Сара Маккой - Дочь пекаря
В полпервого дня они собрались в обратный путь, оставив свои дары и два цветка герани со шляпы Ребы. По дороге к машине Рики вдруг встал как вкопанный. Перед ними была могила ребенка: оранжевые бархатцы, потертый футбольный мяч, пластмассовый самолет, плюшевый полосатый тигр. Вчера был День невинных, день поминовения умерших детей. Рики выпустил руку Ребы. На белом деревянном кресте было нанесено по трафарету: «Виктор Гарсиа».
Тот самый мальчик, поняла Реба, и покрепче взяла Рики за руку. Она хотела, чтоб он знал: она с ним в радости и горе.
Несмотря на воскресный день, Джейн открыла пекарню с двух до пяти – для желающих почтить память Элси. Без четверти два Рики и Реба постучались в дверь. Джейн радостно отворила, колокольчик зазвенел.
– Маме понравится! – Она показала на герани на шляпе Ребы и впустила их. – Мы с Серхио не такие нарядные, но тоже на свой лад постарались.
У кассы остывал большой поднос булочек со скрещенными костями.
– Пекли всю ночь. – Она протянула булочку Рики: – Ты у нас будешь эксперт. Не церемонься. Скажи прямо, держат ли они марку.
Рики взял «хлеб мертвых» и покрутил в руках.
– Выглядят точно как мамины. – Откусил. – И на вкус такие же, – проговорил он с набитым ртом.
Реба подмигнула ему и погладила по спине. На могилу Виктора на кладбище Пантеон-сан-Рафаэль они наткнулись неожиданно. Рики признался, что хочет как-то загладить вину перед семьей Гарсиа. Конечно, уже ничего не поправишь. Но, быть может, если вместе погоревать о потере, это будет целительно для всех. Реба тоже так думала. Теперь она понимала, что прошлое – пестрая мозаика правильных поступков и ошибок. Надо понимать и помнить свое место в этих событиях. Если пытаться забыть, убежать от своих страхов, сожалений и проступков, они догонят тебя и поглотят твою жизнь, как волк поглотил отцовскую жизнь. Реба сильнее отца, и она встретила людей, показавших ей, как прощать и быть прощенным. Хорошо, что она оказалась рядом с Рики на могиле Виктора. Он бы сделал для нее то же.
– Хорошо! – Джейн хлопнула в ладоши. – Этого я и добивалась.
Перед витриной со сластями устроили алтарь. В центре – фотография Элси и юной Джейн, поразительно похожая на черно-белое фото на стене. С ней соседствовал портрет доктора Элберта Радмори в военном мундире. Вокруг разместились сахарные черепа, свечи, белая роза, письма, связанные шпагатом для выпечки, булавка с эдельвейсом, картинка с ковбоем, потрепанная книга и два имбирных пряничных сердечка.
– Сколько здесь всего, – сказала Реба.
– Все, что она любила. – Джейн тронула деревянную рамку отцовской фотографии. – Отец, конечно, и то, что я нашла в старой жестянке у мамы в шкафу. Булавка, реклама печеных бобов и письма – главным образом, от бабушки и Лилиан, но есть и другие.
Реба кивнула:
– Ну, пряники вопросов не вызывают. Коронное блюдо вашей семьи.
– Попробовала бы я их не испечь. Мама тогда восстала бы из мертвых и сняла с меня скальп, – улыбнулась Джейн.
– А это что? – Реба взяла книгу с оторванной обложкой и с трудом разобрала название на потрепанной странице. – «Воля мальчика». Фрост? Я читала в университете.
– Мне ее Лилиан отдала на похоронах, – объяснила Джейн. – Сказала, что с год назад какой-то Тобиас Цукерманн прислал ее на имя Элси в пекарню Шмидта в Гармиш. Мамы, конечно, там не было. Новый владелец переслал книгу Лилиан, в Вичиту, – других адресов у него не было. Лилиан все хотела прислать нам, но не успела – мама умерла. Принесла книжку на похороны. И тут начинается самое прекрасное. Оказывается, вместе с книгой он прислал маме письмо. Этот человек – еврей, бывший узник Дахау. Выясняется, что мама и одна ее соседка спасли его от гестапо. Мама прятала его в стене спальни, а потом они как-то переправили его из Германии. Ты представляешь? Мама мне ни слова не говорила. – Джейн опустила голову. – Наверное, она читала ему эти стихи. Он отметил свои любимые.
Реба открыла книгу на завернутом уголке. «Испытание существованием».
И храбро павшие в бою
Не смогут удивленья скрыть,
Узрев, что мужество в раю
Должно, как на земле, царить.
Она бережно прижала к груди ветхую книгу, ощущая тяжесть лет, надежд и страха, пропитавшую тонкие страницы.
– Тобиас написал, что уехал в Калифорнию, женился, обзавелся детьми. Даже назвал одну дочь в честь мамы. Все это есть в письме, – она показала на пачку, перевязанную шпагатом. – Я подумала, что, может быть, сегодня ей захочется проверить почту.
