Уильям Гибсон - Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв (сборник)
Первым его засек Пташка. Острые у него, у Пташки, глаза да еще монокуляр с десятикратным увеличением, болтавшийся на груди среди косточек всякой мелкой живности и древних медных гильз. Слик оторвал взгляд от гидравлического запястья и увидел, как Пташка вытянулся во весь свой двухметровый рост и нацелил подзорную трубу куда-то сквозь голые прутья арматуры, из которых состояла большая часть южной стены Фабрики. Худ был Пташка невероятно, скелет скелетом; залаченные крылья его русых волос, почему он и заработал такое прозвище, резко выделялись на фоне бледного неба. Волосы на затылке и висках он сбрил, полоса выбритой кожи поднималась высоко над ушами. В сочетании с аэродинамическим раздвоенным хвостом это создавало впечатление, будто на макушке у него сидит безголовая коричневая чайка.
– Ух ты, – подал голос Пташка, – сукин сын.
– Ну что там еще?
Пташку и без того довольно сложно было заставить сосредоточиться, а работа требовала еще одной пары рук.
– Да тот ниггер.
Поднявшись на ноги, Слик вытер руки о джинсы, а Пташка нащупал за ухом зеленый микрософт «Мех-5», выдернул его из разъема и тут же напрочь забыл все восемь этапов сервокалибровочной процедуры, необходимой для того, чтобы наладить пилу Судьи.
– Кто за рулем?
Африка никогда не садился за руль сам, если мог заставить вести кого-то другого.
– Не понять.
Пташка выпустил монокуляр, и тот брякнулся на свое место в занавесочке из костей и гильз.
Слик присоединился к Пташке у окна, наблюдая за медленным передвижением «доджа». Малыш Африка время от времени разнообразил его матово-черную палитру с помощью какого-нибудь аэрозольного баллончика. Мрачно-серьезный вид тачки сводился на нет рядом хромированных черепов, приваренных к массивному переднему бамперу. В былые времена черепа щеголяли красными рождественскими лампочками в глазницах. Неужто Малышу стало плевать на имидж?
Когда ховер свернул к Фабрике, Слик услышал в темноте возню Пташки: тяжелые ботинки проскрежетали по пыли и ярким спиралькам металлической стружки.
Слик стоял у проема выбитого окна с единственным уцелевшим куском стекла, похожим на острие кинжала, и хмуро смотрел, как ховер, постанывая и выпуская пар, опускается на свою подушку перед самой Фабрикой.
В темноте за спиной опять послышалась возня; Слик догадался, что это Пташка, забравшись за старые стеллажи, накручивает самодельный глушитель на китайскую винтовку, с которой обычно ходил на кроликов.
– Пташка, – Слик бросил гаечный ключ на кусок брезента, – я знаю, что ты тупая задница, срань расистская из гнилого Джерси, но тебе что, всякий раз надо об этом напоминать?
– Мне не нравится этот ниггер, – донеслось из-за стеллажа.
– Ага, и ежели этот ниггер, не дай бог, вдруг вздумает это заметить, ты ему тоже не понравишься. Знай он, что ты сидишь там с пушкой, он бы забил ее тебе в глотку, причем поперек.
Никакого ответа. Пташка вырос в задрипанном городишке белого Джерси, где никто никогда знать ни черта не желал и ненавидел всех, кто хоть что-то знает.
– И я бы ему помог. – Рывком застегнув старую коричневую куртку, Слик вышел к ховеру Малыша Африки.
Пыльное стекло напротив места водителя с шипением сползло вниз, открыв бледное лицо в желтоватых очках-консервах невероятного размера. Под сапогами Слика захрустели древние банки, изъеденные ржавчиной до кружева прошлогодних листьев. Стянув очки вниз, водитель покосилась на Слика – женщина. Теперь янтарные «консервы» висели у нее на шее, скрывая рот и подбородок. Значит, Малыш сидит с другой стороны, что не так плохо в том маловероятном случае, если Пташке вдруг вздумается палить.
– Обойди, – бросила девушка.
Слик прошел мимо хромированных черепов, услышал, как с таким же демонстративно негромким звуком, что и водительское, опускается стекло Малыша Африки.
– Слик Генри, – сказал Малыш; его дыхание, соприкасаясь с воздухом Пустоши, вылетало белыми облачками, – здравствуй.
Слик глянул в коричневое лошадиное лицо. У Малыша Африки были огромные зеленоватые с кошачьим разрезом глаза, тоненькая полоска усов, будто ее начертили карандашом, и кожа оттенка буйволовой шкуры.
– Привет, Малыш. – Из кабины ховера на Слика пахнуло чем-то больничным. – Как дела?
– Ну, – прищурился Малыш Африка, – помнится, ты говорил, что если мне когда-нибудь что-то понадобится…
– Верно, – ответил Слик, ощущая первый укол дурного предчувствия.
