Дэни Бехард - Варварская любовь
Зачем ты это делаешь? – спросила она.
Он хотел поведать ей, что их жизнь была иллюзией, но разве она захочет измениться, или можно ли требовать от нее страдания?
Оба терпеливо ждали у телефонов. Наконец слабым голосом она сказала: я горжусь тобой. Что бы ты ни сделал, я тобой горжусь.
Нью-Мексико
2006
Через неделю после наречения Сат-Пуджа принял бессрочный обет молчания. Это было очень легко, просто для того, чтобы выждать подходящего случая и назначить время вступления в обет, он заблаговременно – устно и по телефону – предупредил всех, что не будет разговаривать, чтобы никто не беспокоился, если он вдруг перестанет общаться. И однажды на рассвете он сделал глубокий вдох, выдохнул через рот, словно очищая нёбо от всей бессмыслицы, сказанной прежде. Он где-то читал, что начинать надлежит именно так.
Каждое его действие отныне стало медитацией. Стояла отчаянная июньская жара. Он начал поклонение священной книге, совершал предрассветную службу в нетопленной кухне, пахнущей луком, чесноком и топленым маслом, отказался от легкого тюрбана, вроде индийского пагри, и перешел к башнеподобному улью. По правде говоря, он наматывал такой высокий тюрбан, что время от времени ему приходилось его придерживать на манер капризной светской дамы, поправляющей прическу. Он накупил религиозных одеяний и безделушек и даже пытался отрастить бороду. Его подбородок обрамил белобрысый пушок, как у глубокой старухи.
Он не оставил йогу и принимал мучительные позы, чтобы освободиться от тревог и страстей прошлых жизней. Надавливая на глазные яблоки, он вызывал световые круги, которые плыли перед его внутренним взором: сожранный мальчик, яркие ошметья куртки. Он понятия не имел, как отказаться от мира, и без сомнения, по-прежнему жил внутри него, к тому же мир казался слишком грязным, чтобы на него покушаться. Копаться в земле Сат-Пудже тоже не слишком нравилось. Стоило ему на секунду нагнуться, чтобы включить разбрызгиватель в огороде, как у него обгорел загривок. По большей части он просто сидел, потея, в тени растений ашрама, мечтая снова возвратиться в пропеченную, словно корка на пироге, пустыню.
Возможно, молчание продлилось бы вечно и Сат-Пуджа стал бы одним из тех незаметных обитателей ашрама, которые закладывают основы, пока остальные развлекаются, но две недели спустя «БМВ» с откидным верхом доставил в общину молодого человека. Сат-Пуджа был хоть и нем, но не глух. Казалось, Дональд был везде и одновременно нигде достаточно долго для того, чтобы его захомутали. Родители его вечно отсутствовали, пока он рос в Кармеле на расфасованных органических продуктах под присмотром горничной-мексиканки, которая вскрывала упаковки и выбрасывала обертки. У него был большой опыт по части привлечения к себе внимания, и он ухитрился стать главным сердцеедом ашрама. Ровный загар, римский нос, в происхождении которого никто не сомневался, и суровые желваки. У него было тело, закаленное с помощью гимнастической йоги, презираемой членами ашрама. Вскоре всем до одного стала известна его история, которую он то и дело пересказывал, будто его прибытие в ашрам после двух лет обучения в Йеле двум специальностям, политологии и философии, было таким же захватывающим событием, как завоевания Кортеса или путешествия Магеллана. Рожденный в мире приемлемых денег – торговля, управление, исследования, – он редко видел отца, вращавшегося среди элиты с целью освоить основы капитализма, что с легкостью можно было сделать дома за компьютером. Как и у Сат-Пуджи, у Дональда имелось слабое место: он утверждал, что путь к достойной жизни усеян терниями противоречий. С таким профилем, как на монетах, трудно совсем отвернуться от денег, но он знал, что юношеская потребность в борьбе или еще в чем-то подобном с приближением зрелости бесследно канет в Лету. День своего прибытия в Йель он ознаменовал представлением с вышвыриванием кровати и стола из окон общежития; бухгалтерия внесла это проявление гонора в счет, предъявленный его отцу. Дональд часто медитировал, во время занятий сидел, скрестив ноги, и спал на коврике, купленном на блошином рынке. Он принимал полуночные визиты укурков, ищущих утешения или Бога. В общаге он слыл мудрецом. Он был бесстрастен, невредимым прошел сквозь оргии кампуса, цитируя священные тексты о распутстве, и все это время успешно сдавал зачеты.
