Мануэль Скорса - Траурный марш по селенью Ранкас
– Что, еды нету?
– В Чинче мы мяса нажарили, ваша милость.
– Я тебе не милость, так тебя и так!
– Слушаюсь, ваша милость.
Огонь разводили целый час. В одной из хижин Кайетано отыскал кофейную эссенцию. Инспектор ждал едва живой – он не ел с семи часов утра. Наконец Кайетано. принес кипящий кофе. Галарса подул, хлебнул и весь скривился.
– Это что за дрянь?
– Кофе, ваша милость.
– Покажи.
Ему принесли грязную бутылку. Инспектор вынул пробку и поскорее отвернулся.
– Где вы его выкопали, так тебя и так?
– Чистая эссенция, ваша милость. В Уанкайо покупали.
– Когда покупали, скотина?
– Год назад, ваша милость.
Инспектор воздел к небу руки;
– Господи, когда эти варвары станут людьми? Когда их коснется цивилизация? Кровать Хоть дадите?
Ему дали баранью шкуру. Инспектор забылся безотрадным сном. Власти селенья Чинче приуныли: если инспектор будет злиться, он решит дело не в их пользу. Выборному пришлось прибегнуть к кулакам, чтобы взбодрить их.
«Будь что будет, – сказал Кайетано. – Дадим, ему хороший завтрак». Предложение было прекрасное, но трудновыполнимое. Непогода перекрыла дорогу. Стали шарить по хуторам: не нашли ни крошки. Буря не унималась. Фермин Эспиноса – бывший сержант и бывший арендатор, поселившийся в пещере после изгнания из Чинче, – обнаружил курицу и экспроприировал ее. Приближался рассвет.
– Стряпать умеешь? – спросил Кайетано.
– В казарме всему научишься.
– Стуши-ка ее получше.
Когда голод разбудил инспектора, яркий солнечный свет смыл все грехи, а на чурбанчике, покрытом, как скатертью, пожелтевшей газетой, дымился котелок с тушеной курицей.
Инспектор понял, каких это стоило усилий, и улыбнулся. Он кинулся на котелок, проглотил одну ложку, и его чуть не вырвало.
– Это что за мерзость?
– Курица, ваша милость, – отвечал Кайетано. – Сам ощипал.
– Это не курица, а дерьмо, – выговорил инспектор.
Кайетано понюхал и скривился от хохота. Это было дерьмо.
– Слушай, Эспиноса, ты котелок закрывал?
– А?…
– Сукин ты сын! – загремел Кайетано. – Ты что, не знаешь, когда жгут навоз, надо закрывать все крышкой, а то провоняется?
Трагедия жителей Чинче повергла в ужас жителей Янакочи.
– Надо все приготовить, – беспокоился Агапито Роблес.
– Хорошо бы музыкантов нанять, – посоветовал Скотокрад.
– Триста солей сдерут.
– Дадим, чего там.
Двенадцатого декабря утром шестьдесят человек во главе с выборным отправились верхом в Янауанку. Городская площадь не помнила такой кавалькады, даже жандармы проснулись от удивления. Сержант Кабрера поправил подсумок и объехал площадь, грозно хмуря брови. На большее он не решился. Когда Эктор Чакон и Скотокрад с Конокрадом вступили на площадь, их встретило тревожное жужжанье. Поджидая их, люди курили, выпивали, разговаривали. Стемнело рано, как всегда в туманные дни. К семи на выселках Чипипаты замигали два огонька.
– Едут! – крикнул выборный.
Через тридцать минут на площадь въехал забрызганный грязью грузовик. Оркестр, смущая жителей, заиграл «Марш Знамен». Инспектор снял шляпу.
– Власти Янакочи, – с достоинством сказал выборный, – приветствуют вас, сеньор инспектор.
Скотокрад и Конокрад услужливо подхватили его вещи. Музыка и крики сопровождали инспектора до гостиницы. Инспектор вышел из машины. От восторгов и от высоты у него кружилась голова.
– Я очень устал, – произнес он у самой двери.
– Нет, не сюда, сеньор инспектор, – сказал выборный.
– Почему?
– Надо пройти через патио, – сказал Скотокрад.
Гостиница была одним из порождений Симеона Забывчивого, единственного здешнего архитектора. Он не помнил ни обид, ни чертежей, и в домах его всегда недоставало двери, окна или прохода. Благодаря его таланту многие спали в гостиной и ели в сарае. В гостинице «Международная» он забыл построить лестницу. Владельцы не разрушили здания, а решили, что постояльцы смогут взбираться наверх по деревянной лестнице, приставленной к стене, и в этом был свой прок. Здесь не могли селиться пьяницы.
– Я немного отдохну, – сказал инспектор.
– К которому часу подать лошадей?
– К девяти.
Агапито. Роблес поклонился.
Снова грохнул марш, и под приветственные крики инспектор полез наверх.
– Завтра все на площадь! – крикнул Роблес.
– Созовем колокольным звоном, – прибавил Фелисио де ла Вera.
Всадники скрылись во тьме. Цокот копыт затих. Через час они шлепали по густой грязи.
– Завтра увидимся, – зевнул Агапито Роблес.
– Останься, – приказал Сова.
– В чем дело?
Сова поднял подсумок.
– Что это?
– Сорок пять выстрелов.
Выборный застыл в седле.
– Эктор, – прохрипел он, – я видел дурной сон.
Сова не ответил.
– Я видел во сне, что пампа кишит жандармами.
Сова похрустел пальцами и ничего не сказал.
– Эктор, ведь он может уступить.
– Судья уступит, когда рак свистнет.
– Мы, начальники, – закашлялся Роблес, – не согласны, чтоб он умер. Ты не имеешь права губить селенье, Эктор.
– И это ты видел во сне?
