Сюзанна Камата - Теряя сына. Испорченное детство
Позади меня кто-то произнес по-английски, почти без акцента:
– Ему приходилось убивать на войне. Он рисовал свое раскаяние.
Я обернулась и увидела мужчину с бородкой. Он был всего на пару дюймов выше меня. Я подумала, что его кожаный пиджак был бы мне как раз впору. Он стоял так близко, что я почувствовала запах его мыла, сигарет и мятной жевательной резинки.
– Вы говорите по-английски? – спросила я.
– Да. Я жил в Сан-Франциско, когда был студентом.
– Интересуетесь живописью?
– Как и вы. – Он протянул руку с ухоженными ногтями. – Юсукэ Ямасиро.
– Джил Паркер. Приятно познакомиться.
Он внимательно посмотрел на меня, будто хотел запомнить мое лицо. Я не привыкла, чтобы меня так разглядывали, и мне стало неловко, но я выдержала его взгляд. В том доме, где я снимала квартиру, было довольно много неженатых мужчин, но они всегда прятали глаза, когда встречались со мной на лестнице, и не отвечали на мои приветствия. А этот мужчина меня не боялся. Ну, он ведь жил в Соединенных Штатах. Наверно, даже встречался с американками.
Оставшуюся часть выставки мы обошли вместе. Я смотрела, Юсукэ комментировал. Изредка он касался ладонью моих лопаток, направляя меня в нужную сторону. Мне нравилось чувствовать его пальцы на моей спине. Я ненароком дотронулась до его руки. Потом он предложил пойти куда-нибудь выпить кофе. Я согласилась.
Когда Юсукэ спросил, как я оказалась в Японии, я ответила, что из-за Блондель Мэлоун. Мы обе выросли, рисуя сады Южной Каролины, хотя она родилась в девятнадцатом веке. Мэлоун уехала из Колумбии в поисках новых впечатлений, которые можно было бы перенести на холст, а я жила в том же районе, где когда-то жила она, и любила бродить рядом с ее бывшим домом. Я представляла ее на медленном, как улитка, пароходе, плывущем в Иокогаму, и думала, что когда-нибудь тоже буду сидеть в широкополой шляпе перед мольбертом в тени огромной Фудзиямы и рисовать все, что вижу. Как и ей, дети будут приносить мне нарциссы и цветущие ветки вишни. А мужчины будут умолять выйти за них замуж, но я всем буду отказывать во имя искусства.
– Вы и сейчас думаете так же? – спросил Юсукэ. Он сидел напротив меня, свободно закинув руку на спинку дивана. Зубы у него были ослепительно-белые.
– Да нет, пожалуй, – сказала я. – Наверно, было бы неплохо когда-нибудь выйти замуж.
Он задержал свой взгляд на мне еще на секунду, затем положил в кофе кусочек сахара и стал его размешивать.
– Хотелось бы взглянуть на ваши картины. У меня есть небольшая галерея. Возможно, я смог бы устроить вам выставку.
У меня не было столько работ, чтобы хватило на целую выставку, но пару хороших рисунков можно было выбрать. В любом случае, я не собиралась упускать такую возможность.
– Почему бы и нет? Когда?
– Завтра вечером вас устроит?
Я обещала маме Морите подменить одну из ее девушек. Будет нехорошо, если я вдруг откажусь.
– Э… завтра не получится.
– У вас свидание? – Он слегка улыбнулся. – Кем вы работаете? Преподаете английский язык?
Я бы предпочла не рассказывать ему о хостес-клубе. Я знала, как многие мужчины смотрят на женщин, работающих в ночных заведениях. Не хватало только, чтобы он подумал, что я легкого поведения. Но в то же время врать мне тоже не хотелось. Оставалось только надеяться, что пребывание в Америке прибавило его взглядам либеральности. Я рассказала ему о «Ча-ча-клубе».
Он слегка нахмурился, но, посмотрев на меня, улыбнулся.
– Тогда послезавтра?
– Отлично.* * *Обычно по четвергам в «Ча-ча-клубе» довольно спокойно, но в тот день у нас все столики были заняты.
Мама Морита направила Веронику – красивую филиппинку с глазами газели и мальчишескими бедрами – и меня к столику бизнесменов из международной фармацевтической компании. Галстуки они уже распустили. Было видно, мы не первая гавань, куда они заплыли в этот вечер.
Один из них все время распоряжался – наверное, это был начальник. Он потребовал бутылку «Джека Дэниэлса», которую оставил в баре, и мама Морита принесла ее на лакированном деревянном подносе. Вероника разливала напитки и зажигала сигареты. Затем он приказал принести список песен, и мама Морита подала ему книжку, хотя она лежала на столе прямо у него под носом.
Вся эта суета длилась довольно долго, и я не сразу обратила внимание на хмурого мужчину, сидевшего рядом со мной. Он не курил и почти не пил. Оставив стакан на столе, он молча смотрел, как тают в нем кубики льда.
