Розали Хэм - Месть от кутюр
До сержанта Фаррата донесся отдаленный шум поезда. Паровоз прибыл на станцию, постоял, дал гудок, а затем уехал. Сержант помахал шляпой, разгоняя дым. Озабоченно нахмурил брови, принюхался, резко развернулся и посмотрел вверх. Его бледное лицо побагровело.
– Мои платья! – вскрикнул он. – О господи, Тилли…
Сержант отбросил шляпу и принялся хлопать себя по щекам. Пожарная бригада в полном составе направлялась в этот момент в Уинерп, на айстедвод.
Сержант Фаррат побежал. Впервые за сорок лет он мчался вверх по холму, к горящему дому Тилли. На бегу сержант громко кричал, и жар обжигал ему горло. Добравшись до вершины, красный и взмокший, он остановился, шатаясь и тяжело дыша. Пот, катившийся градом, и потекший грим застилали глаза, но сержант видел, что языки огня не только подбираются к его лакированным туфлям, но и ползут, выжигая кусты и траву, вниз по склону, в город. Пламя вырывалось из окон и дверей покосившейся хижины, тонкие струйки дыма пробивались через щели гофрированной металлической крыши. Выглядело это очень красиво, совсем как сочетание шифона и тюля – в таком костюме, наверное, могла бы танцевать Марго Фонтейн[46]… Сержант Фаррат рухнул на землю лицом вниз. Он упал там, где раньше буйно цвел мирт, между зарослями олеандра и грядкой ревеня. Может быть, в другой обуви он успел бы добежать до водопроводного крана, но и это ему бы не помогло, потому что Тилли перекрыла воду.
Автобус привез труппу «Макбета» к зданию Городского совета в Уинерпе. Актеры высыпали на дорожку и прислушались к бурным аплодисментам, доносившимся из зала. Участники постановки «Трамвай “Желание” в последний раз вышли на поклон, занавес опустился. Овации не прекращались.
Дангатарцы гурьбой вошли в фойе, однако публика, выстроившаяся в очередь в туалеты, не обратила на них внимания. Зрители с радостным возбуждением обсуждали Бланш и Стэнли. Проницательный инспектор, почувствовав нервное напряжение и низкий моральный дух коллег, твердо сказал:
– Мы – лучше всех, нас ждет победа.
– Еще неизвестно, черт побери, – огрызнулся Фред.
В течение томительного часа на сцене шел «Пинафор». Дангатарцы сидели в гримерной в окружении бокалов, чашек, ваз с цветами и прикрепленными к ним карточками, на которых было написано «Итека, поздравляем!» и «Удачи, Уинерп!». Публика хлопала в такт бравым песням моряков. Лесли начал было притопывать, но Мона тут же наступила ему на ногу. Грим потек, клей, на котором держались накладные ресницы, почти растаял, под мышками расползались пятна пота.
– Очень эффектно, – заметил Лесли. – Актеры эпохи Шекспира выглядели точно так же. У них не было стиральных машинок, и они вообще не мылись.
– Некоторые до сих пор считают, что мыться не надо, – сквозь зубы процедила Фейт, нацелив веер в сторону Лоис.
– А некоторые забыли, что такое – соблюдать брачные обеты, – парировала Нэнси.
– По крайней мере, я предпочитаю мужчин, а есть такие извращенки…
– Хватит! – рявкнула Мона.
– Стала тут главной, да, Мона? – ледяным тоном произнесла Перл.
– Ну, ну, тише, – попытался успокоить женщин Уильям.
«Пинафор» громовыми аплодисментами вызывали на бис одиннадцать раз. Когда зрительские восторги стихли, леди Макбет вывела свою труппу на сцену. Рабочий, разбиравший декорации, горланил: «Я – сов-ре-мен-ный ге-не-рал, я э-та-лон…»
Мона выразительно кашлянула, гневно сверкая глазами.
– Быстренько прогоним главные места, потом выполним физразминку, но сперва сделаем упражнения для голоса, – распорядилась она.
Актеры встали в кружок и несколько раз исполнили «Три слепых мышонка». По настоянию Лесли, в конце разминки все обнялись. После этого труппа удалилась за кулисы, чтобы сосредоточиться.
Занавес вот-вот должны были поднять, а Банко еще не приехал. Лесли хлопнул в ладоши.
– Минуточку внимания.
– У нас нет Банко, поэтому его роль будет играть Лесли, – объявила Мона.
– Он же не знает текста, – возразил Уильям.
– Я приклеила листок с текстом на колонну возле кулис, – сказала Мона. – Прочтет по бумажке.
– Но…
– Он справится, – уверила Мона. – Он актер.
Зрители – мужья и жены актрис и актеров, матери с детьми из Уинерпа, Итеки и Дангатара – занимали места на задних рядах рядом с табличкой «Выход». Судьи сидели в первом ряду за столом на ко́злах. Занавес поднялся.
