Сьюзен Сван - Что рассказал мне Казанова
– Я посчитал бы это за честь, граф Вальдштейн, – ответил отец.
Граф поклонился в ответ, и они ушли, его тетушка при этом осторожно держала свою драгоценную бутылочку. Едва она сделала шаг, как маленький фокстерьер вырвался из-под складок ее юбки и побежал, заливисто тявкая, вниз по дорожке. Я засмеялась.
Френсис поскреб в подмышке.
– Это женщина или мужчина? – спросил он, когда мы возвращались на лодку.
– Разумеется, женщина, по общему мнению, – улыбнулся отец. – Я полагаю, что Желанная впервые встретила женщину себе под стать.
Старая женщина была права насчет моих зеленых глаз только частично. Скажем откровенно, это моя самая привлекательная черта: ни мой рост (я чересчур высокая), ни комплекция Моего Бедного Друга (это имя я присвоила своему физическому существу) не сравнятся с моими глазами, хотя тетушка Абигейл и говорила, что во мне есть «разумная открытость», выгодно смотрящаяся на фоне «тусклоглазой красоты». Она также заметила, что мой ум когда-нибудь завоюет сердце мужчины, который увидит меня такой, какая я есть. Абигейл утверждала, что именно таким было представление о любви моей покойной матери: человек, который видит тебя и ценит, – это тот, кто любит тебя больше всех.
У меня же не было никаких идей касательно любви. Единственным моим опытом был редкозубый Френсис, совершенно точно не видевший меня или что-либо еще, за исключением размера владений, по которым проезжал наш экипаж, и количества посеянной кукурузы, которая, как он хвастался, пришла от индейцев Нового Света. Семья Гучей была очень добра к отцу и мне с тех пор, как умерла мама, оставив в наследство только меня и двух; братьев, живших в Вермонте. Именно мама назвала меня Желанной, потому что очень хотела девочку. После свадьбы отец просил Господа о прощении, веря, что любовь к матери затмила его чувство преклонения пред Всевышним. «Боже, научи меня оставить позади все горести, что стоят на пути к Божественной любви, – молился отец, – ибо я слишком горд и душа моя полна чувственности, ведь я счастлив более с моей дорогой женой, чем в любви к Тебе». В тот день, когда я родилась, мама умерла, несмотря на все попытки отца предпочесть ей своего Создателя.
По дороге, вымощенной лучами заходящего солнца, мы вошли в Адриатическое море, и на нашу баржу налетели, как саранча, гондольеры, громко предлагая свои услуги и дома в Венеции. Пилигримы набились в самые дешевые лодки, оставив нам дорогие, с кабинами, покрытыми деревом. Отец пошел с графом Вальдштейном, тогда как Френсис и я последовали за его тетушкой на прочную черную гондолу, управляемую двумя гондольерами. Пожилая женщина изучала меня, пока мы плыли к отдаленным венецианским куполам. Я вежливо ей улыбнулась, не обращая внимания на Френсиса, который упорно пихал меня локтем в бок, пытаясь завязать оживленный разговор о красоте мягкого розового света, разлитого по водам лагуны.
Когда мы причалили, отец, не слишком любивший морские поездки, сошел, покачиваясь, со своей гондолы. Вежливо, не обращая внимания на его состояние, граф Вальдштейн указал на Герцогский дворец и со смехом спросил, слышала ли я о печально известном распутнике и любовнике Джакомо Казанове де Сейнгальте, который как-то был заключен здесь. Когда я сказала «нет», граф объяснил, что этот человек, Казанова, как он назвал его, совершил дерзкий побег из своей тюрьмы в 1759 году, использовав кусок камня, чтобы взломать свинцовую крышу. Он, продолжал граф, смог убедить другого заключенного, священника, убежать вместе с ним. Двадцать лет спустя, добавил Вальдштейн, Казанова снова приехал в Венецию, только для того, чтобы вновь познать муки изгнания. И сейчас этот человек вынужден зарабатывать на пропитание, развлекая европейское общество сказками о своем побеге.
Тут тетушка взглянула на рассказчика с укором, что пробудило мое любопытство, и я решила узнать побольше об этом авантюристе.
– А почему господин Казанова был заточен в тюрьму? – спросила я.
– Инквизиторы посчитали его угрозой Республике, – ответил граф Вальдштейн.
Тем временем отец восстановил равновесие и объявил во всеуслышание, что базилика Святого Марка – это образец «варварской готики». Когда я повернулась к нему, он крикнул:
– Желанная, Венеция – это скверно пахнущая сточная канава, подходящая только для бобров!
Я оглянулась, испытывая стыд за своего отца, а графиня взяла меня за руку и прошептала:
– Мисс Адамс, вы, как и я, пленница обстоятельств. Мы должны сделать все, что возможно, без ведома других, чтобы вырваться на свободу.
