Поппи Адамс - Мотылек
Подобрав оптимальный яд для умерщвления, затем следует выбрать правильную концентрацию. Например, я знаю, что если накапать пять миллиграммов цитроновой кислоты в тюбик с мотыльком, это лишь оглушит его. Семь миллиграммов усыпят насекомое, а десять его убьют – при условии, что оно весит не больше 3, 5 граммов. Также я знаю: чтобы умертвить пятьдесят мотыльков, потребуется пятикратная концентрация или объем умерщвляющей жидкости, а чтобы убить семь тысяч – лишь двухсоткратная концентрация. Мне известно, что хлорид калия никогда не убьет более крупную моль, а сульфид калия сможет лишь усыпить ее. И я знаю, что цианид ядовит для всего живого. Но чего я не знаю, так это точного его количества, которое мне понадобится, чтобы убить Вивьен.
Понедельник
20
О понедельнике
Я должна кое-что вам сказать. Когда я проснулась несколько секунд назад, меня посетило крайне необычное и даже тревожное ощущение. Я чувствовала себя абсолютно бодрой. Обычно, когда я просыпаюсь, мой разум пробуждается не сразу – подобно старому сонному мотору, который лишь постепенно набирает обороты. Но в это утро я сразу поняла: что-то назревает. Мой разум открылся вместе с глазами, нетерпеливый и живой, как в молодости – будто лампочка, которая вспыхнула сразу после того, как был повернут выключатель. Такое впечатление, что мой организм учуял нечто еще до того, как мозг принял окончательное решение.
И тогда меня пронизывает острое как нож осознание.
Моя младшая сестра Вивьен умерла.
Она лежит, мертвая, в этом самом доме, в пятнадцати метрах от меня, в своей комнате в восточном крыле – вдоль по коридору и налево в двойные двери со стеклянными вставками. Я чувствую, как из глубин моего желудка к горлу подкатывает тошнотворная волна страха, разбрызгивая злобу по моему хрупкому телу, вызывая холодное покалывание, заставляя меня забыть об обычных утренних болячках.
Дайте подумать. Я услышала ее ночью, без пяти час: она встала, чтобы как обычно сделать себе кофе, но больше я ее не слышала. А ведь за эти дни я уже успела выучить ее расписание: в пять идет в туалет, а спустя пару часов окончательно встает и готовит на кухне чай. Уже намного больше семи, но она не поднималась, хотя до этого она как заводная подскакивала ровно в семь.
Я неподвижно лежу в постели, укрывшись простынями до подбородка и вытянув руки по швам. С самого пробуждения я не пошевелила ни единой мышцей. Я не смею шелохнуться из страха нарушить тонкое равновесие между жизнью и смертью, которое установилось в доме этим утром. Скосив глаза вправо, я краем зрения могу видеть часы на тумбочке. Знание того, что они здесь, а значит, время по-прежнему подвластно мне, немного меня успокаивает.
Думаю, мне следует сказать вам, что помимо нарушения обычного распорядка есть и более существенная причина для того, чтобы считать Вивьен мертвой. Я говорила вам, что ночью, найдя в лаборатории яды, я сняла с верхней полки баночку с порошком цианистого калия? Укутав ее левым рукавом своей ночной рубашки и заколов булавкой, чтобы она не выпала, я отнесла баночку вниз, на кухню. Там я высыпала половину столовой ложки в ее молоко в холодильнике и спрятала коробочку за бутылками в баре библиотеки. А вы знаете, что она любит добавлять молоко в чай.
Но загвоздка вот в чем: я смогу на все сто процентов убедиться в том, что она мертва, только если зайду в ее комнату и посмотрю. Что, если она не умерла? (Подобрать под вес тела нужную концентрацию не так уж просто.) Возможно, она выживет, и тогда сделают все возможные анализы и рано или поздно поймут, что она была отравлена. Сама не знаю, почему не пришло мне в голову раньше, что мне в любом случае придется пойти проверить, как она. Эта часть дома находится вне пределов моего мира, я не была там сорок семь лет, а значит, буду чувствовать себя неуютно.
Ну почему, почему? Это так не похоже на меня, получившую известность благодаря своему блестящему аналитическому уму и научному подходу. Неужели, планируя свои действия, я не учла всех возможных вариантов? Я знала, что Вивьен умрет, но поразительно – я ни на секунду не задумалась о том, что произойдет после. И не то чтобы мне очень страшно увидеть ее мертвой – вид трупа испугает меня не больше, чем любого другого человека. Поверьте, для этого я слишком рассудительна. Меня пугает необходимость что-то предпринимать. Что я буду делать, убедившись в ее смерти? Я не могу позвонить в «скорую» – телефон отключен еще много лет назад, – так что мне придется пойти и найти кого-нибудь, а с чего начинать? Потом, я должна буду осмотреть ее комнату и все ее барахло – а что с ним делать, я опять же не знаю. Я буду вынуждена заняться похоронами и принять множество решений. Например, во что ее одеть, из какого материала сделать гроб, где похоронить ее и что вырезать на надгробье. Я должна буду разыскать ее друзей, пригласить их на поминки, организовать фуршет с хересом в гостиной, в которой совсем не осталось мебели, и выслушать все те истории, которые эти друзья по каким-либо причинам не рассказывали мне раньше.