Спустя примерно час действие дошло до пятой сцены первого акта. Мона извивалась на кровати под балдахином.
«И ворон
Охрип, закаркав на приезд Дункана.
Сюда же, сюда, о демоны убийства!
В мой женский дух вселите лютость зверя!»[47]
Она мастурбировала под юбками, ахала, стонала и билась в конвульсиях. Скучающая публика ерзала, скрипя стульями. Первый акт завершился, огни рампы погасли.
Выйдя на сцену всего через тринадцать секунд на второй акт, Банко и Флинс обнаружили, что зрителей в зале нет. Четверо судей, склонившись друг к другу, о чем-то переговаривались. Немолодая дородная дама в соломенной шляпке встала и объявила: «На этом все», после чего члены жюри тоже покинули зал, ни разу не оглянувшись. Актерам, вышедшим из-за кулис, осталось только проводить их взглядами. Судьи отправились в буфет на праздничный ужин и вручение наград.
33
По дороге домой почти не разговаривали. Все по очереди пили арбузный самогон из кубка, врученного труппе за лучшие костюмы, лениво развалясь на сиденьях душного автобуса.
– Сержант Фаррат будет доволен, – заметила Мона.
Нэнси обернулась к ней:
– Надо было ставить мюзикл. Кто вообще выбрал Шекспира?
– Других пьес в библиотеке не нашлось, – мрачно сказала Мюриэль.
– Все равно никто не умеет петь, – пожала плечами Рут.
– Никто не умеет играть! – не сдержалась Фейт.
Вечером автобус и автомобили горожан остановились перед зданием Совета, точнее, перед тем местом, где прежде был Совет. Актеры медленно вышли из автобуса и застыли, не веря своим глазам. Вокруг дымились черные развалины – город выгорел дотла. Там и сям торчали тлеющие деревья и телеграфные столбы. Встревоженные собаки не понимали, куда девались ворота, куры копались в земле между покореженными резервуарами для воды, обрушенные железные крыши не добавляли привлекательности закопченному пейзажу. Труппа стояла в едком дыму, закрывая лица носовыми платками и стараясь не вдыхать запах горелой резины, сожженного дерева, краски, машин и занавесок. Дангатар исчез с лица земли. Не осталось ничего, кроме трубы Тилли Даннедж. Мона показала пальцем на фигуру человека, который сидел подле трубы и махал рукой вверх-вниз.
Они всей толпой подошли к шоссе, дождались, пока проедут машины, а потом двинулись по засыпанной золой тропинке мимо скрипучего каркаса, оставшегося от универсама Праттов. Там еще лопались консервные банки и поблескивали тлеющие рулоны материи. Реджинальд пошел посмотреть, что стало с его пилой для мяса, но обнаружил лишь абстрактную скульптуру из расплавленного металла.
На вершине холма, по щиколотку в обгорелых балках, они остановились и устремили взгляды вниз, туда, где раньше стояли их дома, а теперь виднелись только горы серо-черных дымящихся углей и щебенки. Штанги ворот на стадионе жжеными спичками валялись на поле, а от ив, густо росших у изгиба реки, остались мертвые скелеты с голыми съежившимися ветками.
Сержант Фаррат, весь в саже, сидел на каменной плите под трубой, расставив ноги в лакированных туфлях, кожа на которых вздулась пузырями, и шлепал по земле черной горелой веткой.
– Что произошло? – спросил инспектор.
– Пожар. – Сержант Фаррат продолжал подметать землю веткой со свернувшимися сухими листьями.
– Моя школа… – всхлипнула мисс Димм.
Все начали плакать, сперва тихонько, потом громче и громче. Люди стонали и раскачивались, рвали на себе волосы, выли и ревели, широко разинув рты. Их искаженные лица налились краской, точно у перепуганных детей, потерявшихся в большом городе. Они лишились крова и теперь с болью в сердце смотрели на пепелище, похожее на отпечаток черной руки с ладонью и пальцами. На севере огонь дошел до самого кладбища и остановился у городской противопожарной полосы.
– Что ж, – вздохнула Лоис, – мы все делали страховые взносы и отдавали деньги Рут, так ведь?
Эти слова приободрили дангатарцев.
– Да, да, – закивали они, смахивая слезы и утирая носы рукавами.
Рут в ужасе посмотрела на остальных.
– Я же расплатилась этими деньгами за костюмы солдат, разве не помните?
Горожане ошеломленно уставились на Рут. Толпа молча застыла на обожженном холме. В горячем воздухе не было ни малейшего дуновения ветерка; струйки дыма, поднимавшиеся от земли, ползли вверх по чулкам, пробирались в складки пышных юбок. Обугленные доски хижины Тилли негромко потрескивали, рассыпая искры. Сержант Фаррат начал истерично хихикать.
