Джон Бёрджер - Дж.
– Наши города – острова в океане варварства.
– Я помогу вам сбежать, – продолжала Марика. – Вы переоденетесь в мое платье.
– Весьма неразумное предложение, – заметил фон Хартман. – Даже я не смогу оградить тебя от последующего наказания.
– Но он же силой заставит меня раздеться.
– В таком случае надо позвать на помощь охранника.
– Не забывай, кто мой отец!
– По-твоему, высокое происхождение не допускает измены?
– Да, именно так. А еще я восхищаюсь Гарибальди. Он прекрасно ездил верхом! И вообще, я – патриотка.
Марика не злилась и с каждым новым заявлением улыбалась все шире. Потом захохотала, погладила мужа по плечу и села в кресло.
– Боюсь, ваши соотечественники сглупят и объявят нам войну, – сказал фон Хартман.
– Видите ли, я не политик.
– А если бы и были, то не признались бы в этом моему мужу, – пробормотала Марика.
– И все же, с вашего позволения, мне хотелось бы попросить вас обоих о помощи в одном деле.
Дж. не сомневался, что фон Хартман ответит на его просьбу категорическим отказом, а Марика воспримет ее с воодушевлением. Дело Марко позволит женщине, которую желал Дж., проявить интерес к предмету и, возможно, затеять интригу против супруга.
Австрийский банкир сделал вид, что внимательно и вдумчиво слушает Дж. Он откинулся в кресле, время от времени прикрывая глаза и медленно качая головой. Обычно фон Хартман скользил по окружающим взглядом, не способный обращать внимания ни на что другое, кроме своих мыслей.
Дж. говорил о деле, в которое не верил сам. Впрочем, фон Хартман был чужд снисхождения к любым, даже самым отчаянным мольбам, точно так же, как был равнодушен к угрозам. Просьбы и угрозы проникают в сознание человека примерно таким же образом, как распространяются слухи. Просьбу или угрозу шепчут и передают дальше, но каждый истолковывает их по-своему. В итоге один слух порождает целый ряд слухов, и все они разделяют одну и ту же тревогу или надежду. Кто составляет толпу? Кто распространяет и нашептывает просьбы и угрозы рассудку до тех пор, пока не принимается решение? Толпа – собрание всех возможных ипостасей человека, обсуждающих его доминирующую личность, которую они считают узурпатором. Все эти ипостаси – порождения прошлого; они не сумели пробиться к власти, но не исчезли, а продолжают существовать.
Фон Хартман был человеком, уничтожившим свои возможные ипостаси; от его прошлого остались лишь устаревшие варианты одной и той же личности. Он походил на изображение, оттиснутое на почтовой марке.
Разумеется, он инстинктивно отреагировал бы на грубую силу. Если бы его жизни грозила опасность, он, может, захныкал бы, как ребенок, хотя, скорее всего, остался бы невозмутим. Молчание смерти служит всего лишь продолжением молчания субъективной жизни подобного индивида. Фон Хартман был человеком, которого можно устранить, но которому невозможно бросить вызов, – именно это и делало его идеальным чиновником.
Марика выслушала рассказ об арестованном юноше, и для нее он стал неразрывно связан с Гарибальди и Дж. в лагере для интернированных лиц, откуда она помогла бы ему сбежать. Она тут же решила, что юношу следует освободить и для этой цели ей лучше самой обратиться к губернатору. Все решения Марики были немедленными, потому что ей не требовалось подтверждение их правомерности. Если стрелка ее воли указывала на север, то Марика отправлялась в путь; она не понимала, зачем сверять показания своего внутреннего компаса с другими. Тем не менее она была женщиной, склонной к размышлениям, с той лишь разницей, что ее размышления относились исключительно к прошлому и принимали форму легенд и сказок. В некоторых ей отводилась роль, но те, в которых она не участвовала, интересовали ее не меньше. Когда исчезала необходимость, определявшая события, они становились для Марики легендами и сказками, будто лодка, выброшенная на берег приливом, или кольцо, забытое в шкатулке. Иногда от событий оставалось отсутствие, как в случае с подругой Марики, которая сломала руку во время прогулки верхом. Подруга случайно наткнулась в лесу на своего любовника и его новую пассию, развернула лошадь и понеслась прочь. До того как ампутировали руку, пока кольцо носили, пока лодка плыла, жизнь была слишком полна событий, и в ней не оставалось места размышлениям.
«Марика, я так тебя люблю! Твоя улыбка – как приговор в день Страшного суда. Когда ты снимаешь одежды, ты – воплощение воли. Друг с другом мы бестелесны. Все остальные – болтуны и сластолюбцы. Марика!» Когда Дж. это скажет?
