Шэн Кэи - Сестрички с Севера
Сестра рассказала, что папу задавила насмерть какая-то штуковина, упавшая на стройплощадке, по дороге в больницу он перестал дышать. Сестра говорила, но ее покрасневшие от слез глаза буравили грудь Цянь Сяохун.
– Что это с ними?
Она тоже заметила, что грудь Сяохун выросла до необычных размеров.
– Я не знаю. Такое впечатление, что с каждым днем грудь становится все больше, но ничего не болит, вообще никаких ощущений.
Через тонкую блузку виден был рисунок на лифчике старшей сестры; хотя ее грудь сморщилась и обвисла, но все равно понятно, что левая больше, а правая меньше, это была грудь кормившей женщины. Сестра вздохнула, не зная, что и сказать.
– Ты совсем уже взрослая. Больше не должны расти, – произнесла она после долгих раздумий.
– Да пусть растут, посмотрим, насколько вырастут, – занервничала Цянь Сяохун.
Сестра решила, что разозлила ее, и закрыла рот, молча глядя на гроб отца и три фотографии покойных родственников. На фотографиях были изображены дедушка, бабушка и отец, почему-то фотографии матери не осталось, почему – при жизни отца как-то не догадались спросить, а сейчас единственный человек, который мог дать объяснения, замолчал навеки.
– У тебя парень-то есть?
Для сестры Цянь Сяохун перестала быть молоденькой, в ее возрасте сестра уже вышла замуж и родила. Цянь Сяохун перебрала в памяти всех мужчин, с которыми у нее были достаточно близкие отношения, но, увы, ничем похвастаться не могла. Так сразу и не скажешь, можно ли кого-то из них назвать ее «парнем». Да и что вообще под этим подразумевается? Наверное, сестра неверно сформулировала вопрос, надо было спросить, а спала ли Цянь Сяохун с мужчинами, тогда и вопрос, и ответ очевидны.
– Сестренка, если у меня с кем-то будет что-то серьезное, то я его привезу с тобой познакомиться!
Цянь Сяохун приуныла: внезапно ей пришло на ум, что сестра живет счастливо, хотя муж у нее и гуляет, однако они спят вместе, ссорятся, занимаются любовью, вместе трудятся в поле.
– Кудах-тах-тах!
Из гнезда выскочила курица, только снесшая яйцо, и довольно закудахтала. Она выхаживала с важным видом, выпятив грудь, словно рядом никого не было. Солнце откликнулось на ее призыв, оно своими красками напоминало детство, а еще тепло бабушкиных коленей, но сейчас освещало траурный павильон, и у Цянь Сяохун покатились слезы.
– Не плачь, прибереги и слезы, и силы. Вот когда будем выносить, тогда и поплачешь, – произнес бородатый Цзинь Хайшу.
Он приволок большой моток пеньковой веревки, на которой предстояло нести гроб; веревка была очень тяжелая, на руках Цзинь Хайшу вздулись вены, наглядно демонстрируя, каких колоссальных сил это стоило. Тридцатипятилетний Цзинь Хайшу десять лет отслужил в армии, демобилизовался, вернулся в родную деревню и стал ганьбу. У него был авторитет, да еще и недюжинная сила, так что почти все местные девушки его обожали. Тон Цзинь Хайшу был лишен эмоций, однако Цянь Сяохун уловила в его голосе заботу. Слезы резко прекратили течь, словно кто-то закрыл кран. Она взглянула на Цзинь Хайшу, а тот отвел глаза от ее бюста и поспешил поймать ее взгляд. Их взгляды встретились, и Цзинь Хайшу загадочно улыбнулся ей, отчего тоска превратилась в симпатию. Ощущение головокружения перетекло из головы в грудь, а потом описало три круга по потайным уголкам тела, превратившись в теплую жидкость.
– Я с тобой играл, еще когда ты маленькой была, – сообщил Цзинь Хайшу.
Цянь Сяохун промолчала, задумавшись, при каких обстоятельствах это было.
– Поднимал в воздух одной рукой или подкидывал в воздух, а ты смеялась так озорно. А теперь вон какая вымахала!
Произнося слово «вымахала», Цзинь Хайшу снова посмотрел на грудь девушки, как будто говорил именно о ней. Цянь Сяохун разглядывала его руки, но по-прежнему молчала.
– А когда папу похоронят? – спросила она.
– Завтра. Если ждете еще кого-то из родственников, то самое позднее – послезавтра. Сегодня ночью еще бдения у гроба.
– Да, я готова.
– Хорошо.
4Вышедший из редакции газеты Очкарик сам себе казался резиновым мячом, ритмично подпрыгивая на каждом шагу. Но когда мяч в очередной раз подпрыгнул, то у него на левой ноге развязался шнурок. Очкарик нашел придорожный камень, поставил на него ногу, нагнулся и крепко завязал шнурок. Но не прошел он и десяти шагов, как развязался шнурок на правом ботинке, в этот раз Очкарик наступил на шнурок левой ногой и чуть было не упал. Он снова наклонился, решительным движением затянул узел намертво, в раздражении пнул деревце, росшее на обочине, и энергично зашагал дальше. Газетчики собирались прислать журналиста, чтобы взять интервью у Ли Сыцзян, а потом опубликовать материал в газете, разбавив опросом общественного мнения и рассуждениями о социальном влиянии, чтобы помочь Ли Сыцзян добиться нужного результата.
