Драго Янчар - Катарина, павлин и иезуит
Никто не обращал на него внимания, все ужинали, всех клонило ко сну. В тот вечер отшельник исчез, и никто его больше не видел.
В мельнице, в амбаре или прямо под открытым небом с полными желудками уснула довольная всем толпа кельморайнских странников; на склонах гор, на безопасном расстоянии от них дышал враждебный немецкий лес; они были далеко от дома, далеко от своих милых и уже намного ближе к Кельморайну. Вставай, отправляйся в путь, человек, если хочешь, чтобы глаза твои что-то увидели, в том числе и чудеса, правда, чуда, свершившегося в Штейнгадене, никто из паломников собственными глазами не видел, но то, что они были совсем близко от того места, уже имело большое значение. Оставшиеся дома обделены этим. Разве когда-нибудь в какой-нибудь из краинских церквей Иисус Христос загремел бы цепями, если бы озорной мальчишка подергал его за бороду? Самое значительное, что случилось у них на родине, произошло в Моравчах. Там при освящении закладного камня церкви Благовещения над головой епископа закружили три лебедя, а на следующий день засыпало какого-то рабочего, готовившего для стройки известь, и через час его откопали, живого и невредимого, в тот же день случился пожар и на площади сгорели все дома, кроме деревянной часовни Девы Марии – ее огонь не коснулся, ничего не скажешь, прекрасное чудо, но всего лишь местное, маленькое по сравнению с происшествием в Штейнгадене, а тем более с давним чудом в Регенсбурге, где кровоточили святые дары в память об умерщвлении евреев в тысяча триста тридцать восьмом году, туда, в церковь Девы Марии, с желанием обрести здоровье совершали паломничество толпы больных и полубезумных, они в судорогах катались по земле, страшно крича, и их покидали болезни – разве в родных местах случалось что-то подобное? Поэтому все были рады, что отправились паломниками в дальнюю страну, что небо благоволило почти всем им во время сильнейшего наводнения, что у них были полные желудки и мудрое руководство и что в немецких городах их ожидали великие события; все любят города, город – это убежище, на улицах оживленно, даже в самом маленьком городке есть несколько церквей, мельница и луг с виселицей, поблизости от которой в маленьком домике на краю луга живет человек с темным лицом, человек этот – палач, его все сторонятся, но без него не обойтись, кто бы тогда исполнял эту печальную и необходимую работу; есть в городах и места развлечений, есть золотые купола и святыни, самые главные – там, где находится Золотая рака.
У догорающего костра вместе с другими стоял и священник из церкви святого Роха, задумчивый, уставший от исповедей, от потока слов, который заливал его во время всего пути. Люди приходили друг за другом и исповедовались. На него, на убогое земное существо, носившее апостольское имя,[67] они выплескивали свое прошлое, которое немедленно хотели сбросить с плеч, чтобы подготовиться к встрече с Золотой ракой, с тремя волхвами, ведь человек должен прийти к ним очищенным, открытым и с новым лицом. Хотя они исповедовались в своих местных церквах, им хотелось еще раз под низким, осыпанным звездами небосводом избавиться от всего, что их тяготило и что они не хотели дальше нести с собой. Их окружают здесь просторы незнакомой страны, но с ними остаются и картины покинутых ими долин и холмов, животных и растений, лесных опушек, всюду им слышится лай своих деревенских собак и звоны своих церквей. И священник Янез все это понимал, он сам был одним из них, он знал их, знал достаточно хорошо. Когда при исповеди человек что-то вспоминает, какую-то часть своей жизни, событие, которое доподлинно было, а сейчас его уже нет, эта реальность в процессе рассказа при исповеди исчезает. Сохраняется вид местности, лай домашней собаки, голос любимой, оставшейся у очага, на дворе, на поле или в лесу. Событие, греховный поступок из действительного прошлого оставляет лишь смутный след в памяти и ощущениях. И даже от этого, от этих следов нужно избавиться перед дорогой к святыням. Когда человек открывает душу под ясным ночным небом, под звездами в чужой стране, он внутренне меняется, стремится стать иным, в таких обстоятельствах вправду совершается существенная перемена, путь к трем волхвам – это преображение, для некоторых воистину воскресение, новая жизнь. И только Бог может понять переплетение прежней и новой жизни, действительности из греховного прошлого и чудес, которые ждут человека в будущем. Такова жизнь, священник Янез это знал, такова жизнь для того, кто верит и верует: неразделимое соединение будничности и чудес с утраченными следами событий, ранивших душу, от которых она все еще болит, таков их путь, таково паломничество.
Он сел, усталый, и закрыл лицо ладонями. Потом протянул руки и погрел их у огня. Затем потер их, как труженик перед работой, и пошел по дороге в поле, в сторону солнечного восхода.
