберкулома… А у меня две каверны. Хожу на поддуванье.
Веселиться тут было не с чего.
– Куба – красивая? – любезно поинтересовался Влад.
– Очень красивая! – подтвердил Хуан догадку Влада Гордина.
– Коньяк будешь? – спросил Влад. – За знакомство? У меня в чемодане есть.
– Нельзя, – сказал Хуан. – Я таблетки сегодня пил. Если ты, например, пьешь сначала паск, а потом пьешь коньяк, у тебя все лицо будет красное. Врач поймает, будет ругаться.
Владу неловко было спрашивать Хуана, что произойдет с его кофейной физиономией, если он хлебнет коньяка за знакомство.
– Ну ладно, – сказал Влад. – Тогда я пойду немного пройдусь, что ли…
«Солнце – враг!» – этот дикий, на первый взгляд, лозунг можно было бы вывесить при входе в санаторий, над воротами. Над воротами вообще-то принято что-нибудь вывешивать и прикреплять, например, «Труд освобождает», или «Каждому свое», или «Кто тут не работает, тот не ест» – как на ЦК КПСС, на Старой площади. А здесь было бы: «Солнце – враг!», и есть над чем задуматься.
Собственно говоря, про солнце ничего не было занесено в режимный указатель, но «запрет на солнце» действовал вовсю: туберкулезник должен был бежать от солнца, как от адского огня. Тень – вот область наибольшего благоприятствования для больного ТБЦ. Солнечные лучи, эти золотые стрелы жизни и расцвета для всего сущего на Земле, впиваются в пораженные палочкой Коха легкие и делают там губительную работу. Мир, таким образом, поделен на светолюбивых и других – людей тени, ничем по виду не отличимых и непримечательных, для которых солнечное золото оборачивается ядом, пулей, зазубренным обрубком осколочной гранаты. И эта особенность – как бы тайна отверженных, страшная и порочная тайна, объединяющая чахоточных в разноплеменное братство – на теневых сторонах городских улиц, за стенами санаториев и больниц.
Подобными братствами полон мир. Зря и некстати большевики делят его всухую на два пласта и прослойку: рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция между ними. А где нетрудовая интеллигенция? Не всех же еще пересажали в лагеря. И кого волнует одичавший крестьянин с его сохой? Где масоны? Где цыгане, в конце концов? Отнести их к рабочим, крестьянам или интеллигенции никак невозможно. Люди душевно объединяются по представлениям о мире, по общим странностям, по несчастьям, наконец. Те же ваххабиты или, к примеру, нудисты куда более тепло спаяны и объединены, чем пролетарии всех стран.
Люди тени под знаком беды сплочены потесней нудистов или масонов и лишь в своем кругу чувствуют себя неуязвимо.
Через всякое людское поселение, будь то Москва, Кривой Рог или село Серые Волки, пролегает свой «Бродвей» – главная дорога для пустопорожних прогулок населения: то, что называется «себя показать и на людей поглядеть». А чего на них глядеть? Зачем, казалось бы? Но гуляют с охотой…
По главной прогулочной аллее парка, тесно засаженной по обочинам поджарыми кипарисами вперемежку с рослыми тополями, мужчины и женщины прогуливались. Многие шли рука об руку, обмениваясь со встречными ничего не значащими репликами – так хорошо знакомые друг другу люди, вынужденные по той или иной причине безвыходно жить гурьбой на пятачке наигранно оживляются и вспыхивают фальшивым огнем, изо дня в день сталкиваясь лицом к лицу. Впрочем, такое случается и не на пятачке, а на широком пространстве. И не в тени, а на солнце. И не на Кавказе, а хоть бы и на противоположной стороне Земли. И вовсе не обязательно быть для этого чехом.
– Вот новичок! – определил, выхватив взглядом Влада Гордина из толпы, Семен Быковский, московский художник. – Идите к нам! – Освобождая место на скамейке, он придвинулся к рыжей девушке с тонкими розовыми губами, в вязаной кофте, накинутой на синий в горох сарафан.
Влад шагнул к скамейке.
– Вы чех? – дружелюбно спросил Семен.
– Нет, – сказал Влад Гордин, садясь. – Я, вообще-то, еврей.
Семен Быковский и рыжая девушка приятно засмеялись, как славному, но давно им известному анекдоту с бородой.
– «Чех», – объяснил Семен, – происходит от слова «чахотка», а не от «Чехия». Вы чех, я чех, Эмма, – указал он на рыжую, – тоже чех. Или, если хотите, чешка. Как вам больше нравится.
– Тогда я чех, – согласился Влад.
– Или тубик, – добавил Семен Быковский. – Так тоже можно.
– Нет, лучше чех, – решил Влад. – Не так противно.
– Дело вкуса, – сказала Эмма. – Но вы, пожалуй, правы… Это вас поселили в наш корпус?
Новости здесь разносились быстро, как в семье.
– Меня, – кивнул Влад. – К кубинцу подселили.
– А у вас что? – спросил Семен, и Влад сообразил: новый знакомец спрашивает, что у него, Влада, в легких: дырки? затемнения? справа или же слева? Как видно, с этим вопросом тут у них тянуть было не принято, его задают первым. Не как тебя зовут или из какого ты города, а «каверны? сколько?». То негр приставал, теперь этот. Вот скотина.
Влад дал ответ суховато.
– Мы тут всё знаем про ТБЦ, – сказал Семен примирительно. – Хоть диссертацию пиши… – Он повернулся к Эмме. – Ты какое лето тут сидишь? Четвертое? А я седьмое. Хроники! Как же не выучить всю эту науку?
– А я только попал, – горестно признался Влад Гордин. – Неделю назад я про это даже не слышал ничего… – Его вдруг потянуло рассказать случайному Семену и этой рыжей про военкомат, про рентгенолога в диспансере и как он за ручку двери не хотел браться голыми пальцами, чтоб не прихватить заразу. Они как-никак – свои, поймут с полуслова.
– Вам стрептомицин надо, – с большой уверенностью сказал Семен Быковский, – вы свежий. А стрептомицина у нас тут даже не видали, его только в Кремлевке колют всем подряд.
– От него нагрузка на сердце, – заметила Эмма.
– Да, или на ухо, – сказал Семен. – Но у нас его все равно нет, так что и беспокоиться нечего.
– Нам совсем, что ли, не дают? – уточнил Влад, проводя жирную черту между обитателями профсоюзного кавказского санатория и небожителями из кремлевских лечебниц. – Только им?
– Это потому, что они партвзносы платят каждый месяц, – назидательно объяснил Семен. – И уже на эти партвзносы Кремлевка покупает в Америке стрептомицин… Вы платите партвзносы?
– Да я беспартийный, – ответил Влад.
– Ну вот видите! – подвел итог Семен Быковский, и рыжая Эмма усмехнулась своими розовыми губами. – Беспартийный, к Кремлевке не имеете никакого отношения. Какой же тут, спрашивается в задачнике, стрептомицин? С какой это такой радости? Вон, наша Эмма сознательная комсомолка, а ей тоже ничего такого не полагается американского. Нас лечат горным воздухом и усиленным питанием. Воздух – неограниченно, и это хорошо… Вы пообедали?