Журналист пришел, но Ли Сыцзян с большой неохотой согласилась с ним пообщаться. Ей казалось, что она будет трясти своим грязным бельем, ей было стыдно и не хотелось обнародовать свои имя и фамилию. Она долго выкручивалась, и журналист еще раз подчеркнул, что в газете не назовут настоящее имя, зато статья поможет получить компенсацию, и только тогда Ли Сыцзян нехотя стала отвечать на вопросы.
Когда журналист спросил, как она себя чувствовала после операции, девушка горько разрыдалась, словно увидела родного отца, а потом, задыхаясь, проговорила:
– Я хотела умереть, отчаялась настолько, что хотела умереть, если бы не он… Он был со мной каждую минуту, каждую секунду…
Ли Сыцзян не могла продолжать, она спрятала лицо в ладонях и плакала, а Очкарик похлопывал ее по спине, словно хотел выколотить из Ли Сыцзян ее горе. Журналист перевел взгляд на Очкарика и спросил, как они познакомились и полюбили друг друга, а потом долго ахал и охал, оценив по достоинству искренние чувства Очкарика.
– Между двумя молодыми людьми, приехавшими на заработки, вспыхнуло такое глубокое и трогательное чувство. Наша газета просто обязана написать об этом, мы должны нести людям правду и любовь!
Журналист ужасно растрогался, он постоянно просматривал свои записи, тщательно все обдумывал, то ли боялся что-то упустить, то ли жаждал раскопать еще какую-то сногсшибательную деталь. Очкарик скромно улыбнулся, сказав, что это не заслуживает упоминания, любовь ведь и должна быть такой. Пока они с журналистом общались, Ли Сыцзян постепенно справилась со слезами, вроде как вошла в роль или просто подыграла журналисту, который отвел ей роль главной героини блистательной любовной истории. Ли Сыцзян больше не испытывала чувства стыда, ее глаза горели, когда она смело смотрела на журналиста.
– Вы не сможете иметь детей. Что планируете делать? – журналист обратился к обоим.
– Усыновим, – ответил Очкарик.
– Это то же самое, что родить самим, – поддакнула Ли Сыцзян.
Журналист посмотрел на эту парочку, которую, на первый взгляд, случившееся не выбило из колеи, а потом обвел взглядом комнату и задумчиво покивал головой. Казалось, он завидовал их любовному гнездышку.
Когда журналист засобирался, Очкарик улучил момент и задал вопрос:
– Как вы считаете, какую компенсацию следует потребовать?
Журналист повернулся, подумал немного и ответил:
– Я таких историй не слыхал, но, думаю, от шестидесяти до восьмидесяти тысяч получить вполне реально. Разумеется, некоторые вещи невозможно компенсировать или возместить убытки.
– Ага! Тогда потребуем восемьдесят тысяч. Я этого так не оставлю, ни на шаг не отступлю! – заявила Ли Сыцзян Очкарику после ухода журналиста.
Внезапно она увидела, что у Очкарика невесть откуда в зубах сигаретка и он держит ее со знанием дела. Девушка воскликнула:
– Ты чего это вдруг закурил? Почему я не знаю?
– Это не моя, только что журналист дал. Жалко выкинуть. Дай мне огоньку, я покурю.
– Не надо! А то так пристрастишься, что и бросить не сможешь!
– Если понравится, так зачем бросать?! Буду курить. Или ты боишься, что я на сигаретах разорюсь?
– Вот глупенький! Когда мы получим компенсацию, распрощаемся с бедностью.
– Кстати, Сыцзян, а как мы распорядимся деньгами? – размечтался Очкарик, словно уже держал в руках восемьдесят тысяч. Курил он при этом, как опытный курильщик.
– Я пойду учиться на косметолога. Хочу открыть свой салон красоты. Мы снимем квартиру получше, подкопим денег и купим собственную. – У Ли Сыцзян подсчеты были довольно приземленные.
Очкарик хмыкнул, такое впечатление, что он не слишком-то одобрял планы Ли Сыцзян. Дым был такой едкий, что он нахмурился и сощурил большие глаза в узкие щелочки. Кадык Очкарика двигался вверх-вниз, словно он проглатывал какие-то слова. Ли Сыцзян не обратила на это внимания, да и вообще мало что замечала своими маленькими глазками. В ее душе забрезжил лучик надежды, ей хотелось жить с Очкариком в любви и согласии, вот только он что-то пал духом и лихорадочно дымил. Окурок обжигал пальцы, но Очкарик все равно бесстрашно подносил его к губам, пока Ли Сыцзян не отобрала бычок и не кинула на пол. Она поцеловала Очкарика в губы, а тот оцепенело ждал, когда хоть что-то почувствует, как женщина, которая ждет возбуждения, пока ее ласкают.
