Кейт Хэмер - Девочка в красном пальто
Дедушка подходит к стойке:
– Мы к пастору Монро.
– Да-да, он ждет вас, – отвечает хорошенькая девушка за стойкой, с крошечными золотыми серьгами-листьями в ушах. – Привет, малышка. Какая она у вас куколка!
Она наклоняется из-за стойки и улыбается мне, на меня веет вкусным фруктовым запахом ее духов, и я стараюсь втянуть его побольше, сколько влезет в нос, так он мне нравится.
– Да-да. Благодарю вас. Мы пройдем к пастору. Где он находится?
Она указывает налево:
– Вон там, пьет кофе. Пока, солнышко, – говорит она мне в спину, потому что дедушка меня уводит. Я оглядываюсь через плечо и вижу, как она уменьшается и уменьшается, пока мы удаляемся.
– Деннис!
Дедушка застывает на месте. Голос раздается из-за дерева.
– Монро? Это вы?
Из-за дерева показывается голова:
– Деннис, проходите, садитесь. Покажите ребенка.
Мы подходим и садимся. Кожа у Монро очень чистая, розовая, даже «мешок», который свисает из-под подбородка на воротник его белой рубашки, бел. Зубы очень большие для такого лица.
Девушка в черно-белом платье приносит серебряный чайник.
– Тебе чего-нибудь принести, девочка? – спрашивает она у меня. У нее очень красивый мелодичный голос.
– Молока, – говорит дедушка. – Принесите ей молока.
Они разливают чай, но вот чудеса: оказывается, никакой это не чай, а кофе, судя по запаху. Никогда в жизни не видела, чтобы кофе наливали из чайника. Монро все время смотрит на меня и улыбается.
– Итак, вот она, Мёрси.
Я хочу сказать – нет, никакая я не Мёрси, а Кармел, но дедушка не дает мне рот открыть, отвечает:
– Да, вы угадали. Это она, хвала Господу.
Я до боли впиваюсь ногтями в ладони и смотрю на него большими глазами, но он не обращает на меня внимания.
– Да. Хвала Господу! – Монро выкрикивает эти слова, и мне становится неловко, потому что люди оглядываются на нас.
Они тихо беседуют о чем-то, склонившись головами друг к другу, слов не разобрать. Я смотрю на свое молоко и не пью его, только гляжу, как оно затягивается толстой пенкой. Я вспоминаю, что на стене за стойкой висел календарь – из тех, на которых числа перескакивают каждый день. И сегодня по календарю тридцатое мая. Мне становится нехорошо.
– Дедушка, – говорю я. Я даже не успеваю подумать, прежде чем спросить, само вырывается. – А как же мой день рождения?
Оба поднимают на меня глаза, и глаза у них блестят, как будто они пили пиво.
– Твой день рождения? – Вид у дедушки растерянный.
– Да, мой день рождения. Он же в марте бывает, а я что-то не помню…
Мы отмечали Рождество и ходили в церковь. Это был ужасный день, когда я тосковала по маме, по всем нашим новогодним затеям, которые мы с ней устраивали.
– Мой день рождения всегда празднуют после Рождества.
– Ах, день рождения…
Дедушка снова наклоняет голову к Монро, и они посмеиваются стариковским смехом, и покачивают головами, словно хотят сказать: «Ох уж эти дети! Им бы все подарки, да шарики, да сюрпризы».
Мушка – очень черная – кружит над моим стаканом и падает в молоко.
Они разговаривают по-прежнему очень тихо, только один раз дедушка произносит довольно громко: «Нет, не надо телевидения». Монро протягивает руку и жестом просит его успокоиться.
У меня ноги и руки начинает пощипывать, они становятся как чужие. Неужели мне девять лет? Неужели мне исполнилось девять лет, а я даже об этом не знала? Как такое возможно?
Я понимаю, что муха борется за жизнь. Она пытается переплыть стакан с молоком, ее лапки – они похожи на волоски, которые у некоторых торчат из носа, – быстро движутся над поверхностью молока вверх-вниз, но все напрасно, сейчас она утонет. Я знаю, что мне следовало бы ее спасти, и я могу ее спасти – чего проще, взять ложку из дедушкиной чашки, подцепить ее и вынуть. Но я этого не делаю. Я чувствую себя плохой, виноватой, но я просто смотрю, как она барахтается, гляжу, и все, и пот выступает у меня над верхней губой все сильнее. Монро прекращает разговор с дедушкой и смотрит на меня. Когда он улыбается, его зубы кажутся пластмассовыми.
Я вытираю верхнюю губу пальцами, и они становятся влажными. Я представляю, что это Монро тонет в молоке, дрыгая руками и ногами. Я думаю, что они с мухой поменялись местами, он стал малюсеньким, а она большой, как он, и вот она сидит в красном бархатном кресле, скрестила нижние лапы и потягивает кофе из чайника.