– Его обязательно надо освободить! – воскликнула Марика, как только Дж. закончил рассказ.
Ее супруг согласно кивнул. Он всегда кивал, когда собирался в чем-либо отказать.
– Вы покорили ее сердце своим красноречием, – сказал он. – К сожалению, в нынешних обстоятельствах вмешательство в дело вашего юного друга не представляется возможным. Вдобавок это опасно. Предположим, он ни в чем не виноват. Сам по себе он опасности не представляет, но какой эффект помилование окажет на настроения в городе? Границу захотят перейти другие, их число многократно возрастет. Чем это закончится? Пограничникам отдан приказ стрелять на поражение в любого, кто не останавливается и не предъявляет документы. Помилование вашего юного друга станет причиной смерти множества юношей. И к чему это приведет? Политические и дипломатические последствия пограничных инцидентов непредсказуемы. Скорее всего, начнутся военные действия. Моя жена в политике не разбирается. В политике все взаимосвязано. Ваш итальянский юноша пересек границу незаконно, и ему грозит длительное тюремное заключение, но помилование в этом случае приведет к войне, в которой погибнут десятки тысяч сыновей и отцов семейств.
Где-то в особняке зазвенел телефон. Банкир встал, подошел к жене и коснулся ее руки, лежащей на подлокотнике кресла.
– Вот поэтому беднягу невозможно освободить.
Марика не выказала ни малейшего возмущения. Она никогда не приводила доводов, равно как и не прислушивалась к ним. Она вела себя как зверек – или как человек, выбежавший по тропе на берег широкой быстрой реки: нетерпение или досада были бы напрасны. Она сидела невозмутимо и спокойно, будто оглядывая реку и решая, в какую сторону побежать по берегу. Марика ни о чем не задумывалась, зная, что живет по особому разрешению и иначе жить уже не может. Она ощущала это, как ощущают простор равнины или близость невидимого моря. Без Вольфганга Марика превратилась бы в бродягу, а бродяг она презирала. К тому же она чувствовала, что все события мира, все остающиеся от них легенды и сказки переходят во владение таких людей, как ее муж.
В дверях возник лакей и объявил, что телефонируют из Вены. Фон Хартман извинился и вышел из гостиной.
– Я хочу танцевать, – произнесла Марика, встала и медленным кругом двинулась по паркету к Джи. – Кто вы? – спросила она. – Вы не тот, кем представляетесь. – По-итальянски она говорила плохо. – Нет, правда, кто вы на самом деле?
– Дон Жуан.
– Многие мужчины считают себя донжуанами, но настоящих я не встречала.
– Да, это имя многие себе присваивают.
– И вы тоже?
– Я?
– Да, вы правы. Я сама вас спросила и поверила вашему ответу. – Марика отошла в сторону и тусклым голосом поинтересовалась: – Помните, вы предложили нам съездить в Верону? Вы когда собираетесь?
– Я тебя люблю.
Странно неподвижное пламя свечей подчеркивает туго натянутую кожу на ее скулах.
– Если бы мы были дома, то поехали бы в лес на прогулку. Прямо сейчас, пока он не вернулся в гостиную.
– Повернись ко мне.
Он накрывает ладонью ее нос и рот. Теплая рука ощущает нос как нежную гланду. Глаза Марики смеются. Ладонью, чуть влажной от дыхания, он проводит по туго натянутой коже щеки, к покрасневшей раковине уха.
– Я не такая, как все, – шепчет она.
Фон Хартман замер на пороге, окинул внимательным взглядом две фигуры у камина и задумчиво вошел в гостиную. Ни Дж., ни Марику не интересовало, как долго он за ними наблюдал.
– Похоже, правительство в Риме решило вступить в войну, – заявил фон Хартман и положил руку на плечо Дж. – Это вопрос времени. Боюсь, вам придется выбирать: мы или лагерь для интернированных.
– У меня есть время, – ответил Джи. – Не обязательно быть политиком, чтобы услышать, как надвигается лавина войны. Я пока ее не слышу.
– Нам лучше съездить в Верону сейчас, пока война не началась, – сказала Марика. – Давайте завтра отправимся.
– Ох, ты как ребенок, – вздохнул фон Хартман. – Зачем тебе в Верону?
– Я хочу путешествовать.
– Там лошадей нет. Там есть театр.
– Ненавижу этот город! – воскликнула Марика и направилась к дальней стене гостиной, где блестел белый кафель греческого храма и на полках до потолка теснились книги. – Здесь все интересуются только страхованием. Если война начнется через неделю, в Верону надо ехать немедленно.
![Василий Головачев - Ультиматум [сборник]](/uploads/posts/books/103752/103752.jpg)