Малыш Африка спас его однажды в Атлантик-Сити: уговорил обозленных черных братков не сбрасывать Слика с балкона сорок третьего этажа выжженного складского небоскреба.
– Кто-то надумал сбросить тебя с высотки?
– Слик, – сказал Малыш, – я хочу тебя кое с кем познакомить.
– И мы будем в расчете?
– Слик Генри, эта очаровательная девушка – мисс Черри Честерфилд из Кливленда, штат Огайо.
Наклонившись пониже, Слик посмотрел на водителя. Копна светлых волос, тушь вокруг глаз.
– Черри, это мой близкий друг мистер Слик Генри. Когда он был молодым и дурным, то гонял с «Блюз-Дьяконами»[38]. Теперь он старый и дурной, а в дыру эту забрался, чтобы заниматься своим искусством, сечешь? Талантище, понимаешь?
– Это тот, который делает роботов, – сказала девица сквозь ком жвачки, потом добавила: – Ты так говорил.
– Тот самый, – сказал Малыш, открывая дверцу. – Черри, лапочка, подожди нас здесь.
На жилистом теле Малыша болталось норковое пальто, полы которого обметали носки безукоризненно чистых желтых ботинок из страусиной кожи – во всем своем великолепии Африка ступил на землю Собачьей Пустоши. Слик заметил в кабине ховера нечто странное: слепящую белизну бинтов и реанимационные трубки…
– Эй, Малыш, – спросил он, – что это у тебя там?
Вся в кольцах рука Малыша поднялась вверх, жестом предлагая Слику отойти в сторону. Дверь ховера с лязгом захлопнулась, Черри Честерфилд подняла стекла.
– Вот об этом нам и надо потолковать, Слик.
– Не думаю, что я прошу слишком многого, – сказал Малыш Африка, прислонясь норковым пальто к голому металлическому верстаку. – У Черри диплом медтеха, и она знает, что ей хорошо заплатят. Приятная девочка, Слик Генри. – Он подмигнул.
– Малыш…
Вот оно что. Значит, в ховере лежит смахивающий на мертвеца мужик, не то в коме, не то в отключке, весь обвешанный баллонами, капельницами, проводами, тут же сбоку еще какая-то непонятная штука вроде симстима. И все хозяйство прикручено к старым стальным носилкам, как на «скорой помощи».
– Что это? – Черри, увязавшаяся за ними внутрь Фабрики после того, как Малыш показал Слику парня в задней части ховера, с подозрением рассматривала громоздкого Судью – большую его часть, во всяком случае; рука с циркуляркой валялась там, где ее оставили, в цеху на промасленном брезенте.
Если у этой Черри и есть диплом медтеха, подумал Слик, то медтех, вероятно, его еще не хватился. На девице было штуки четыре безразмерные кожаные куртки, одна другой шире.
– Искусство Слика, я уже тебе говорил.
– Тот парень умирает. От него мочой несет.
– Катетер отошел, – спокойно сказала Черри. – Слушай, а эта штука, она для чего?
– Мы не можем держать его здесь, Малыш, он сдохнет. Если хочешь его угробить, засунь в какую-нибудь дыру на Пустоши.
– Мужик не умирает, – сказал Малыш Африка. – Он не ранен и не больной.
– Тогда что с ним, черт побери?
– Он торчит, дружок. У мальчика долгое путешествие. Ему нужны тишина и покой.
Слик посмотрел на Судью, потом снова на Малыша, опять на Судью, обратно на Малыша. Ему хотелось вернуться к работе, повозиться с этой рукой. Малыш сказал: ему нужно, чтобы этот овощ пробыл у Слика недели две-три; он оставит Черри за ним присматривать.
– Не врубаюсь. Этот парень, он что, твой друг?
Малыш Африка пожал норковыми плечами.
– Так почему бы тебе не подержать его у себя?
– Слишком шумно. А ему нужен покой.
– Малыш, – сказал Слик, – я помню, за мной должок, но ничего такого стремного. А потом, мне надо работать и… в общем, все это слишком стремно. А еще Джентри. Он сейчас в Бостоне. Вернется завтра вечером, и ему это не понравится. Ты же знаешь, как он относится к людям… И вообще, это место – его, вот…
– Дружок, – печально сказал Малыш Африка, – ты забыл, как они тебя через перила перевесили?
– Я помню, но…
– Значит, плохо помнишь, – сказал Малыш Африка. – Ладно, Черри. Пошли. Не хочется тащиться через Пустошь в потемках.
Он оттолкнулся от верстака.
– Малыш, послушай…
– Все, проехали. Я ведь и знать не знал твоего долбаного имени тогда, в Атлантик-Сити, просто подумал, что не хотелось бы видеть белого мальчика размазанным по мостовой. Тогда я не знал твоего имени и, похоже, не знаю его и сейчас.
– Малыш…
– Да?
– Ладно. Он остается. Но максимум две недели. Ты даешь мне слово, что приедешь и заберешь его. И тебе придется помочь мне уладить все с Джентри.
