Алексей Иванников - Расследование
Сзади всё выглядело спокойно, и теперь я обернулся и оглядел оставшееся пространство: вроде бы и здесь не было ни души, и во всяком случае странного преследователя я не обнаружил: где-то совсем далеко бубнили голоса, и больше присутствие посторонних не ощущалось. Я сделал несколько шагов: передо мной находился второй коридор, куда мне и следовало завернуть с самого начала. Как и в первом случае, двери виднелись только в самой глубине, и я не спеша пошёл вперёд, стараясь заранее определить, какая из дверей мне подходит.
Я старался не шуметь напрасно: вполне возможно, что мне удалось бы определить курс движения по звукам, исходившим из разных мест, и во всяком случае для выполнения задачи я должен был держать себя аккуратно и осторожно. Столь удачно обойдённые опасности позволяли надеяться на благополучное завершение данной миссии: только теперь я не имел права уйти с голыми руками, поскольку уж здесь-то меня просто обязан был ждать серьёзный урожай.
И всё-таки – добравшись почти до конца – я обернулся: сосущее предчувствие не обмануло меня, и сквозь щели в декорации я снова увидел знакомый силуэт: он так и не бросил своего странного занятия и следил, видимо, за каждым моим шагом и движением в этом тугом и скрученном от борьбы и ненависти пространстве.
Мне совершенно не хотелось снова – в который раз – объясняться с ним; теперь я двигался уже намного быстрее: уткнувшись в центральную дверь, я посмотрел на таблички; «глав.реж.» значилось справа, и я аккуратно и настойчиво постучался и почти сразу открыл дверь.
Теперь я был временно спасён; стоя уже за прихлопнутой плотно дверью, я торопливо просил прощения у удивлённого художественного руководителя: полулёжа на диване он приоткрыл рот и совершенно растерянно хлопал глазами. Я даже подумал, что он не в себе или, может, ему плохо: это был совершенно другой человек, не имеющий ничего единого с грозой и пугалом театра, постоянно испускающим агрессивные и хищные токи: два глаза за толстыми линзами очков с настороженностью и боязнью вглядывались в незваного и нежелательного гостя, сильно моргая и рыская по сторонам. Я подумал, что режиссёр просто не узнал меня: после нервной и выматывающей репетиции он вполне мог оказаться в таком подавленном состоянии. Тогда я снова представился: вполне возможно, что гости – подобные обнаруженному у директора театра – тревожили также и режиссёра, и лучше было сразу успокоить его. Но почему-то до конца это не удалось: хозяин кабинета наоборот скрючился и прижался боком к продавленной спинке дивана, уставившись полными страха глазами в пугающую пустоту.
Я не знал, что он представлял себе теперь, сидя в такой неудобной позе: вполне вероятно, он переживал страхи перед будущим провалом – закономерным следствием всего происходящего на репетициях; но не исключался и другой вариант: как активный участник междоусобицы он наверняка учитывал разные возможности, в том числе и самые сложные и драматичные, и нежданные визиты незнакомцев вполне могли вписываться в общую схему военных действий: скорее всего он трясся теперь в ожидании грозных посланников, не зная, что в таком случае он сможет предпринять.