Почти сразу же после прибытия в ашрам Дональд обратился к учителю с просьбой о присвоении имени. Всякий раз, когда в ашраме появлялся новичок, сообщество с нетерпением ожидало, каким именем и, стало быть, какой судьбой наречет его учитель. Когда Харви получал свое имя, то слышал, как помощники учителя рассуждали между собой, не пристало ли это имя больше для девушки, поскольку означает «почитание» или «поклонение». Дональд же, которого молодежь ашрама приняла с большим удовольствием, рассчитывал на что-нибудь пророческое. Учитель харкнул, сплюнул в салфетку и произнес: Джамготи. Помощник записал. Джамготи, зашелестело по комнате. Никто раньше не слышал такого имени.
Что оно означает? – спросил Дональд.
Учитель грубо хохотнул.
Набедренная повязка, ответил он.
Вскоре все в ашраме решили, что имя отражает некий порок, который способен разглядеть лишь учитель. Скорее всего, лицемерие, подумали многие, и поэтому, когда Дональд захотел участвовать в деятельности общины, его отвергли все, кроме самых ничтожных; в конце концов так он и оказался рядом с Сат-Пуджей. Те, кто возмущался его популярностью, быстрым умом и дорогим образованием, решили, что он постарается обойтись без нового имени. Девушки утешали Дональда, что его переименуют, как только он докажет свое религиозное рвение. Однако, обладая чувством юмора, свойственным политикам, он стал вовсю называть себя так. Я – Джамготи, что означает «набедренная повязка», сообщал он даже тем, кто и так знал – без повязки из дому ни ногой.
В первый же день работы в огороде он отложил грабли, стукнул себя кулаком в грудь, насмехаясь над молчанием Сат-Пуджи, а затем заговорил и не умолкал до полудня. Он произвел тонкий анализ того, что он назвал «прозаическим подходом к духовности», практикуемым в ашраме. Если без конца заниматься хозяйством, сказал он, на просветление остается не так уж много времени, правда?
Сат-Пуджа старался делать вид, что углублен в медитацию, но после того, как Джамготи упомянул о своем рано развившемся мистицизме, о том, как в юности он рылся в Интернете в поисках магических тайн, о медитации с пенни на третьем глазу и онлайн-сообществе сгибателей ложек, которые пытались научить его сдвигать молекулы столовых приборов силой мысли, Сат-Пуджа покхекал, представился и заговорил о собственных усилиях, о своих страхах, о страстных желаниях и боли, и так далее, и тому подобное, снова и снова возвращаясь к главному: до чего же они похожи. Время шло, уже давно пора было заканчивать работу и уходить, а он все говорил. За последние недели он пересмотрел свои планы. Он говорил самым глубоким тембром, на который был способен, – «от пупка», как его когда-то учили в университетской театральной студии. Он поведал о себе все без утайки и был несколько озадачен тем, что всю свою жизнь смог уместить в полдня.
И к тому же, сказал он, на этой работе становишься грязным.
Они сидели в пятнистой тени тополя. Джамготи жевал неприлично зеленую травинку, которая, после всего того, что добавили в почву, где она росла, наверное, по вкусу напоминала лак для волос. Он почесал себе голень большим пальцем другой ноги и сказал, что им необходимо что-то предпринять или они навсегда останутся дрейфовать среди посредственности. Нам нужен план, сказал он. Медлить бессмысленно.
Вдалеке послышалась музыка – это на террасе отеля, стоявшего на горе над ашрамом, заиграл мексиканский оркестр – как всегда в это время года, местные праздновали свадьбы. Чуть позже Сат-Пуджа пригласил Джамготи в свой трейлер и изумился от того, что его приглашение принято.
Джамготи настоял, чтобы поехали на его кабриолете. Вечер был теплый, они катили, откинув крышу, и вихрь так и норовил размотать тюрбан Сат-Пуджи. Джамготи принялся излагать основы для более интенсивного подхода к постижению божественного. Но Сат-Пуджа был нем, в его груди, словно неведомый цветок посреди пустыни, расцветало невидимое чувство, названия которому он не знал.
Несмотря на сомнительное имя, Джамготи поддерживал имидж знаменитости. Он соорудил себе стильную легкую чалму, хотя для занятий йогой предпочитал длинным балахонам шорты и майку, а ноги у него были ладно слеплены, как у порнозвезды. Однако мало-помалу он перестал принимать приглашения, даже когда ему говорили, что он может взять с собой и Сат-Пуджу.
Если бы мне нужны были вечеринки, то я остался бы в Йеле. К тому же ты единственный достаточно сумасшедший для того, чтобы меня выдерживать, говорил он, смягчая ревность Сат-Пуджи и усиливая его тревогу одновременно.