– Арахис? – Я протянула ему блюдце, чувствуя себя виноватой. Я ведь должна была заботиться о том, чтобы ему не было скучно.
– Нет, спасибо, – ответил он по-английски. – Нет аппетита.
Его дружки к нему особо не лезли. Может, он всегда так себя ведет, и они привыкли. К тому же они были заняты – выбирали песни для караоке. Скоро начнут исполнять.
– Вам здесь не очень нравится? – спросила я.
Он не понял, что я сказала, и я, как могла, повторила свой вопрос по-японски.
– Сегодня у моей дочки день рождения, – сказал он, не отрывая взгляда от стакана.
Я удивилась, почему это так его печалит, и спросила:
– Вы хотели провести этот день с ней?
– Конечно, – сказал он. – Но это невозможно.
Было только девять часов.
– Ну, вы могли бы пойти домой прямо сейчас, – сказала я. – Ваши друзья уже так пьяны, что, скорее всего, даже не заметят вашего ухода.
Он посмотрел на своих товарищей. Щеки у них раскраснелись, глаза превратились в узкие щелочки. Один лез к Веронике, но она его успешно отталкивала. Она худая-прехудая, но сильная.
– Вы не понимаете, – сказал он. – Моя дочь живет с моей бывшей женой. Она считает, что я умер.
– Почему?
– Моя жена так ей сказала. Она захотела начать все с начала – будто меня вообще не было в ее жизни.
Я попыталась сообразить, как такое возможно, но без особого успеха – я уже тоже опрокинула пару порций виски.
– Разве у вас нет права на посещение? Вы же можете видеться с ней – в выходные или во время каникул?
Он хмыкнул.
– Да-да, я видел голливудские фильмы. Это вам не Америка, где люди разводятся и остаются лучшими друзьями. В Японии нет такого понятия, как совместная опека. У нас разводятся, а потом матери настраивают детей против отцов, которые изо всех сил старались поставить их на ноги.
– Простите, – тихо сказала я. – Может, вам стоит выпить?
Он достал из внутреннего кармана пиджака фотографию – слегка замусоленную, с загнутыми уголками. Но лицо девочки было хорошо видно. Большие глаза, торчащие хвостики на голове, щербатая улыбка из-за выпавшего переднего зуба.
– Красивая, – сказала я, хотя на самом деле ничего особенного в ней не было. Обычный ребенок.
Он угрюмо кивнул, положил фотографию обратно в карман, затем встал и ушел из клуба. Послушался моего совета.
Один из его дружков заливался про свидание в отеле у реки. Остальные отхлопывали ритм. На ушедшего они не обратили никакого внимания.
Видимо, я не очень хорошая хостес, раз не могу сделать так, чтобы посетителю было хорошо в клубе. Но с другой стороны, у него свои проблемы. Я посидела немного, размышляя о своих профессиональных качествах, затем тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли, и стала хлопать вместе со всеми. Налила виски, зажгла сигарету, смахнула руку с колена.
Уголком глаза я заметила, как открылась дверь. В клуб вошел какой-то мужчина. Он сделал несколько нерешительных шагов – это явно был не завсегдатай. Я обернулась и покраснела.
Возле барной стойки стоял Юсукэ и разговаривал с мамой Моритой. Он выглядел великолепно в шелковом клетчатом пиджаке и брюках цвета хаки. Приятное разнообразие по сравнению с темно-синим полиэстером, который окружал меня каждый вечер. В его присутствии «Ча-ча-клуб» выглядел еще более жалким, чем обычно.
Мама Морита кивнула и указала в мою сторону.
Она наверняка рада, что я привела нового посетителя. Я смутилась, но все же была немного горда собой.
Сидеть было негде. Мама Морита принесла пару стульев и поставила их так, чтобы нам достался угол чужого столика.
– Ну, – сказала я, – ты все-таки меня нашел.
– Неплохое место, – сказал он, оглядывая клуб.
Я не поняла, серьезно он говорит или иронизирует.
– Это я нарисовала, – сказала я, указав на серфингистов на стене. Надо было его опередить, пока он не начал разносить картину в пух и прах.
Он внимательно изучил рисунок: три фигуры на фоне прибоя, безлицые, словно японские призраки.
– Неплохо, – сказал Юсукэ. – Как случилось, что твоя работа висит в этом клубе?
Я рассказала, как получила этот заказ. Мама Морита заплатила мне пятьдесят тысяч иен. Ровно столько я отдавала в месяц за квартиру. И еще она намекнула, что, может быть, закажет еще одну картину. Подарок на день рождения дочери. Что-нибудь, что можно повесить в гостиной.
– Ты могла бы получить больше, – сказал он. – По крайней мере вдвое.
Может, и так. Это ведь был период, когда люди могли выложить целое состояние (пусть и небольшое) за картину Ван Гога или Моне. Искусство тогда было на подъеме, а у людей были свободные деньги. Я каждый вечер видела, как они летели на ветер, вернее, лились от заката до рассвета вместе с импортной выпивкой.