Я всё-таки решился и сделал первый шаг. – «Извините, Илья Николаевич, если я вас случайно напугал: разве вы не помните, что назначили сегодня утром встречу?» – Медленно и тяжело какие-то изменения наконец стали совершаться с моим собеседником: он как бы отмёрз изнутри, избавляясь постепенно от душной волны страха, захватившей его первоначально. – «Вы кто?» – Он ещё не окончательно пришёл в себя. – «Разве вы не узнали? Я журналист.» – Мне казалось, что я полностью успокоил его, но почему-то он снова ощетинился как большой колючий ёжик, выставив плотный заслон длинных игл. – «Я вам не верю: какой ещё такой журналист? не надо мне журналистов. Разве я просил?» – Он отодвинулся ещё дальше, почти к дальнему краю. Я был потрясён: он не узнавал меня, но кроме того обнаружилась ещё неприятность: явно маниакально-бредовое состояние, в котором он пребывал, совершенно не соответствовало образу известного режиссёра; непонятно было: почему же никто до сих пор не распознал диагноза и не принял соответствующих мер, включая – безусловно – длительное лечение в подходящих условиях. Сидя в странной неудобной позе, он зыркал по сторонам, разбрасывая вокруг подозрительные взгляды, иногда упираясь в мою фигуру; я всё ещё стоял перед дверью; но хотя бы здесь я решил добиться чего-то существенного; пододвинув стул поближе, я уселся прямо перед собеседником, и ему пришлось как-то отреагировать. – «Вы ещё здесь? Вы зачем это?..» – Я решил не отвечать на странный вопрос; но молчать было тоже неудобно. – «Извините, если я вас напугал: мы ведь с вами встречались: на проходной; и вы обещали помощь и содействие.» – Наконец он уставился прямо на меня: суровые морщины начали постепенно разглаживаться; судя по всему, он приходил в норму, и уже по-другому выглядел со стороны: он сел почти прямо и даже оторвал спину от такой надёжной опоры. Взгляд стал осмысленнее, и гораздо меньше тревоги чувствовал я теперь: видимо, он начал узнавать меня.
Но процессу, похоже, что-то заметно мешало: следующие мои вопросы как бы пролетели мимо, не задев его слуха и внимания, и даже то, что я находился прямо напротив, не смогло помочь: пришибленно и сжато он следил за мной, почти не двигаясь и не реагируя; дрожало только правое веко, нервно пульсируя и отбивая скачущий ритм. Однако у меня не оставалось времени на долгие разбирательства: насколько я понимал, совсем уже скоро ему предстояло идти на сцену, и я решился помочь ему: налив из чайника половину стоявшей здесь же кружки, я сунул её режиссёру прямо в руку, и ему невольно пришлось оттаять. Он медленно отхлебнул: похоже, теперь он всё-таки приходил в норму, выбираясь из своего странного призрачного мира.
«Ну так что: насчёт нашего дела?» – «Я понял: вы журналист.» – Голос звучал тихо и неуверенно, но это уже были слова осознающего ситуацию человека; он распрямился ещё больше и сел почти ровно, допивая коричневую жидкость. – «Я надеюсь, вы не забыли и об остальном: мне хотелось бы услышать кое-что об Р.: он ведь был вашим лучшим актёром, и – насколько мне известно – почти другом?» – Вопрос повис в воздухе: несмотря на полную очевидность режиссёр никак не отреагировал, застыв и почти замерев; я подумал, что он снова впал в спячку, но я оказался неправ. – «А зачем вам это?» – Теперь маленькие глазки уже с подозрением уставились на меня: видимо, он не был таким уж слабым и беззащитным, и всё предыдущее стало лишь отвлекающим маневром, позволяющим маленькому беззащитному зверьку уйти от возможной опасности. Почти наверняка так оно и было: состояние транса никак не сочеталось с комком энергии и злости, бушевавшим совсем недавно на сцене, и никто не смог бы поверить в искренность подобного превращения.