– Поразительно. – Реба не сводила с писем глаз. Ее пожирало любопытство.
– Потом можешь прочитать, если хочешь, – сказала Джейн. – Мама не обидится. Из этой истории сразу ясно, какая она была женщина. Единственная в своем роде.
– Это точно, – согласилась Реба.
– Джейн, Реба, – позвал Серхио. – Давайте выпьем?
– Да, праздничный тост! Неси выпивку, а мы принесем еду. – Джейн щелкнула щипцами.
Рики широко улыбнулся и вслед за Серхио ушел в кухню.
– Рики в хорошем настроении, – заметила Джейн. – Нашел себя в Службе гражданства и иммиграции, а?
Реба кивнула. Рики и впрямь там нравилось.
– Да, работа хорошая. Шурин Берта Мозли сейчас замдиректора. Они прямо-таки ухватились за Рики – еще бы, столько проработал на заставе. А он и рад: теперь не вышибает людей из страны, а принимает. – Она потрогала мягкий книжный обрез. – За год столько всего изменилось. Иногда смотрю в зеркало и не верится, до чего все хорошо. Мы с Рики хотим съездить в гости к моим на День благодарения. Наконец-то!
– Правильно, давно пора. – Джейн осторожно отклеила булку от подноса. – «Сан-сити» не возражает? Ты вернулась-то когда? Пять месяцев назад? – Она сложила «хлеб мертвых» на оловянную тарелку.
– У должности ответственного редактора есть плюсы. Не то чтобы совсем новая для меня работа. Скорее, новая шляпа на старой голове. К тому же я уезжаю всего на неделю. – Реба обмакнула палец в сахарную пудру на подносе, облизала. – Надолго уезжать не хочу. Рики строит планы всяких дальних путешествий, а мне бы домой поскорей, свить гнездо и начать настоящую жизнь.
– Да у тебя новая голова в старой шляпе, по-моему. – Джейн одобрительно пощелкала щипцами. – Я тебя поняла, дорогуша. Ветер переменился. Я тоже перестала смотреть на самолеты и поезда. Наверное, когда ты счастлив на своем месте, не кажется, что хорошо только там, где нас нет. Может, там и правда ничего особенного. – Она с улыбкой пожала плечами. – Вы полетите или поедете?
– Поедем на машине. – Реба нарисовала в сахарной пудре США. – Вверх по нашему «полуострову», – она прошлась пальцами по подносу, – через Нэшвилл и в Вирджинию. – Она слизала сахар. – Я давно не была дома, хочу с родными кое о чем поговорить. Хочу, чтобы Рики был рядом. Важно, чтоб он знал обо мне всю правду. – Она подвинула поднос к Джейн. – Конечная остановка – Вирджиния-Бич. Рики никогда не видел океана.
– Ему понравится, – подмигнула Джейн. – Каждая капелька. – Она пристроила на тарелку последнюю булочку и поставила все это на скатерть с черепами.
Серхио и Рики вернулись с бутылками пива «Битбургер». У алтаря Элси Рики вынул из кармана пенни – ту самую монетку, что дал ему Виктор. Положил ее к красно-сине-белому сахарному черепу. Реба села с рядом с Рики.
– Вроде все в сборе, – сказала Джейн и подняла бутылку. – За тебя, мама. И за всех, кто смотрит на нас с небес.
Огоньки свечей на алтаре плясали и вибрировали.
Реба отхлебнула пива. Оно было как свежее тесто в жаркой печи.
Пятьдесят один
Эскондидо, Калифорния
Иден-Вэлли-лейн, 124
8 мая 2007 года
Милая Элси,
Я много лет не мог себя заставить тебе написать. Сначала боялся навредить тебе и твоей семье. Но время шло, и, признаюсь, потом я не писал уже из эгоизма. Те последние дни в Германии слишком ярко запомнились мне. Иногда я просыпаюсь в темноте и мне кажется, что я – маленький мальчик и прячусь в стене твоей спальни. Мне слышатся выстрелы гестаповцев. Я до сих пор пугаюсь, когда лопается воздушный шарик, или бейсбольная бита ударяет по мячу, или трещит фейерверк, – это детские развлечения, а мое сердце застывает в груди, и я снова в Гармише и вновь молюсь о чуде. Но я вижу, как мои дети играют с моими внуками, как им улыбается моя жена, и понимаю, что это и есть то чудо, которое подарил мне Бог. И я говорю не только о том весеннем дне 1945 года. Нет, Господь заботится о нас обоих всю нашу жизнь. Кроме тяжелых воспоминаний у меня есть ты, Элси. Каждый раз, проходя мимо булочной, в кафе аэропорта, да и просто на свою кухню, где пахнет дочкиным печеньем, я замираю и с трудом сдерживаю слезы. То слезы не горя, а радости и благодарности. Я читаю биркат ха-гомел – благодарственное славословие тебе, мой ангел-хранитель. Ты мой первый настоящий, верный друг на пути к спасению. Ты была первой. Затем – фрау Раттельмюллер и Цукерманны.
