Поппи Адамс - Мотылек
– Вот именно! – возмущенно восклицаю я.
– Ты бы всем об этом рассказала.
– Само собой!
Но, не успев произнести эти слова, я почувствовала, что петля затянулась.
– И я поняла, что это Клайв столкнул ее с лестницы, а ты прикрываешь его.
– Что-что?! Вивьен, ты все-таки рехнулась!
Меня охватывает сильное раздражение. С какой стати она лепит свои смехотворные теории и пытается очернить светлую память наших родителей?
– Клайв этого не делал, и я никого не прикрывала, – твердо говорю я, но сама понимаю, что мои попытки заставить ее изменить свое мнение тщетны. – Ясно, что эти мысли вызревали у тебя в голове много лет, но неужели ты не видишь, что все это бред?
– Ты не осознавала, что прикрываешь его, – гнет свою линию Вивьен. – Ты до сих пор этого не осознаешь. Полицейским не разрешили допросить тебя, хоть я и твердила, что они должны это сделать.
– Чушь, Виви! Даже если бы полицейские допросили меня, я сказала бы им только то, что говорю тебе сейчас. Мод упала с лестницы.
Это невыносимо! Именно Вивьен, а не я, не имеет ни малейшего представления о том, что произошло. Я опускаю глаза на свои часы и начинаю водить по циферблату большим и указательным пальцем, мысленно отгораживаясь от слов Вивьен и решая, стоит ли наконец рассказать ей тайну, которую я пообещала хранить до конца своих дней, – пообещала себе и Мод? Теперь я понимаю, сколь опасными могут быть тайны. Вы храните их, чтобы защитить кого-то, но так они приносят еще больше вреда. Я спрятала правду, и на протяжении многих лет Вивьен заполняла образовавшуюся пустоту бредовыми идеями. Несомненно, зная правду, она прекратит возводить на Клайва или на меня обвинения в убийстве Мод и перестанет злиться на нас – и наконец успокоится.
– Вивьен, – говорю я, собираясь с духом, – я должна кое-что тебе рассказать.
Она ничего не отвечает, но снимает ноги со стула и выпрямляется. По ее виду я понимаю, что она готова выслушать меня. То, что я собираюсь сообщить, станет для нее потрясением, даже откровением, поэтому я закрываю глаза, чтобы не видеть ее лица и выражения недоверия, гнева или чего там еще на нем.
Я почти скороговоркой произношу:
– Твоя мать была алкоголичкой. Вот почему она перепутала дверь подвала с дверью кухни. Часто она напивалась до такой степени, что не осознавала, что делает или куда идет.
Некоторое время я сижу с закрытыми глазами, дожидаясь реакции Вивьен, но она молчит. Наконец, после долгой паузы, я чувствую, как ее рука опускается на мое запястье и мягко его пожимает – она словно предлагает мне открыть глаза. У Вивьен грустный, растерянный вид – на мгновенье мне даже кажется, что она разразится слезами. Должна сказать, что я ожидала другой реакции. Но то, что она произносит, становится для меня еще большей неожиданностью.
– Я знаю, – просто отвечает она. – Вот почему он ее убил.
– Прекрати, Вивьен, прекрати сейчас же! – срываюсь я на крик. – Ты всю жизнь только и делала, что разрушала нашу семью, и вот ты являешься сюда и начинаешь все сначала! А ведь они оба давно уже мертвы!
– Я? Разрушаю семью? Да я всю жизнь пыталась склеить ее осколки!
Меня бесит то, что она приписывает себе мои усилия, а свои собственные действия – мне.
– Это я пыталась ее склеить, Вивьен, – говорю я. – Я единственная пыталась сделать так, чтобы мы оставались семьей. Ты порвала с Мод, потом с Клайвом, а потом сорок семь лет не разговаривала со мной. Как же ты смеешь утверждать, что ты пыталась все исправить?
– Я поссорилась с Мод потому, что она тебя избивала, и я пыталась это прекратить.
– Ты знала? – не веря собственным ушам, переспрашиваю я.
– Джинни, мы все это знали. Артур рассказал о том, что она делает, и о том, что ты скрываешь это, потому что тебе стыдно. Клайв не сразу осознал, как далеко все зашло. Он не мог этого выносить – как и все мы. Мы решили, что должны как-то остановить ее.
У меня нет слов.
– Так что с Клайвом я порвала потому, что в конце концов этот ублюдок выбрал самое удобное решение. Чтобы прекратить эти избиения, он просто столкнул Мод с лестницы. Ведь она едва не убила тебя, и очень даже возможно, что это произошло бы чуть позже. Ему не хватало терпения и времени на то, чтобы решить проблему ее пьянства, поэтому он просто избавился от нее, как избавлялся от ненужных экземпляров бабочек.
Весь мир закружился у меня перед глазами, распадаясь на части. Но как ей стала известна моя тайна? Есть множество причин, по которым это просто невозможно, но я не могу высказать их все сразу – придется делать это по очереди.