Внезапно дом становится невыносимо большим. У меня возникает ощущение, что я огромный континент, части которого отламываются и уплывают во всех направлениях, а от меня остается лишь неподвижный островок в центре. Его осколки уходят дальше и дальше от него – как летом айсберги откалываются от ледника. Мне вдруг становится обидно, что это я, а не она вынуждена терпеть эту тишину. Я хотела бы умереть сейчас, не вставая с места, – вот было бы счастливое совпадение! Тогда избавляться от нас пришлось бы кому-то другому. Но я знаю, что в ближайшее время не умру. События последних двух дней произвели на меня противоположный эффект: я чувствую, как в моем теле пульсирует новая жизненная сила, смывая годы полусна и неподвижности, пробуждая меня от спячки, показывая мне окружающий мир без всякого тумана.
Надо вставать. Надо сосредоточиться, систематически продумать все имеющиеся варианты, разработать стратегию, которая поможет мне исправить допущенный промах и довести свои действия до логического конца. Я локтем сдвигаю простыни и спускаю ноги с кровати, готовясь сесть. Сегодня первый по-настоящему теплый весенний день. Свет раннего утра, который уже начинает литься в окно, ярок и бодр. Пробравшись сквозь виноград за окном, он танцует по голому полу и подбирается к моим ногам. Сквозь носки я ощущаю, как внезапный прилив холодной крови наполняет мои отекшие ноги, питая распускающуюся в них боль. Я знаю, что, сосредоточившись как следует, я могу ослабить и заглушить эту боль, превратив ее в нечто вроде жара или давления. Когда я опускаю ноги на пол, в них тут же вонзаются бесчисленные иголочки. Покалывание поднимается к коленям, а мои ступни и лодыжки уже стоят прочно и незыблемо, словно вырезанные из одного куска дерева.
Я ставлю перед собой задачу добраться до ванной. Ковыляю я единственным способом, который мне позволяет мое тело. Пройдя полпути, я останавливаюсь передохнуть – опираюсь на спинку стула, стоящего у двери в ванную, словно на ходунки. Никто не сможет упрекнуть меня в том, что я не старалась, – я делала все возможное, чтобы возобновить нашу дружбу. Я пыталась любить ее, пыталась представить ее саму и ее недостатки симпатичными и забавными, как когда-то в детстве, считать эти недостатки «вивьенизмами», как говорила Мод, – проявлениями ее свободомыслящей, жизнерадостной натуры, схожей с вольным ветром.
Через минуту я решаю, что в состоянии продолжать свой поход в ванную, и сосредотачиваю внимание на боли, которую несет в себе каждый неловкий шаг. Обе мои кисти скручены в тугие кулаки, и я знаю, что не скоро смогу раскрыть их. Добравшись до умывальника, я упираюсь в него локтями, чтобы перенести с ног часть веса тела – марафонское испытание для них закончилось. Я рассматриваю свои руки – руки старой мегеры со скрюченными пальцами и раздувшимися красными костяшками – и пытаюсь по очереди распрямить их, растирая ими внутреннюю поверхность бедер, чтобы оживить кровообращение. Мне кажется, что, избавившись навсегда от суставов пальцев, я облегчу свою боль – достаточно отрубить их и замотать обрубки мягкой повязкой. Этим утром для того, чтобы повернуть горячий кран, мне требуется невероятное усилие воли. Наконец вода начинает течь, и я подставляю под струю обе руки. Я уже вижу, что костяшки понемногу отходят, – я готова к новому дню.
Я чувствую себя так же, как раньше, – по крайней мере, убийцей я себя не ощущаю. В конце концов, я просто подсыпала порошок в ее молоко – в горло я ей ничего не заливала. Мне кажется, я сделала это просто чтобы выпустить пар – как злое письмо, которое вы пишете в угаре ночи только для того, чтобы сжечь его поутру. На чердак я пошла не для того, чтобы взять яд, – меня повела туда луна. Я не планировала заранее снять с полки цианид и принести его вниз в рукаве ночной рубашки. Все произошло настолько естественно, словно этому суждено было сбыться, словно это было предначертано заранее и я действовала не по своей воле, а как марионетка в чьих-то руках.
