Хельмут Крауссер - Эрос
– Это звучит слишком заманчиво, чтобы быть правдой.
– Но это правда.
– А что потом? Там, за кордоном? Меня арестуют?
– Не исключено, однако в любом случае – не сразу. А может, этого вообще не будет. Все зависит от тебя самой.
До чего неуклюже я выражался! Я протянул Софи ее новый паспорт. Она открыла его, увидела свою девичью фамилию и не знала, что и подумать. Хотя нет, это, скорее, моя интерпретация: на самом деле это я не знал, какие мысли у нее в голове. С ее губ сорвался едва слышный вздох облегчения. Похоже, она окончательно поняла, что ее везут не на расстрел. По крайней мере, у моей любимой появилась надежда.
– Тебя зовут Борис, верно? Таксист? Я сразу тебя узнала.
– У тебя хорошая память.
– На самом деле ты никакой не таксист, правда?
– Да.
Возникла напряженная пауза. Снежные хлопья кружились и в моих мыслях, не давая им успокоиться. Я твердо решил не говорить Софи, кто я такой на самом деле. Может быть, я когда-нибудь и признаюсь ей, но только не сейчас. Софи должна решать сама, как ей жить дальше, и я не хочу вмешиваться в ее жизнь. Там, по ту сторону границы, я сделаю ей одно предложение, это само собой разумеется. Предложение будет простым, безо всяких обязательств, условий, задних мыслей… Ведь ей необходимо место, где можно преклонить голову – где-нибудь на этой Земле, где она будет чувствовать себя в полной безопасности. Вот чем были заняты мои мысли. А через несколько секунд, на крутом повороте, мне пришлось резко затормозить, и машину занесло, но все обошлось, мы устояли. На дороге образовался гололед, и поэтому ехать пришлось в темпе улитки. Снегопад становился все сильнее и сильнее.
Вообразите себе: мы ехали по страшному захолустью, пробираясь сквозь непроглядную тьму. Может, нам стоило переночевать в какой-нибудь деревне? Но как показаться там на машине с западными номерами?! Сколько вопросов неизбежно посыплется на нашу голову! Сколько неприятностей может подстерегать нас, вплоть до срыва всей операции! Я взял на себя многое и уже многого достиг. До финиша осталось совсем немного – неужели ставить все под удар только потому, что ноябрьское небо страдает недержанием? Злая шутка, если на небе действительно есть Бог.
Отыскав более-менее удобное место, я остановил машину на обочине:
– Ехать дальше нет никакого смысла. Мы окажемся в кювете.
– И что же мы теперь будем делать?
– Ждать.
Как назло, бензобак оказался заполнен лишь наполовину. Правда, винить в этом было некого – только самого себя. До границы бензина бы еще хватило, с натяжкой, но о том, чтобы переночевать в машине с работающим двигателем, не могло быть и речи. А на улице очень холодно – ноль градусов. В багажнике лежали шерстяные одеяла, и я пошел за ними. Но едва мне стоило отлучиться, как Софи распахнула дверцу и кинулась прочь, по заснеженному полю, перепаханному глубокими бороздами. К счастью, ей не удалось убежать далеко – она споткнулась, ушибла лодыжку, и я сумел догнать ее и на руках понес обратно в машину. О Боже, если ты действительно не так жесток, как я думал, и послал снег, чтобы у меня появился предлог взять Софи на руки, тогда я прощаю тебе все.
Она зарыдала, прижав к лицу кулаки, которые дрожали не только от холода.
– Кто ты такой?! – закричала она на меня. – Чего тебе от меня нужно?
Я накинул оба одеяла на ее трясущееся тело, отодвинул с ее лба взмокшие пряди растрепанных волос и попытался успокоить ее.
– Не бойся, – шептал я. – Ничего не бойся!
Что сказали бы вы на моем месте? Нашлись бы у вас лучшие слова? Все еще играла музыка, последняя песня на кассете. Пели знакомые голоса, а я держал Софи за руку – любящий согревал любимую. Такой странный, такой неуловимый, по сути, момент – прекрасный и страшный одновременно. Она плакала, я тоже, и в какой-то момент Софи перестала плакать и стала удивляться тому, что мужчина плачет.
Я ощутил ее прикосновение к моим волосам, движение ее пальцев по моему виску.
– Кто же ты такой на самом деле? – спросила она, на сей раз спокойно и даже с нежностью.
И я поцеловал ее – запечатлел на ее губах один-единственный короткий поцелуй – и промолчал.
