Джошуа Феррис - И проснуться не затемно, а на рассвете
– Я понимаю, вы так работаете, и я не имею ничего против. Но я привык действовать по-другому.
– По-другому? Это рентген, им пользуются во всем мире. Не только «мы» так работаем. Все профессиональные стоматологи так работают.
– Очень хорошо. Но я привык руководствоваться своими ощущениями, и сейчас я чувствую себя прекрасно.
– Тогда зачем вы пришли?! Если вы чувствуете себя хорошо, а на снимки вам плевать, зачем вы пришли?
– Просто так положено. Каждые полгода надо посещать стоматолога.
– Доктор О’Рурк?
На пороге кабинета стояла Конни.
– Простите, я отлучусь, – сказал я пациенту.
И выскочил из кабинета как ошпаренный.
– Этот болван, – зашептал я, – не хочет лечить кариесы, потому что хорошо себя чувствует! Говорит, у него все отлично, зачем лечиться? Я показываю ему снимки, на что он мне заявляет: это вы так работаете! Все профессионалы так работают! А он, видите ли, просто щупает зубы языком, и если по его ощущениям все в порядке, то плевать ему на снимки и мнение профессионалов! Когда я спросил его, зачем он тогда пришел, знаешь, что он ответил? Потому что так надо! Так положено – каждые полгода посещать стоматолога! Неужели все люди так устроены? Это – нормальное явление? Так оно и бывает?
– К тебе пришел дядя Стюарт, – сообщила она.
Я умолк.
– Опять?
В приемной не было никого, кроме Стюарта и молодой азиатки в бежевых слаксах и сдвинутых наверх темных очках. Когда я вошел, она опустила очки на нос, и Стюарт ее представил. Венди Чу. Работает на Пита Мерсера.
– Вы знакомы с Питом Мерсером? – спросил я Стюарта.
– Лично не знаком. Я знаком только с Венди.
Венди выглядела так молодо, что при иных обстоятельствах я бы принял ее за школьницу-отличницу. Она вручила мне визитку. Посмотрев на карточку, я вспомнил, как Мерсер рассказывал про нанятого им частного детектива. «Детективное агентство Чу» – значилось на карточке. Я снова посмотрел на нее. Надо же, а ведь раньше сыщики носили фетровые шляпы и сидели за дверями с матовым стеклом. Куда катится этот мир?
– И как вы познакомилсь с Венди? – спросил я.
Она ответила сама:
– Чего только не случается, когда два человека отправляются на поиски одной женщины.
– Какой женщины?
– Пол, – сказал Стюарт, – мы пришли просить вас об услуге. Не могли бы вы после работы съездить с нами в Бруклин?
– Зачем?
– Мерсер хочет, чтобы вы кое с кем встретились, – сказала Венди.
– А где сам Мерсер?
– Он больше не принимает участия в деле.
– В каком деле?
Она промолчала. Ее взгляд за темными линзами очков был нечитаем.
– У меня пациент, – сказал я.
– Мы подождем. – Венди тут же села.
– Что происходит? – спросил я Стюарта.
– Я прошу вас о личной услуге. Съездите с нами в Бруклин.
Я вернулся к пациенту: тот терпеливо дожидался меня в кресле. Я сел рядом, смерил его долгим взглядом и всплеснул руками.
– Почему вы до сих пор здесь?
Он смутился.
– Вы же сами сказали подождать.
– Но почему вы меня послушались?
– Потому что вы – мой врач.
– То есть ждать по моей просьбе вы готовы, а лечиться – нет?
– Я уже сказал, что чувствую себя прекрасно.
– У вас кариес! – воскликнул я. – Целых три!
– Согласно снимкам.
– Да, да, вот именно! Согласно снимкам!
– Но не согласно моим ощущениям, – сказал он.
* * *Мы сели в машину Венди и поехали в Бруклин, в район Краун-хайтс, где живут в основном евреи. На витринах и вывесках было много иврита, по улицам ходили женщины в одинаковых одеждах с одинаковыми колясками – огромными люльками на больших железных колесах; мужчины в черных костюмах, черных шляпах и с черными бородами выходили из маршруток и разговаривали по мобильным телефонам; бесчисленные дети, невзирая на суровость пейсов и скромность нарядов, скакали и бегали по тротуарам. Солнце садилось, и на улицах был полный порядок. Если бы не тонированные окна проезжавших мимо машин, дрожащие от басов, я бы решил, что мы очутились в семнадцатом веке.