– Чем ты занимаешься, дитя мое? – спрашивает дедушка.
Я схватила серебряную ложку из его чашки, выловила муху и плюхнула ее на белое блюдце, на котором стоит мое молоко. Она лежит в молочной луже, подергивается. Она пытается стряхнуть с себя пленку и освободиться.
– Мухи – разносчики инфекции и болезней, – говорит Монро. Он наклоняется и прихлопывает ее салфеткой – я даже не успеваю его остановить, и остается только черное пятнышко на белом.
Я снова в фургоне. Лежу на кровати, уткнулась лицом в вязаное покрывало. Дверь открыта, я слышу, как Мелоди с Силвер играют на улице, хоть и собирается дождь.
– Выходи, поиграй с нами! – зовет Силвер.
Я не отвечаю. Я ни с кем не хочу разговаривать.
– Что она вытворяет на этот раз? – слышится голос Дороти. Она стоит подальше от фургона, поэтому ее голос тише.
– Это потому, что она не получила подарка на день рождения, – говорит Силвер.
– Не потому, не потому, не потому! – вдруг кричу я, хотя только что думала, что больше никогда не произнесу ни слова.
– Этого еще не хватало, – говорит Дороти, как будто я добавляю ей неприятностей.
Но Силвер не умолкает. Я хочу, чтоб она заткнулась, немедленно заткнулась.
– Она взбесилась, потому что ничего не было. Она хотела, чтобы был торт со свечками, большой праздник, много-много гостей с подарками, коробки с розовыми ленточками.
Я понимаю, что Силвер описывает день рождения, о котором мечтает сама.
Слышится голос Мелоди:
– Я испеку тебе торт, Кармел. Нарву травы, сложу в коробку. А вместо свечек возьмем прутики…
Шепот Мелоди совсем близко. Наверное, она стоит на пороге и смотрит на меня. Но я лежу, уткнувшись лицом в кровать, стараюсь поглубже зарыться в нее. Я не хочу тут больше оставаться. Мне не нужен торт. Мне не нужны подарки. Но как такое возможно – чтобы человеку исполнилось девять лет, а он даже не знал об этом? Как такое вообще возможно? Мама говорила, что девять лет – очень важная дата, потому что после нее начинаются уже двузначные числа, и в честь такого события мы устроим что-то совершенно особенное.
– Оставьте меня! – кричу я, не отрывая лица от вязаного покрывала, я так надышала, что оно становится горячим и влажным. – Мне исполнилось девять лет, и никто не позаботился сказать мне об этом. Убирайтесь все, оставьте меня! Я хочу к маме!
Я так скучаю по ней, что просто сил никаких нет.
Снова слышен голос Дороти, его уносит ветер:
– Не трогайте ее, девочки. Пусть себе лежит. Авось перебесится.
Некоторое время спустя Дороти ведет нас на заправку купить мороженое. Мы с двойняшками выбираем зеленый рожок, а Дороти белый. Мы сидим на скамейках возле заправки и едим мороженое – Дороти с двойняшками на одной скамейке, я напротив.
Дороти лижет свое мороженое медленно, смакует его, притянув к себе двойняшек. Двойняшки прижимаются к ней с двух сторон, а она иногда прижимается к их макушкам подбородком. Видно, как приятно ей касаться нагретых солнцем волос своих девочек и как сильно она их любит. Мелоди задирает голову и улыбается матери, а та целует ее в один глаз, потом в другой.
– Сначала одну девочку, потом другую, – говорит она и точно так же целует Силвер. – Мои сладкие горошинки.
Потом она говорит с ними по-испански – смеясь и тиская их.
Я заглатываю мороженое почти целиком в один прием.
– Куда это ты собралась? – спрашивает Дороти, когда я встаю со скамейки.
Я швыряю остатки мороженого в урну.
– Посмотрю, нет ли тут туалета.
Старик, у которого мы покупали мороженое, смотрит, как я иду, и кажется, будто его голова плывет в ларьке, как в аквариуме. Туалет находится в дальнем конце под навесом, ручка для смывания висит не на цепочке, а на веревочке. Муха сидит на стене и что-то лижет. Я смываю, потом опускаю крышку унитаза, сажусь на нее и наблюдаю за мухой. Она перелетает с места на место и жужжит. Такое впечатление, что она совершенно счастлива и даже не догадывается, что заперта в темной холодной каморке, куда люди заходят по большим и маленьким делам. Я нащупала ручку, которую теперь всегда ношу в кармане, и корябаю на стене «Кармел была тут». И снизу пририсовываю сердечко. Мне потребовалось много времени, а когда я закончила, муха переползла на букву «К», и почему-то меня это очень обрадовало, словно мы с ней заодно.
Мелоди стучится в дверь, я впускаю ее и жду снаружи, когда она выйдет.
– Ты снова писала на стене, Кармел? – спрашивает она, выходя и вытирая руки бумажным полотенцем.