Я стояла, ошеломленная, и позволила старой женщине прижать меня к своей плоской груди. От нее исходил тонкий аромат розовой воды и мыла, непохожий на гниловатый запах Френсиса. Я взглянула на отца – не услышал ли он этой фразы, но даже он все-таки не смог устоять и любовался видами Венеции.
Первый Вопрос Дня: Почему Создатель позволил замерзнуть левой половине лица моего отца? Я знаю, что он перенес сердечный приступ прошлой осенью, но это кажется мне второстепенной причиной. Со времени смерти моей матери отец стал получеловеком с половиной лица, а я, его дочь, цельной и полной во всех своих частях.
Второй Вопрос Дня: Почему я должна выйти замуж за Френсиса, который на пять лет моложе меня и безразличен ко всему великому и прекрасному? За Френсиса, который читает только практические книги, вроде «Фермерского альманаха», и остерегается всего живого и смелого, например «Кандида», Вольтера? За Френсиса, который сетует на французов и не понимает, какие счастливые месяцы я провела в Париже в качестве хозяйки своего отца? И почему отец должен заявлять всем и каждому, что Венеция – это грязное место, подходящее только для бобров?
Выученный Урок: Моя задача – ухаживать за своим престарелым родителем, хотя отец и не является источником щедрой любви, которого жаждет моя душа. Он всего лишь Человеческое Создание, которое надо лелеять».
Люси растрогалась от желания автора дневника лелеять своего отца как «Человеческое Создание». С запада плыли аккорды струнных квартетов, а где-то неподалеку от «Да Рафаэля» звонил колокол. Люси вдруг пришла в голову мысль, что эти звуки озаряют Венецию на протяжении столетий. Возможно, струнные квартеты звучали, и тогда, когда Желанная, ее отец и Френсис Гуч высадились на берег.
Она вернулась к отрывку, где граф Вальдштейн описывал побег Казановы из тюрьмы. Люси была уверена, что это произошло в 1756 году, а не в 1759, вернулся же он в Венецию в 1774, восемнадцать лет спустя, а не двадцать, как говорил граф Вальдштейн Желанной Адамс. Однако следует дважды проверить все даты; ни одному источнику нельзя доверять всецело. Когда тетя рассказала ей о дневнике, Люси сочла своим долгом побольше разузнать о Казанове и его времени.
Гордая своим статусом хранительницы фамильных реликвий, она провела долгие часы у Миллера, пристально изучая старые тексты о Казанове, заказанные по межбиблиотечному абонементу. Она также присоединилась к интернет-сообществу со странным названием «Общество казановистов» и посетила семинар, посвященный Венеции XVIII века. Ей понравилась французский психолог Лидия Флем, рассказывавшая глупо улыбавшейся, самодовольной аудитории, что Казанова считал, что женщины имеют такие же права на сексуальное наслаждение, общественное признание и уважение их ума, которыми пользовался он сам.
Из лекций Флем Люси также узнала, что Казанова был заключен в тюрьму по обвинению во владении книгами франкмасонов. Республика вынесла ему приговор под предлогом того, что эти тексты якобы доказывали его интерес к оккультизму, тогда как на самом деле виной всему были независимые взгляды масонов, которые, как считалось, угрожают католицизму.
Люси заметила, что ресторан постепенно наполняется посетителями, и подумала: интересно, сидит ли еще на террасе молодой фотограф? Она надела солнцезащитные очки, и от нечего делать стала рассматривать женщину с ребенком, сидевших за четыре столика от нее. Женщина посмотрела в ее сторону, заметила, что Люси наблюдает за ней, и насмешливо улыбнулась. Девушка быстро сняла очки и, смущенная, снова погрузилась в чтение дневника.
«Страстная пятница, 17 апреля 1797 годаДа простятся мне мои недобрые слова об отце.
Сегодня в кафе «Флориан», расположенном на площади Святого Марка, я встретила Филиппа де ла Айе, брата графини Вальдштейн. Он так же высок, как и его сестра, и, как она, носит одежду, давным-давно вышедшую из моды: полосатые, бело-голубые брюки и выцветший сюртук из желтого сатина. Я видела на штанах заплаты, швы которых были хитро спрятаны под лентами цвета слоновой кости. Господин де ла Айе также щеголял в каштановом парике, стянутом сзади в хвост, а в руках носил бамбуковую трость с кисточками, покачивающимися при движении. Несколько завсегдатаев кафе с любопытством посмотрели в нашу сторону, но большинство посетителей «Флориана» были слишком увлечены разговором о генерале Бонапарте, чтобы заметить нас. Отец выяснил этим утром, что генерал Жуно, французский офицер, находится в Венеции для встречи с дожем, требуя денег для финансирования войны генерала Бонапарта против Австрии.