И по сей день я не знаю, узнала ли она меня в тот момент? Мне показалось, ее лицо озарилось какой-то догадкой, может быть, я не знаю, но тот поцелуй, боже мой, тот поцелуй…
После минутной паузы из магнитофона вдруг понеслась дополнительная песня, совершенно неуместная в данный момент. Божественное мгновение, когда на тебя снисходит неведомая до того благодать, случается в жизни лишь однажды, а затем все возвращается на свои места. Теплый западный ветер принес нам спасение. Снегопад утих, капал лишь дождь, и то несильно, а вскоре утих и он. Я снова вырулил на шоссе, и при очень медленной езде мы достигли границы примерно к часу ночи. Я протянул пограничнику паспорта, он внимательно изучил их, затем вгляделся в наши лица – и вернул мне документы. Я протянул паспорта Софи, чтобы та положила их в бардачок, и она не преминула заглянуть в мой паспорт. Увидев, что я тоже ношу ее девичью фамилию или по меньшей мере выбрал ее для прикрытия, она рассмеялась. Впервые в жизни я слышал такой смех – сдавленный, хриплый, едва ли не повизгивающий. Описать его в точности выше моих сил. Но ведь вы сделаете это за меня? Все опишете и все объясните. Верно?
По ту сторону границы, на территории ФРГ, Софи попросила меня остановить машину. Я подумал, что ей нужно в туалет, и свернул на ближайшей площадке для отдыха. Софи взяла свой паспорт, сунула его в карман, вылезла из машины и распрощалась со мной. Совершенно буднично, без малейшего волнения.
– Спасибо тебе.
– Куда же ты пойдешь? Наверное, тебе нужны деньги?
– Можешь не беспокоиться! – огрызнулась она и исчезла.
Я прождал ее несколько часов. Я искал ее и долго бродил по округе, выкрикивая в ночи ее имя.
Больше я Софи никогда не видел. Возможно, ее подобрала какая-нибудь попутка.
Утром в местных новостях Лейпцига сообщили, что в квартире Инге Ш., служащей музея имени Димитрова, произошел пожар. Женщину спасти не удалось, и пожарные извлекли наружу лишь ее обгорелый труп. Существует даже официальная могила Инге Шульц.
Я вернулся в Ойленнест, ожидая, что Софи даст о себе знать. Но ждать оказалось бессмысленно. Похоже, она прекрасно устроилась и без меня. С тех пор прошло уже почти пятнадцать лет.
Софи Крамер так и не арестовали. После воссоединения двух Германий выяснилось, под каким именем Софи жила в ФРГ, однако Инге Шульц уже не было в живых. В полиции все же сомневались в подлинности данных и даже собирались провести эксгумацию со сравнением ДНК, однако мне удалось предотвратить это мероприятие. С тех пор ее перестали разыскивать. Софи живет где-то на этом свете, но я не знаю где. Я не делал больше никаких попыток разыскать ее. На какие средства она живет, если еще жива, я тоже не знаю. Меня это не касается. Да. Вот и все. А вы надеялись на хеппи-энд?
– Но это и есть хеппи-энд.
– Вы так считаете? Ну хорошо. Возможно, вы и правы.
Фон Брюккен совсем выбился из сил. Он опустил голову на подушку и прикрыл глаза. Некоторое время я сидел рядом с ним, пока не спохватился вызвать врача.
Вечером Лукиан высказал мнение, что в моем дальнейшем присутствии в замке нет никакой необходимости. Кроме приветствий и добрых пожеланий, хозяину дома больше нечего мне сказать. Восполнить недостающее мне поможет фантазия, но я должен изменить все имена, подождать с публикацией несколько лет и обязательно упомянуть в конце книги, что это не документальная история, а художественный вымысел. Насчет гонорара беспокоиться не стоит. Мне предоставят две кожаные папки с заметками, протоколами и магнитофонными записями, но не насовсем, а во временное распоряжение (это Лукиан подчеркнул особо). После этого разговора он сам отвез меня на вокзал.
– Можно мне задать вам еще пару вопросов?
– Нет.
Это было его последнее слово, Затем Лукиан молча пожал мне руку.
Необычные повороты
Александр Фон Брюккен написал мне еще одно письмо, в котором благодарил за плодотворное сотрудничество.
Написанные нетвердой старческой рукой строчки наползали друг на друга и разобрать слова можно было с огромным трудом, однако общий тон письма оставался светлым и беспечальным.
Старик писал, что в жизни часто случаются весьма необычные повороты. Одним людям суждено сидеть в зрительном зале, другие же рождены актерами, и он до сих пор не разобрался, что из этого достойнее. Никто не может быть до конца уверен, в какой именно функции он действует в том огромном театре, который представляет собой мир, и этот феномен удивляет фон Брюккена больше всего. Искусству подвластно все: оно может сделать из билетеров главных героев, и наоборот. Сама жизнь – это огромная глыба материала, из которого можно создать очень разные вещи или же обратить в ничто. Однако в целом он доволен своей жизнью, хотя ему и есть в чем упрекнуть себя. Его жизнью властвовал Эрос – сложное, многогранное, могущественное начало. Человека, попавшего в жернова любви, может растереть в пыль, однако при этом он хотя бы не чувствует себя одиноким и незначительным существом. Он будет очень рад, если я прислушаюсь к его словам.
