Кристин Ханна - Соловей
У Изабель была одна-единственная фотография женщины, которую она хотела бы вспомнить, но не могла. В памяти всплывали лишь размытые образы плачущих людей, врач, печально качающий головой, и мамин голос, уговаривающий ее крепко держать сестру за руку.
Если бы это могло помочь. Вианна бросила Изабель так же быстро, как папа.
Кажется, во всем поезде осталась она одна. Покрепче стиснув ручку чемодана, Изабель все же решилась выйти из вагона.
На платформе полно народу. Поезда выстроились в ожидании пассажиров, клубы дыма поднимаются в воздух к сводчатым аркам дебаркадера над головой. Откуда-то доносятся резкие свистки. Огромные железные колеса пришли в движение. Платформа вздрогнула у нее под ногами.
Отец стоит там, в толпе.
Он ее заметил, а она увидела, как раздражение, исказившее его лицо, сменилось выражением мрачной решимости.
Отец был высоким человеком, под два метра, но Великая война согнула его. Или Изабель просто когда-то слышала об этом. Широкие плечи поникли, словно под грузом невеселых раздумий, седые волосы неряшливо растрепаны, нос плоский, точно матросская шутка, и губы тонкие, точно уловка. В этот жаркий летний день на нем была белая мятая рубаха с закатанными рукавами, галстук небрежно повязан под потертым воротником, а вельветовым брюкам определенно не помешала бы стирка.
Она постаралась выглядеть… более взрослой. Наверное, он этого от нее ждет.
– Изабель.
Она обеими руками стиснула ручку чемодана.
– Папа.
– Тебя в очередной раз выгнали.
Она молча кивнула.
– Как же мы найдем для тебя другую школу в такое время?
Вот он, ее шанс.
– Я… хочу жить с тобой, пап.
– Со мной? – Он был удивлен. Но разве это не нормально, когда девушка хочет жить вместе со своим отцом?
– Я могла бы работать в книжном магазине. Я не помешаю тебе.
Изабель шагнула навстречу отцу, коротко вздохнула и замерла. Внезапно все звуки словно стали громче. Людские шаги, гул платформы, хлопанье голубиных крыльев где-то наверху, детский плач.
Ну конечно, Изабель.
Пойдем домой.
Отец раздраженно выдохнул, повернулся и пошел прочь.
– Ну, – недовольно обернулся он. – Ты идешь?
Изабель с раскрытой книжкой валялась в сладко пахнущей траве. Где-то неподалеку жужжали в цветах трудолюбивые пчелы, как будто кто-то завел маленький мотоцикл. Томный жаркий день, уже неделя прошла с момента ее приезда в Париж. Да, домой в этом случае не скажешь. Она понимала, что отец прикидывает разные варианты сплавить ее подальше, но в такой чудный день, в ароматах спелых вишен и цветущих трав об этом думать не хотелось.
– Ты слишком много читаешь, – заметил Кристоф, жуя травинку. – Что на этот раз, очередной роман?
Она перекатилась поближе к нему, захлопнула книгу. Историю Эдит Кавелл, сестры милосердия времен Великой войны. Героини.
– На войне я могла бы стать настоящим героем, Кристоф.
– Барышня? – расхохотался он. – Герой? Абсурд. Чепуха.
Изабель стремительно вскочила, решительно натянула белые полотняные перчатки и шляпку.
– Не сходи с ума, – добродушно усмехнулся он. – Я просто устал от этих разговоров о войне. И потом, это общеизвестный факт – женщины на войне бесполезны. Ваше дело – ждать нашего возвращения.
Подперев щеку ладонью, он устремил на нее внимательный взгляд из-под длинной белокурой челки, падавшей на глаза. В этом блейзере яхтсмена, в белых расклешенных брюках он выглядел точь-в-точь как тот, кем и являлся, – студентом привилегированного университета, ни дня в своей жизни не работавшим. Многие парни его возраста бросили учебу и пошли в армию добровольцами. Но не Кристоф.
Изабель поднялась к вершине холма, прошла через сад наверх, где стоял его «панар» с открытым верхом.
Она уже сидела за рулем и двигатель работал, когда наконец-то появился Кристоф. Красивое лицо блестело от пота, в руке болталась пустая корзинка для пикника.
– Просто брось эту штуку на заднее сиденье, – обворожительно улыбнулась она ему.
– Ты же не водишь автомобиль.
– Оказывается, вожу. Давай садись.
– Это мой автомобиль, Изабель.
– Ну, если уж говорить абсолютно точно, – а я знаю, как ты ценишь точность формулировок, Кристоф, – это автомобиль твоей матери. И я считаю, женский автомобиль должна водить женщина.