– Но Вивьен, даже Клайв не знал, как сильно она пила, – неуверенно произношу я.
Вивьен лишь качает головой.
– А с тобой, – спокойно продолжает она, – я порвала потому, что не могла преодолеть чувство, что во всем виновата только ты. Я думала о том, что ты, возможно, сама того не зная, испортила жизнь мне и всем нам. Я думала об этом, несмотря на строгий запрет: Клайв никогда не позволял нам даже таких мыслей. Ты всегда была выше любых обвинений.
Помолчав пару секунд, она продолжает:
– Нам запрещено было раскачивать лодку, в которой мы плыли, и тем нарушать неустойчивое равновесие – ведь ты могла и упасть вниз. Слишком сильные эмоции могли тебя погубить. Чтобы укрепить твою уверенность в себе, надо было помочь тебе почувствовать себя как можно более нормальной. Нам никогда нельзя было упоминать про твои… твои особенности. Ну так вот, ерунда все это. Я тебя не виню, но считаю, что они ошибались на твой счет. Думаю, ты справишься с небольшой порцией правды. Самое время тебе узнать ее и принять на себя часть ответственности за их смерть.
Ответственность? Вивьен или сама сошла с ума, или пытается убедить меня в том, что я безумна. Меня изумляет то, что всю жизнь она прожила с верой в это. Бедняжка! Все мое тело будто окаменело. Спиной я прижалась к стене, а руки стиснула в кулаки, костяшки которых побелели от напряжения. Я не в силах даже моргнуть. В густом воздухе перед моими глазами снуют взад-вперед черные точки. Я не хочу быть здесь, не хочу слушать все это. Я бегу прочь, прочь отсюда, прочь от себя – вдоль по туннелю. Вслед мне летит грохот невразумительных слов, но я набираю ход, отрываясь от этих вопросов, слов и боли, и наконец достигаю места у себя в голове, где стоит та дверь. Открыв ее, я заскакиваю внутрь и быстро запираюсь – как раз вовремя. Шар из шума, хаоса и злобы разлетается о прочную дверь. Я знаю, что Вивьен все еще говорит, но это уже не имеет значения – меня больше нет с ней. Я по одному задвигаю засовы. Наконец-то я одна!
Я не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я почувствовала, что Вивьен подошла ко мне вплотную и обняла меня.
– Прости, сестренка, – мягко произносит она. – Мне очень жаль. Я понимаю, как нелегко тебе сейчас, когда ты узнала все это так внезапно.
Она говорит это, словно никакого спора не было, словно все факты ясны и однозначны и я просто должна привыкнуть к ним, усвоить их. Мне хочется криком высказать свое возмущение – она совершенно неправильно поняла меня, и у нее нет никаких доказательств. Я ученый, мне нужны твердые доказательства. Очень даже возможно, что эти предположения сформировались у нее в голове под долгим влиянием горьких чувств.
Я иду прочь, ощущая себя очень уставшей, – меня вдруг одолевает желание поспать. Кроме того, мне и без того есть о чем поразмыслить. Надо подготовиться ко вторничному обеду с энтомологами: проверить, в порядке ли мои коллекции, а возможно, и выставить напоказ наиболее значимые мои открытия.
19
Охотник на мотыльков
Сама не знаю, что меня разбудило, но я лежу и смотрю на яркую луну в небе. Она висит низко над горизонтом, своим блеском затмевая звезды. Быть может, она была послана, чтобы разбудить меня? Ее свет заливает всю долину и с кровати кажется, что ночь настала только в доме. Я закрываю глаза, желая, чтобы крепкий сон вернулся ко мне, принеся забвение, и зная, что этого не случится. С возвращением, очередная бесконечная ночь!
Часы на тумбочке показывают, что сейчас двенадцать минут первого. Я с трудом сажусь и инстинктивно проверяю время на обоих наручных часах – они идут правильно. И тут я чувствую жжение в кистях рук. Я смотрю на раздувшиеся костяшки большого пальца, обтянутые тонкой, похожей на бумагу кожей, которая в опухших местах кажется лоснящейся. Пришла весна, принеся с собой боль. Я вспоминаю, как Клайв наполнял на кухне синий таз для стирки, пробовал воду – она должна была быть теплой, но не горячей, – а потом осторожно нес его, стараясь не расплескать, в эту комнату, к кровати, на которой лежала скованная болью Мод. Он берет ее за руки и с любовью опускает их в воду, теплом, нежностью и массажем возвращая их к жизни. Мои родители молчат, объединенные общей болью, но я вижу глаза Мод, напуганные и молящие о помощи, находящие утешение в твердокаменной надежности Клайва. Опустив глаза в таз, он весь уходит в заботу – а Мод растворяется в святилище его силы и решимости, всецело положившись на него. Восхитительные, умиротворяющие воспоминания.
