Агнета Плейель - Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля
Наконец наступило утро, когда Абеля разбудил раздавшийся где-то совсем рядом лязг якорной цепи. Оскар выскочил на палубу первым. «Принцесса Мария» встала на рейд в порту Сурабаи. Ей в очередной раз повезло. Выдохнув последнее облако пара, она погрузилась в тяжелый сон, которому не могли помешать ни человеческие голоса, ни толкотня роящихся вокруг нее рыбацких праусов и сампанов, ни топот на палубе и причальных лестницах, по которым уже выносили на берег грузы.
В это время Абель стоял посреди каюты, выискивая в ворохе белья свои брюки. Сердце колотилось как сумасшедшее.
Они прибыли на место.
Сурабая, 1894
Дорогая Эстрид, моя самая любимая девочка!
Хватит ли у меня слов рассказать тебе об этом? Впечатления хлынули в меня потоком, равно как и тревожные мысли о нашем ближайшем будущем. Ведь мы не туристы с солидным банковским счетом. Нет. Эта страна встала перед нами подобно горному пику, который нам предстоит покорить или погибнуть.
Толчея и вонь на улицах Сурабаи невообразимая. Она чувствуется уже с корабля, я имею в виду запахи.
Сначала мы пересели на шлюпки и пересекли акваторию рейда в компании горячих мадурцев – не имевших, однако, при себе длинных ножей или чего там еще им приписывают. Мы сошли на берег в устье реки, возле приземистых зданий таможни. Оттуда на дрожках, называемых здесь докарами, выехали в город. Старые особняки на главных улицах сохранились со времен Компании. Они выстроены из белого оштукатуренного камня и отделаны с большой помпой как изнутри, так и снаружи. Двери, как правило, бревенчатые или чугунные, литые. Высокие окна, завешенные жалюзи, украшены узорчатыми решетками.
На улице стоит изнуряющая жара, однако уже в патио отеля мы вздохнули с облегчением. Воздух здесь не перегревается благодаря каменному полу, выложенному красными и черными плитами, кое-где – с вкраплениями итальянской мозаики, хорошо отполированной стараниями персонала и босыми ногами многочисленной прислуги.
Редко где так остро чувствуешь незначительность собственной персоны. Ближе к одиннадцати вечера по широким улицам потянулись ландо, запряженные восхитительными пони. Я наблюдал за ними из окна. Мне сказали, что так выезжает местная торговая элита. Сразу после этого одетые в белое слуги вышли на улицы гасить фонари. Тропическая ночь обрушивается внезапно, она черна и полна таинственных звуков. Я внимал им, думая о тебе, и долго простоял так, не имея сил добраться до кровати.
Вонокойо, 1895
Моя дорогая девочка!
Твое письмо я перечитывал много раз, однако до сих пор не имел возможности на него ответить.
Получилось, что я расстался с Оскаром, вероятно, надолго. С небольшой группой сопровождающих я отправился в город Малангу, через один из самых густонаселенных районов страны. Я видел потухший вулкан Арджуна, чей ровный остроугольный конус порос голубым тропическим лесом. Это незабываемое зрелище. У его подножия и располагаются кофейные плантации.
Обстановка в отеле самая непринужденная. Завтрак, состоящий из чашечки порошкового кофе с молоком, подают в шесть утра. Постояльцы, в основном окрестные плантаторы, сидят за одним длинным столом на так называемых сингапурских стульях, и все, кроме меня – в пижамах. Разговоры за завтраком ведутся, мягко говоря, оживленные. Большинство постояльцев, судя по всему, чистокровные голландцы, однако я видел и несколько индийских джентльменов с горящими глазами. На днях сюда прибыл человек с плантации, чтобы сопровождать меня в дальнейшем путешествии. Это низкорослый индонезиец с красно-желтыми зубами.
Мы сели в тесный докар, запряженный двумя застоявшимися пони, которые сразу почуяли воздух свободы. Удар хлыста – и единственной нашей заботой стало удержаться в коляске.
Мимо нас проносились рисовые поля и деревни, окруженные кокосовыми рощицами. По обочинам дороги шли толпы туземцев. Мы обгоняли крытые телеги с огромными колесами, запряженные быками, и все время двигались в гору.
Наконец мы достигли Дампита – селения, где тюки с кофе перекладывают с лошадиных спин на повозки. На площади, или по-местному «пасар», нам перепало по тарелке супа от одного предусмотрительного армянина, заправляющего здесь почтой, транспортом и прочими услугами на все случаи жизни, – так что в ожидании лошадей мы перекусили.
Дальше ехали верхом, я – с поджатыми ногами, оказавшимися слишком длинными для моей лошаденки, трусившей, несмотря на это, довольно резвой рысью.
