Сара Груэн - У кромки воды
Чудовище, если оно и существовало, больше никогда мне не показывалось. Но за минувший год я узнала, что чудовищ вокруг предостаточно и чаще всего они не скрываются.
Когда Энгус спросил, готова ли я увидеть свой новый дом, я сказала да, конечно, готова, если он уверен, что военные сняли все мины. Он расхохотался, когда я рассказала ему о своей эскападе, и объяснил, что никаких мин там не было – знаки повесили, чтобы отпугнуть гражданских, а коммандос удержать на территории. Однако настоящие боеприпасы и в самом деле были настоящими.
– Что думаешь? – спросил Энгус, когда мы вышли из-за поворота и оказались на дубовой аллее.
Ниссеновские ангары и колючая проволока исчезли, так что я впервые увидела господский дом во всей красе.
Энгус обнимал меня за плечи и выжидающе смотрел мне в лицо.
– Ох, Энгус! – воскликнула я, отойдя от него на пару шагов. – Он великолепен! Он заперт?
– Не думаю, – ответил Энгус и рассмеялся, когда я побежала вперед.
Огромные двустворчатые двери были обиты медью. Проем обрамляли резные ветви и виноградные лозы, начинавшиеся над аркой и шедшие почти до земли. Прямо над дверями я увидела большой герб, а выше, над вздыбленными лошадями, поддерживавшими щит, поднималась часовая башня с куполом – Энгус сказал, что ее пристроили в 1642 году. Все окна окаймляла резьба, а между ними стояли коринфские колонны высотой в сорок футов.
Войдя, я оказалась в просторной галерее, поднимавшейся на несколько этажей, и у меня перехватило дыхание. Несколько поколений Грантов, бывших больше, чем при жизни, смотрели на меня со стен, отделанных дубовыми панелями; заключавшие их рамы отделялись друг от друга золочеными завитушками. У большинства Грантов были рыжие волосы, и у каждого – такие же поразительные голубые глаза, как у Энгуса.
Во всех комнатах первого этажа на потолках была затейливая лепнина, большей частью раскрашенная или золоченая. Все было изысканно: от богатых люстр до средневековых гобеленов и «кабинета редкостей», когда-то принадлежавшего Людовику XIV. Обитая тканью мебель показалась мне странно потертой, но потом Энгус сказал, что она начала XVIII века и весь бархат подлинный.
Я попыталась представить реакцию полковника, когда он впервые вошел сюда много лет назад. Когда увидел портреты своих родственников – не прибавилась ли к его мечтам о поимке чудовища мечта стать лэрдом? Пока он жил здесь, приставал к служанкам, заводил великосветский разговор, заказывал твидовый костюм, не начал ли он тайно подсчитывать, сколько Грантов мужского пола стояло между ним и титулом?
У меня не было на этот счет никаких сомнений. Эллис, скорее всего, тоже так делал.
Война кончилась, но Европа была погружена в хаос: не хватало еды, возник транспортный кризис, потоки беженцев шли из города в город, массово сдавались немецкие войска, сотни тысяч освобожденных узников и бесчисленное количество раненых солдат должны были теперь заново строить свою жизнь.
Я не могла забыть раненых на «Мэллори», особенно того солдата, который встретился со мной взглядом и не отвел его. Он открыл мне глаза, пробудил к реальности, которой мне как-то удавалось избегать до тех пор. Хэнк и Эллис продолжали жить как ни в чем не бывало, а такие, как тот обожженный солдат, Энгус или братья Анны, жертвовали всем, чтобы спасти нас. Я хотела что-то сделать для них.
Когда я рассказала Энгусу, что придумала, он молча меня обнял.
Итак, план был таков. На несколько ближайших лет господский дом Крег-Гэрева превращался в реабилитационный госпиталь для раненых солдат.
Эпилог
За два месяца в залах и бальных комнатах выстроились кровати и переносные ширмы. Восточная столовая стала операционной, главный зал – ожоговым отделением. Мы перебрались в помещения для слуг на верхнем этаже, вместе с Коналлом, а потом к нам присоединилась и Мэг, решившая стать сиделкой.
Пациенты меня и удручали, и поражали. Я видела, как сорокасемилетний сержант, который только что лишился зрения и учился ходить с тростью, сперва трогал лепестки пиона, а потом склонился и уткнулся в цветок лицом. Я держала за руку мальчика, которому не было и двадцати, когда он плакал от отчаяния, впервые пристегнув протез. Я подбадривала, стоя сбоку, участников традиционных гонок колясочников по главному коридору. Библиотека стала комнатой для игр. Упрямый солдат двадцати двух лет, с раздробленным позвоночником и левой рукой, просил кого-то из нас каждое утро привозить его в библиотеку и целый день обыгрывал любого, кто отваживался сесть с ним в шахматы.
Я стала опорой для всех них и сотен таких же, как они, для всех, проходивших через нашу жизнь и наш дом. Меня утешало, когда я видела, как они ищут уединения в саду или сидят в прохладной тени фонтана.
Солдаты очень любили Мэг, и замуж она вышла за молодого капрала, который тоже был родом из Клайдбэнка, в следующий же Валентинов день, но нам с Энгусом пришлось пропустить это событие по самой счастливой причине. Накануне ночью у меня начались роды, и грехи Валентинова дня были таким образом искуплены.
За это время у нас родилось двое детей – к великой радости солдат. После пережитых ужасов, смертей и отчаяния дети были лучшим подтверждением жизни.
Жизнь. Она никуда не делась. Жизнь все-таки была – во всей своей прекрасной трагической хрупкости, и те из нас, кому повезло выжить, распахнув руки, приняли ее в объятия.
Примечания
1
Ты – любовь моей жизни (гэльск.).
2
Район красных фонарей в Чикаго.
3
Идем!
4
Шум, беспорядок.
5
Чай (букв. чашка).
6
Ваше здоровье.
7
Распутство, разврат.
8
Создание.
9
Шлюхи.
10
Идиоты, дураки.
11
Иди в задницу, чертов сын!
12
Дерьмо.
13
Скользкие.
14
Собрание с музыкой и танцами.
15
Моя хорошая.
16
Выпотрошенный.
17
Моя хорошая.
18
Любимая.
19
Красавица.
20
Сердце мое.
21
Не останавливайся.
22
Сырой, промозглый.
23
Мокрый насквозь.
24
Сюда! Твой поводок!
25
Любовь моя.
26
Дурак, сумасшедший.