Роблес применил запрещенный прием.
– Без разрешения ничего нельзя делать, – сказал он.
Револьвер блеснул в руке Эктора Чакона.
– Чего ж я готовился?
– А что?
– Ладно! – крикнул Эктор и пришпорил коня. Конь рванулся вскачь.
– Эктор, Эктор!
Но Эктор Сова скакал по бескрайней пампе. Только на рассвете он пожалел коня и подъехал к дому. Кот по имени Тигр стал тереться об его ноги, выгибая хвост.
– Сюда, отец, сюда! – звал его голос сына.
«Решил, что я пьян», – подумал Сова. Из дверей высунулась грязная и заспанная детская мордочка.
– Возьми свечку, Фидель.
Мальчик поцеловал ему руку и зажег огарок. Неверный свет озарил шершавые стены. На полу валялись мешки с картошкой, конская сбруя. Мерно дышала во сне дочь Хуана. Былая усталость внезапно сковала ему ноги. Он расстегнул пояс. положил на стол револьвер и подсумок. Пули рассыпались по столу.
При виде оружия глаза у Фиделя загорелись.
«Завтра умру, – думал Сова. – Жандармы меня изрешетят, привяжут к лошади и потащат. Никто не узнает меня – ни жена, ни Хуана, ни Фидель, ни Иполито».
– Я завтра убью Монтенегро, – сказал Сова. – Прикончу этого гада. Надо с ним кончать, скот пасти негде.
Фидель погладил револьвер, словно кошку.
– Сколько надо пуль, чтоб убить человека?
– Одной хватит.
– А тебя жандармы не убьют?
– У меня пуль много.
– А стрелять в тебя будут?
– Они и в оленя не попадут, куда ж им в меня! Поздно уже, спи.
Глаза у Фиделя сверкали.
– Убей всех помещиков, папа. Я тебе помогу. Чтобы ничего не заметили, я завтра понесу револьверы под пончо.
Сова заснул и ни о чем больше не думал. Его разбудили голоса Фиделя и Хуаны.
– Пошевеливайся, сестрица! – кричал в кухне сын. – Сегодня праздник. Купи сыру и хлеба.
– Сопли вытри и заткнись.
– Знаешь, чего мы сделаем? – Он поднял револьвер. – Убьем судью.
– Брось эту штуку!
– Нет, сестрица, это женщинам трогать нельзя. Это не шуточки. Лучше помолчи и приготовь отцу завтрак.
Сова лежал на бараньей шкуре и считал удары колокола. Потом он встал, оделся, вышел во двор и смочил водой ясную от гнева голову. На столе, покрытом клеенкой в цветах и очищенных фруктах, его поджидали кувшин козьего молока, две лепешки и сыр. Фидель подошел к нему и поцеловал ему руку.
– Лентяй, – сказал он сыну, – заспался!
– Я в четыре встал, – ответил сын. – Завтрак тебе приготовил. Пей молоко, Эктор, и ничего не бойся! Пойду оседлаю тебе коня получше.
Он вышел, в руке у него была веревка. Сова обмакивал в молоко хлеб и медленно его жевал. Подошла заплаканная Хуана.
– Ты, правда, судью убьешь?
– Кто тебе сказал?
– У Фиделя пистолет и пояс с пулями.
– Я должен совершить преступление, – мягко сказал Чакон. – а то скоту негде пастись.
– Нам будет хуже, отец. Полиция замучает.
Из ее узеньких глаз текли слезы.
«Все равно убью», – подумал он и, как в озаренье, вдруг пощадил обреченных. Никто не умрет – ни Ремихио, ни Роке, ни Томас. Виноват будет он один. «Я убью его лицо, убью его тело, убью его руки, убью его голос, убью его тень».
В дверях появился широкоплечий парень.
– В чем дело, сынок?
Ригоберто снял шляпу и поцеловал ему руку.
– На площади народ собрался. Они очень шумят, отец.
– Что ж, сегодня суд.
– Люди говорят, что ты убьешь судью. На улицах не пройти.
– Как это?
– Не надо было никому говорить, отец.
– Нас было мало, Ригоберто.
– Мало? Люди знают, что вы собирались в Кенкаше. Люди очень боятся, отец.
– Пускай болтают.
– Ты не передумал, отец?
– Все равно убью.
Ригоберто с отчаянием всматривался в непроницаемое лицо отца.
Глава восьмая
о таинственных работниках и их непонятных занятиях
Я, дон Альфонсо, вас не виню. Мы вас выбрали выборным за то, что вы в овцах разбираетесь. Вы умеете их растить. Вы за милю узнаете, чем они больны. Ранкас лелеял большие замыслы: мы хотели завести тут питомник отборных овец, чтоб улучшить породу. В Хунине так сделали, чем же мы хуже? Мы звали, что наш сенатор, добиваясь голосов, поможет селеньям, которые способны выращивать породистый скот. Вот мы и хотели, чтоб нам помогли. Мы постарались бы немного и через несколько лет продавали бы уже приплод от наших овец и производителей, которых нам дали бы из Управления скотоводства. И мы выбрали вас, дон Альфонсо, чтоб вы возглавили ферму. Я вас не виню. Я бы никогда не разрешил швырять камнями в ваш дом. Я понимаю, почему вы не протестовали. Вы решили, что они окружают гору просто так, испытывают проволоку. Что ж вы еще могли подумать? Что вы могли заподозрить? Я вас не виню, один Теодоро Сантьяго заподозрил недоброе, но как ему поверишь, когда он вечно каркает? Да, Ограда обогнула Уиску и подобралась к Уанкакале. Но я понимаю, почему вы и тут не встревожились. За горой Уанкакала течет Юраканча. И вы, наверное, сказали: «Нет, этого потока им не перейти. Здесь они остановятся».