Дорога шла вверх, петляя на все более крутых поворотах. Я слышал хриплое карканье туканов и боевой клич лесного петуха и преодолел по подвесным бамбуковым мостам множество лесных речушек, пока на поляне, среди оплетенных лианами джунглей, не показалась деревня, или деса, где проживают занятые на плантации туземцы.
«Вонокойо» означает «богатый лес».
Моя дорогая девочка, и днем, и ночью все мои мысли – только о тебе.
Вонокойо, 1896
Моя дорогая Эстрид!
Последнее письмо я отослал тебе несколько месяцев назад, и поэтому сейчас меня терзает совесть. Помни, что и днем, и ночью все мои мысли – только о тебе. Не переставай мне писать, даже если мои ответы задерживаются. Помни, что любая весточка из дома для меня – источник бесконечной радости.
Сейчас я сижу в одной из хижин для рабочих. Здесь их много, а вокруг – цементированная площадка для просушки кофе. Тут же, позади домиков и пристроек, в которых располагается наше предприятие, – жилище хозяина плантации. Это крытое листьями продолговатой формы бунгало с просторной верандой на изящных столбах из тисового дерева.
Сюрмонт – еще та штучка, и я уже успел несколько раз с ним повздорить. Он человек горячий, но и мое терпение испытывать никому не советую. Сейчас я получаю полторы сотни флоринов в месяц и тружусь с шести утра до шести вечера. Прибавь к этому обходы сушильных домов, ради которых я поднимаюсь с постели по три раза за ночь. В общей сложности во время уборочной страды наш рабочий день составляет шестнадцать часов в сутки, включая эти проверки. Мы давно уже забыли про выходные, не говоря о праздниках. Может, это хоть немного оправдает меня в твоих глазах.
Вечером я, как побитый, уползаю под свою москитную сетку и ложусь на жесткий матрас с голландской «фрау» между ногами; так здесь называют продолговатую подушку, предназначение которой – впитывать пот.
Каждое утро я выхожу в поле проверять рабочих. Сотни индонезийцев сидят предо мной на корточках с мотыгами и вилами в руках на поделенной на клетки площадке. Я отмечаю в тетрадке число приступивших к той или иной работе, на что уходит около десяти минут, после чего туземцы расходятся заниматься своими делами.
Кустарники на полях стоят такими ровными рядами, что, глядя на них, становится не по себе. Осматривая поля, я прохожу ежедневно по много миль, и непременно с ружьем за плечами, потому что плантации надо охранять от диких свиней и обезьян. Джунгли наступают. Случается, стайка мартышек пробирается в кофе из окружающих поля тенистых рощиц. И каждые четырнадцать минут – я специально засекал время – вулкан Семуру, у подножия которого мы расположились, выбрасывает в небо огромный дымовой гриб. А спустя еще три минуты по земле пробегает дрожь. Вчера у меня на столе звенела посуда.
Об Оскаре почти ничего не слышно.
Жизнь, моя дорогая, – лучший учитель. Я знаю, что писатель из меня никудышный, перо – не мой инструмент. Здесь есть над чем поработать и карандашом, и кистью, однако у меня не остается времени даже на эскизы. Не говоря уже о нервах.
Я делю жилище с индусом, с которым мы неплохо ладим. Пока что я его подчиненный, однако в следующем году думаю обрести независимость и надеюсь на повышение жалованья.
Больше всего на свете я мечтаю сейчас сесть на лошадь и уехать куда-нибудь подальше. Только четвероногому приятелю под силу развеять мою тоску. Но не волнуйся: не сомневаюсь, что нас с тобой ждет блестящее будущее.
И днем, и ночью все мои мысли – только о тебе.
Темпорсарие, 1898
Эстрид, любимая, у меня тяжело на сердце. Что мне ответить на твои вопросы? Мои надежды быстро заработать денег и вернуться к любимой профессии, возможно, были наивны, но я помню о ростке, чье упорство пробивает и камень.
Сейчас у нас опять уборка урожая. Вчера мне пришлось помериться силами с рабочими из Мадура. Мадурцы, да будет тебе известно, отличаются от яванцев горячим темпераментом, они не расстаются с длинными ножами и имеют достаточно денег. Эти почти чернокожие туземцы говорят на своем языке. Все они – отменные кораблестроители и мореплаватели. Каждый год к уборочной страде из Мадура приезжает один вождь, внушительного вида индонезиец, в сопровождении таких же рослых семи сыновей и более сотни соплеменников, мужчин и женщин. Вчера этот великан самовольно разместил своих людей в том месте, где, по его мнению, они могли бы больше заработать.