Я как-то упустил из виду: а что же можно открыть режиссёру: мне надоели постоянные мелкие надувательства, но совершенно неизвестно было, как он отнесётся к правдивой версии – к желанию создать правдивую и глубокую книгу – вытащив на свет скрытые пороки и недостатки великого актёра. Я видел, с каким напряжением хозяин рассматривает меня: скорее это было недобрым признаком, и я так и не смог решиться на откровенность. – «Мне нужен материал: для нескольких статей. Тем более в данном случае он будет материалом из первых рук.» – Я старался говорить увереннее; но на самом деле я был всего лишь просителем. – «А почему вы думаете, что я стану вам помогать?» – С каждой секундой он всё больше пробуждался к жизни: теперь он контролировал положение. – «Вы должны: ради памяти о друге. И если не вы: то кто же?..» – Это выглядело достаточно резко, но я надеялся – хотя бы здесь – на встречу с человеком, а не с мерзким жирным пауком, позабывшим прошлое и заботящимся только об одном: о толстом жирном брюхе. Я встретился с ним взглядом: он всё так же изучал меня, но я уже не отвёл глаза в сторону, гипнотизируя его и пытаясь одержать хотя бы здесь полную и убедительную победу. Мы не моргали почти минуту, и наконец я почувствовал перелом: он уже не пытался подавить меня, после чего наверняка последовало бы удаление из кабинета: как слабейший он опустил наконец голову. – «Не могу: это опасно.» – «Почему?» – «Вот вы лезете: а сами не знаете, куда лезете!» – Он почти рыкнул на меня: наконец приоткрывались бездны, о которых я только смутно догадывался, не имея реально ни одного явного факта или свидетельства. Наконец я мог узнать что-то конкретное, и перед завтрашним визитом безусловно стоило получить некоторую информацию: вполне возможно, что она имела отношение как раз к моему завтрашнему собеседнику.
«А нельзя поподробнее?» – Неожиданно он набычился: я подумал, что его снова прорвёт и дело кончится словесной перепалкой, но почему-то он выпустил воздух и сдулся, как воздушный шарик. – «Нельзя.» – «Но почему?!» – Он отвёл глаза в сторону, и я понял, что он мне не ответит. – «Это связано с А.?» – Он молчал, но такое молчание выглядело достаточно убедительно, и я понял, что угадал: режиссёр, как и многие, с кем я до сих пор беседовал, просто боялся старого паука, почти монополизировавшего в своё время данное поле деятельности, и слишком высоко с тех пор вознёсшегося. – «Вы его опасаетесь?» – «Да!» – Ответ показался резким. – «И кто вы такой вообще: чтобы я мог вам довериться и что-то рассказать?!» – Он снова впился в меня уже почти горящим взглядом. – «И почему вы врываетесь: куда вас не просят?» – Поток вдохновенной ругани снова понёс его: он был почти в родной стихии. – «А я вас знаете за кого принял?» – «Нет.» – «За подосланного: вы мне чуть инфаркт не устроили.» – «В каком смысле: подосланного?» – Я решил держаться осторожнее. – «Вы что: в самом деле такой тупой?» – Я непонимающе хлопнул глазами, выдерживая прежнюю стратегию. – «И после этого вы утверждаете: вы – журналист?» – «Возможно, я понимаю, о чём идёт речь: за мной тут тоже весь день один тип ухлёстывал.» – «Какой тип?» – Он явно выразил удивление. – «Артист: его зовут, кажется, Мишей.» – Неожиданно его лицо расплылось в улыбке, и сразу же он залился мелким кудахтающим смехом. – «В чём дело?» – Не сразу, но он всё-таки успокоился, и почти благодушно взирал на меня. – «Уже, значит, познакомились?» – «Я с ним не знакомился: это он со мной пытался.» – «А не важно.» – Он с озорством и любопытством поглядывал на меня. – «Ну здесь вам нечего бояться: вы напрасно так испугались.» – «А чего он: лезет?» – «Вы что же: не поняли? От любви лезет.» – Он почти скривил мне рожу, загадочную и двусмысленную, и наконец я понял собственную оплошность. – «А отвадить его нельзя?» – «Нет: если он так настойчив: значит вы очень понравились.» – «По-моему: он ещё и пьян к тому же.» – «Сегодня у него нет репетиции.» – «А чего он здесь ошивается?» – «Это его дело.» – Он стал неожиданно серьёзным. – «Ну на него-то мне грех жаловаться: талантливый мальчик. И не халтурщик, как многие тут.» – Это