По дороге туда я узнал, что мы должны встретиться с Мирав Мендельсон – женщиной, которую когда-то любил Грант Артур. Я не понял зачем. Я объяснил Стюарту, что все про нее знаю. Мирав родилась в Лос-Анджелесе, в семье ортодоксальных евреев, а потом влюбилась в Артура. Когда семья об этом узнала, ее изгнали из сообщества. Даже сидели по ней шиву, как будто она умерла. Через некоторое время Артур занялся исследованиями, начал узнавать все больше о своих предках, о том, кто он такой на самом деле. Он понял, что его долг – покинуть Мирав, уехать из Лос-Анджелеса и основать в Израиле общину ульмов.
– Звучит мило, – сказала Венди. – Но это еще не все.
Стюарт поведал мне, что Мирав отказалась от иудаизма, вышла замуж за хозяина одной из крупнейших фирм по торговле строительными материалами, родила от него двух детей, а потом они развелись. Повинуясь велению души, в 2007 году Мирав снова взяла фамилию Мендельсон и приняла иудаизм. Сейчас она живет при хасидском центре и рассказывает новообращенным женщинам о традиционных еврейских практиках.
Мы въехали в некое подобие студенческого городка или большого жилого комплекса с собственной синагогой, школой и общежитием, где новообращенные евреи постигали основы религии. Мирав вела вечерние курсы. В конце занятия женщины запели. Мы стояли на улице, ждали и слушали. Никогда не забуду эту песню: непрерывную, изменчивую, исполняемую неумелым хором, в котором солировал единственный женский голос – сильный, живой, напутствующий, славящий Создателя и ведущий всех тех, кто сбивался с ритма, фальшивил, замолкал и хихикал, к единственному мигу звонкой гармонии. То был голос Мирав.
После урока Мирав вышла к нам, мы познакомились, и она повела нас в комнату отдыха. Там пахло старыми книгами и горелым кофе. На стенах – всевозможные образцы народного искусства: изображения менор и волчков, согбенных фигур у Стены Плача, молитвенных шалей, развевающихся под порывами волшебного ветра, танцующих семей, свитков с красочными письменами на иврите. Больше всего мне понравились огромные аппликации: Ноев ковчег, груженный множеством зверей, и дракон, плывущий по спокойному морю, как будто Карибскому.
Мирав была в длинной черной юбке и головном платке с узором из огурцов. Мне она показалась честной, открытой и жизнерадостной; некоторое время она говорила очень серьезно, а потом вдруг непринужденно засмеялась. Она явно знала, сколько на свете горя и дерьма, но все же умела радоваться жизни. Такие люди поначалу всегда меня пугают, а в следующий миг я начинаю испытывать к ним глубокую симпатию, даже если мы практически не знакомы.
– Принести вам кофе? – спросила она, когда мы сели.
Все отказались.
– Спасибо, что согласились на встречу, – сказал Стюарт. – Знаю, вы уже беседовали с Питом Мерсером, но не могли бы вы рассказать свою историю и нам с Полом?
– Могу, конечно, это совсем не трудно.
И мы отправились в год 1979.
Ее дядя владел небольшим продуктовым магазином неподалеку от дома ее родителей. Днем мама отправляла ее туда за покупками. Однажды по дороге домой к ней подошел Грант Артур и предложил донести сумки до дома. На нем были джинсы-клеш и рубашка из тех, какие носил только Джон Траволта. Он спросил ее, еврейка ли она, и она кивнула. Затем он спросил, как ей живется, в какую церковь она ходит и не жалко ли ей, что нельзя праздновать Рождество. Мирав ответила, что ее отец – раввин местной синагоги, а из-за Рождества она расстраивалась только в детстве. Еще он спросил, действительно ли еврейская пища так отличается от христианской. И что вообще едят евреи?
– Сначала я подумала, что он надо мной издевается, – сказала Мирав мне, Стюарту и Венди. – Но нет, этот юноша действительно ничего не знал. Он был такой невинный, такой открытый, ему все было любопытно.
В следующий раз он встретил ее у входа в дядин магазин, когда она выходила с покупками. Мирав заподозрила, что он за ней следит, но не поняла, как и откуда. Грант Артур сказал, что нашел раввина – рабби Юклуса из синагоги Анше-Эмес, – который согласился помочь ему обратиться в иудаизм. Рабби Юклус научит его всему, что нужно знать. Сейчас он уже знает про шаббат. Этим иудаизм сильно отличается от христианства. Христиане всегда молятся в воскресенье и не устраивают пиршеств накануне, если не считать праздников и благотворительных вечеров по сбору средств. Рабби Юклус пообещал как-нибудь пригласить его на шаббат. Знает ли она наизусть все слова, которые надо произносить при зажигании свечей? И все остальные молитвы и песни? Он сказал, что ему очень нравятся еврейские «ритуалы, молитвы и прочие штуки». Ему не терпится прийти домой к раввину и увидеть все своими глазами. Мирав нравилось слушать Гранта Артура, он оживил ее повседневность, и она впервые почувствовала себя особенной. Ей было всего семнадцать.