18
Ты вела себя как блудница, сказал бы пророк-отшельник Иеремия, валялась на каждом пригорке и под каждым зеленым деревом, ты легла с незнакомцем и пошла за ним*; Катарина просыпалась среди ночи, не могла спать. Ее любимый спал, ровно дыша во сне, с тех пор как он был с ней, он спал, иногда во сне смеялся, иногда стонал, она знала, что это он ходит по Индиям, слышит какое-то пение и видит красноватую равнину – пение, которого она никогда не услышит, и равнину, которую никогда не увидит, и все же эта страна принадлежала ей уже настолько, насколько и ему самому, хотя она слышала и видела ее по-другому. Она просыпалась и думала о том, что же все-таки с ней случилось, почему она вдруг оказалась не там, где ей следовало быть, не в обществе паломников, которые сейчас где-то спокойно спят с благословением Божиим – как и на самом деле это стадо Божие спало с полными желудками, довольное всем, в помещении какой-то заброшенной мельницы и вокруг нее. Сейчас она не там, не с ними, рядом с ней лежит мужчина, настоящий, не такой, как те, в Добраве, появление которых наверняка имело какой-то смысл, ее ночные посетители что-то предвещали, может быть, как раз то, что с ней сейчас происходит? Случилось наводнение, ее захлестнула вода, потом была лихорадка, жар, огонь захватил их обоих – Катарину и Симона, пламя загоревшихся душ, что-то такое, чего она никогда еще не испытывала, и это должно было исходить от Бога, ибо любовь сильна, как смерть, сильна, как подземный мир, любовная страсть! Ведь все было так прекрасно, а то, что идет от дьявола, – безобразно, но, несмотря на это, они стали вдруг какими-то отверженными, что-то происходит, как в дурном сне, они продолжают странствие одни, Симон не проявляет ни малейшего желания отыскать паломников, чем все это кончится? Можно ли все это делать безнаказанно, и как долго? Всю жизнь ей говорили о грехе и наказании, которое неминуемо придет. Сейчас по ночам ее охватывал страх, страх – это еще не наказание, хотя уже какая-то его часть, она просыпалась с мыслью, что все это не может хорошо кончиться. «Благословение дому», надпись, из-под которой поднимется уже не опечаленный, а ужасно разгневанный отец, а дальше – предводитель Михаэл, священник Янез, епископ в Любляне, судьи из замка, сестра Кристина, которая приедет и скажет: «И тебе это было нужно?» Ее уведет судебный пристав, как увел когда-то Марию из Брницы… неужели и ее так уведут? Марию из Брницы увел судебный пристав, стражник грозился применить пытки – зажать ее пальцы тисками, после чего она во всем созналась, рассказав, что господин с ней делал. Что именно господин с ней делал, Катарина теперь знала, а тогда еще нет, теперь ей было так же страшно, как и тогда: откуда-то явится судебный пристав, будет угрожать ей тисками и выставит в общественном месте, может быть, ее будут бить кнутом, а Симона бросят в тюрьму, и она никогда его больше не увидит, ей же прочтут судебный приговор, который будет начинаться словами пророка Иеремии: на каждом пригорке и под каждым зеленым деревом ты блудила. В школе при монастыре святой Урсулы ее как следует напугали, да и не только там, всю жизнь ее стращали наказанием, которое придет, если она будет делать то, что делает как раз сейчас; и вправду она блудила, была сладостная, все более теплая, все более упоительная весна, луна наблюдала за их движениями, и зачем обращать внимание на грозящий судебный приговор, на страх, словно призывавший преследователей, ведь было где-то написано: чего боишься, то и случится.
Так в одну из ночей на каком-то ночлеге у дороги, ведущей в Баварию, она услышала под окном сначала рычание их приблудного пса, потом его визг – кто-то пнул его ногой, затем разговор на родном языке Катарины, на языке, который она понимала. Вернее, это был грубый смех и всего несколько слов: значит, тут они, голубчики.
Странники столпились на дворе небольшого замка. Они собрались у котлов, из которых валил пар, пахнущий вареной фасолью и мясом, той самой кониной, что осталась после ночлега на мельнице. Среди странников оказались рабочие из ближних соляных копей, с тарелками в руках они ждали, когда получат свою дневную порцию еды, которую варили вместе с незнакомыми богомольцами, фасоль дали рудокопы, а мясо принадлежало странникам, простые люди в то время могли объединиться, легко договаривались. Когда Катарину Полянец и Симона Ловренца привели на двор, толпа людей у котлов расступилась, и они прошли как сквозь строй, подхлестываемые любопытными и многозначительными взглядами. Они не были закованы в цепи, но все равно казалось, будто ведут преступников.