было сказано почти жёстко: я даже подумал, что режиссёр покровительствует настырному актёру, возможно даже, разделяя его пристрастие. Такой вариант казался вероятным: ведь даже и сейчас ещё бродили – неподтверждённые, правда – и ничем не обоснованные слухи о существовании между режиссёром и его лучшим в прошлом воспитанником связей иного порядка: чем просто творческие. Хотя мне они казались слишком сомнительными. – «Я заметил: у вас тут непростые отношения.» – «Вы хотели сказать: война?» – Я кивнул. – «Ещё бы. Нет, вы представляете: возвращаюсь я в свой театр – после нескольких лет отсутствия: а на него уже почти кто-то лапу наложил.» – Теперь он извергал возмущение. – «Навожу справки: оказывается, тот самый театр, который я сам – лично! – создавал тридцать лет назад – уже почти стал частной собственностью. И кого бы вы думали? Тех мерзавцев, которые меня как раз отсюда и выжили!» – От возмущения он почти кричал, но на последнем слове дал петуха и немного успокоился. – «Что делать дальше? Я ведь сам его создавал: и право имею, тут никаких сомнений быть не должно; то есть стать хозяином. Что потом: использую рычаги, и мерзавцы остаются с носом. Но разве уже конец? Ни в коем случае. Обнаруживается: в борьбу вступил ещё один соперник. И что ведь самое обидное: плевать им на искусство. Первые – просто халтурщики и мерзавцы – вы крысу видели, которая ими руководит? – а второй случай: почти клинический. Это животное, – режиссёр ткнул пальцем в стену, отделявшую его каморку от кабинета директора, – вы знаете, что здесь хотело сделать?» – Я мотнул головой. – «Казино с рестораном! И торговый центр в придачу. А какими средствами он пользовался: и подмётные письма, и звонки с угрозами. И заходили парочку раз от него. Он ведь с бандитами связан: и у самого руки по локоть в кровище!» – Последнее показалось мне преувеличением: ведь режиссёр пока был жив и вовсю трепался, сидя передо мной на диване. – «А охрану мне всё равно никто не даст: кто же поверит? Тем более: когда у него такая лапа наверху!» – «И что насчёт лапы?» – Он сразу остановился, обнаружив, что сказал лишнее. – «Вы сказали: у директора наверху большая лапа, если я не ошибаюсь? А поконкретнее нельзя?» – Неожиданно он впился в меня испуганным взглядом и быстро заморгал, как-то слишком стремительно съёживаясь; но я не собирался пока ещё оставлять его в покое. – «Ладно: оставим лапу в покое. У вас тут ещё кто-то права качает: или я не прав?» – Мой тон мог показаться слишком уж прокурорским, но он не заметил подобной мелочи. – «Есть, конечно. Но разве кто-то может серьёзно считаться с этими… которые сами не знают, чего хотят. У них кто ведь собрался-то? Кто остался не у дел: уборщицы, водители. И они ещё чего-то хотят!» – «Насколько я понял: они хотят получить театр.» – «Вот они что получат!» – Он резко выставил руку вперёд, заложив большой палец между указательным и средним: данную конструкцию он почему-то подсунул мне к носу, и я отвёл его руку в сторону. Он осознал бестактность. – «Вы думаете: кто-то из них на что-нибудь способен?! Они же давно спились: они – творческие импотенты, и если бы не я: давно бы всё развалилось. И после всего – мне, имеющему на театр прав больше, чем у всех них, вместе взятых – отказывают?!» – Он был искренне оскорблён, ощущая несправедливость. – «Но я так просто не сдамся: несмотря на их лапы, и письма, и угрозы: ведь какой там, – он ткнул головой куда-то в сторону, – поднимется шум, если со мной что-то случится: если они хотят международный скандал, они его получат!» – Он был почти горд: человек, осознавший свою значимость для истории и человечества, хотя я не дал бы за его жизнь и пары пустых пивных банок: опытные специалисты – в случае необходимости и за соответствующую сумму – смогли бы организовать аварию на дороге, или несчастный случай во время купания, и никакая комиссия потом – даже из Интерпола – не смогла бы к чему-то придраться или за что-то ухватиться: его восторг и эйфория были неоправданны и создавали угрозу только для него самого – если, конечно, его поведение не было простым фиглярством старого опытного лицедея.