Изабель постаралась сдержать улыбку, когда он, с досадой закатив глаза, буркнул «отлично» и, перегнувшись через сиденье, забросил корзинку позади Изабель. Затем, двигаясь нарочито медленно, обошел автомобиль и устроился на пассажирском месте.
Он едва успел хлопнуть дверью, как она включила передачу и вдавила педаль газа в пол. Автомобиль, помешкав секунду, рванул вперед, вздымая облака пыли и изрыгая клубы дыма.
– Господи, Изабель. Помедленнее!
Придерживая одной рукой соломенную шляпку, другой она крепко вцепилась в руль. И лишь слегка притормаживала, разъезжаясь с другими машинами.
– Помедленнее! – почти взмолился он. Ему определенно следует запомнить, что она не намерена следовать правилам.
– В наше время женщина вполне может отправиться на войну, – заявила Изабель, когда в Париже ей все же пришлось сбавить скорость. – Я могу водить санитарную машину, например. Или заняться расшифровкой тайных кодов. Или соблазнять врагов, чтобы они выдавали мне секретные сведения. Вспомни ту игру…
– Война – это не игра, Изабель.
– Поверь, Кристоф, мне это известно. Но если она действительно идет, я могу помочь. Вот и все, что я хочу сказать.
На улице Адмирала Колиньи пришлось резко ударить по тормозам, чтобы не врезаться в грузовик. До театра «Комеди Франсез» растянулась колонна от самого Лувра. Вообще-то грузовики сновали повсюду, жандармы регулировали движение. Вокруг памятников и рядом с некоторыми зданиями уложены мешки с песком – вероятно, для защиты от бомбежек, тех самых, которых не должно быть, поскольку Франция не ведет никакой войны.
Тогда почему вокруг так много полицейских?
– Бред, – мрачно пробормотала себе под нос Изабель.
Кристоф, вытянув шею, пытался разглядеть, что происходит.
– Вывозят коллекции Лувра, – заключил он.
Изабель углядела просвет в потоке машин, и уже через несколько минут они затормозили у входа в книжный магазин ее отца.
Махнув на прощанье Кристофу, она нырнула внутрь. Длинное узкое помещение, книги и книги, от пола до потолка. Годами отец собирал это богатство, пытаясь как-то организовать, распределив по книжным шкафам, но в результате его постоянных «улучшений» магазин превратился в настоящий лабиринт. Ряды книг вели в разные стороны, все дальше и дальше в недра дома. В самой глубине скрывались путеводители. Некоторые полки были неплохо освещены, другие тонули во мраке. Здесь было слишком тесно, все равно невозможно рассмотреть каждый уголок и закуток. Но отец знал «в лицо» каждую книжку на каждой полке.
– Ты опоздала, – проворчал он, поднимая голову. Он складывал на стойке в стопку какие-то листки с текстом – наверное, мастерил очередную книжку стихов, которые никто никогда не покупал. Толстые короткие пальцы измазаны чем-то синим. – Похоже, парни для тебя важнее работы.
Изабель молча проскользнула на свое место за кассой. За неделю жизни с отцом она уяснила, что лучше не огрызаться, хотя смирение давалось нелегко, слова, фразы – оправдания – нестерпимо просились наружу. Ужасно хотелось рассказать, что она чувствует, но она понимала, что отец столь же страстно желает от нее избавиться, поэтому приходилось сдерживаться.
– Ты слышишь это?
Она что, уснула?
Изабель вскинулась. Она не расслышала, как подошел отец. Он стоял рядом, мрачно хмурясь.
Какой-то непонятный звук, точно. С потолка посыпалась пыль, шкафы покачнулись, дерево стукнулось о дерево со странным звуком, будто зубы клацнули. Перед витриной замелькали тени. Тысячи теней.
Люди? Так много?
Отец направился к дверям, Изабель поспешила следом. В дверном проеме она увидела толпу, бегущую по улице, толпу, заполонившую и проезжую часть, и тротуары.
– Что случилось с этим миром? – пробормотал отец.
Отпихнув его, Изабель протиснулась наружу. Какой-то мужчина едва не сбил ее с ног, но даже не извинился.
Она ухватила за рукав пыхтящего краснолицего толстяка, пытавшегося выбраться из потока людей:
– Что такое? Что случилось?
– Немцы входят в Париж, – выдохнул он. – Надо бежать. Я воевал, я знаю…
– Немцы в Париже? – недоверчиво усмехнулась Изабель. – Это невозможно.
Толстяк помчался дальше, неуклюже переваливаясь из стороны в сторону, обливаясь потом, нервно сжимая и разжимая прижатые к бокам кулачки.
– Надо вернуться домой, – бросил отец, выходя на улицу и запирая дверь магазина.
– Это не может быть правдой, – возразила она.
– Самое худшее всегда оказывается правдой, – сухо отрезал отец. – Не отставай, – добавил он, решительно врезаясь в толпу.
