Джон Кутзее - Медленный человек
Так что когда появляется Элизабет, он уже способен очень кратко, спокойно и буднично рассказать о происшествии.
– Я поскользнулся в душе и растянул спину. Я вызвал Марияну, она приехала и помогла мне, и теперь у меня снова все прекрасно. – Ни слова о судорогах и слезах, о пижаме в корзине для грязного белья. – Сегодня утром забежал Драго, чтобы проверить, как у меня дела. Милый мальчик. Зрелый не по годам.
– И, как вы говорите, у вас все прекрасно.
– Да.
– А ваши фотографии? Ваша коллекция фотографий?
– Что вы имеете в виду?
– С вашей коллекцией фотографий тоже все прекрасно?
– Полагаю, да. А что такое?
– Возможно, вам стоит взглянуть.
Из коллекции ничего не пропало. Действительно ничего. Но один из снимков Фошери какой-то не такой на ощупь, а когда он вынимает фотографию из пластикового конверта и разглядывает на свет, она как-то странно выглядит. То, что он держит в руках, – копия, коричневые тона которой подражают сепии оригинала. Эта копия выполнена электронным принтером на полуглянцевой фотобумаге. Картонная основа новая и чуть толще, чем у оригинала. Именно это и выдает подделку. А в остальном неплохая работа. Без подсказки Костелло он мог бы никогда и не заметить.
– Откуда вы узнали? – спрашивает он.
– Откуда я узнала, что Драго и его друг что-то замышляют? Я ничего не знала. Просто заподозрила. – Она берет копию в руки. – Я бы не удивилась, если бы один из этих старателей оказался прадедушкой Костелло из Керри. А взгляните-ка вот на этого парня. – Она стучит ногтем по лицу человека во втором ряду. – Разве это не вылитый Мирослав Йокич?
Он вырывает у нее фотографию. Мирослав Йокич! Да, это действительно он, в шляпе и рубашке с открытым воротом, с усами. Стоит бок о бок с этими суровыми корнуэльскими и ирландскими старателями ушедшей эпохи.
Особенно его возмущает профанация: пара наглых, дерзких юнцов глумится над мертвыми. По-видимому, они сделали это с помощью какой-то цифровой техники. В старомодной «темной комнате» он никогда не добился бы такого искусного монтажа.
Он поворачивается к Костелло.
– Что случилось с оригиналом? – наседает он на нее. – Вы знаете, что с ним случилось?! – Он сам слышит, как повышает голос, но ему уже все равно. Он швыряет копию на пол.
Глупый, глупый мальчишка! Что он сделал с оригиналом?
Элизабет Костелло смотрит на него с удивлением, широко открытыми глазами.
– Не спрашивайте меня, Пол, – говорит она. – Это же не я пригласила Драго в свой дом и отдала в его полное распоряжение ценную коллекцию фотографий. Это не я планировала подобраться к матери через сына.
– Тогда откуда вы узнали об этом… этом вандализме?
– Я не знала. Как я уже сказала, я просто подозревала.
– Но что заставило вас заподозрить? Что вы недоговариваете?
– Возьмите себя в руки, Пол. Вдумайтесь. Вот у нас Драго и его друг Шон, два здоровых австралийских парня. И как же они проводят свое свободное время? Не гоняют на своих мотоциклах. Не играют в футбол. Не занимаются серфингом. Не целуются с девушками. Нет, вместо всего этого они запираются у вас в кабинете и сидят там часами. Рассматривают что-то непристойное? Нет, ведь если я не ошибаюсь, то у вас почти нет порнографических книг. Что же может привлечь их внимание, как не коллекция ваших фотографий, коллекция, которая, по вашим словам, такая бесценная, что ее следует принести в дар нации?
– Но я не понимаю, какой у них может быть мотив? Зачем им столько возиться, чтобы изготовить… – он вдавливает концом костыля копию в ковер, – подделку?
– Тут я ничем не могу вам помочь. С этим вы должны разобраться сами. Но учтите вот что: это живые молодые парни в сонном городе, которым не сидится на месте и у которых полно замыслов и планов. Время ускоряет все вокруг нас, Пол. Десятилетние девочки рожают. Мальчики – мальчики за полчаса усваивают то, на что у нас уходило полжизни. Они это схватывают на лету, потом им становится скучно, и они переходят к чему-то другому. Может быть, Драго и его друг подумали, что это было бы забавно: Государственная библиотека, толпа богатых джентльменов и дам, обмахивающихся веерами, какая-нибудь нудная «большая шишка», торжественно открывающая «Дар Реймента», и – хэлло, хэлло! – кто же это в центре главного сокровища коллекции, как не один из клана Йокичей из Хорватии! Да уж, отменная шутка! Возможно, это все объясняет: хитроумная и довольно безвкусная шутка, на которую ушла уйма времени. Что касается оригинала, вашего драгоценного снимка Фошери, то кто знает, где он? Может быть, он все еще лежит у Драго под кроватью. А может быть, они с Шоном загнали его. Однако утешьтесь. С вами сыграли шутку, как вам кажется, и, наверное, вы правы. Но тут не было злого умысла. Возможно, не было любви, но и злобы не было. Просто шутка, бездумная юношеская шутка.
Не было любви. Неужели это всем так ясно? У него такое чувство, будто сердце слишком устало, чтобы биться в груди. На глаза снова наворачиваются слезы, но без сильных эмоций, просто выделение влаги.
– Значит, вот они кто! – шепчет он. – Цыгане! Что еще они у меня украли, эти хорватские цыгане?
– Не будьте мелодраматичны, Пол. Есть хорваты – и хорваты. Конечно, вы это знаете. Горсточка хороших хорватов, горсточка плохих хорватов, и миллионы хорватов между ними. Йокичи не такие уж плохие хорваты, просто немного черствые, немного грубоватые. Включая Драго. Драго неплохой мальчик, и вы это знаете. Позвольте вам напомнить: вы сами ему сказали, довольно высокопарно, как я думаю, что храните эти фотографии просто ради истории нации. Ну что же, Драго тоже часть этой истории, не забывайте. Что плохого, думает Драго, в том, чтобы внести Йокича в национальную память, пусть и немного преждевременно, – например, дедушку Йокича? Просто проказа, о последствиях которой он не подумал. Но кто же из буйной молодежи задумывается о последствиях своих поступков?
– Дедушка Йокич?
– Да. Отец Мирослава. Вы же не думаете, что на фото сам Мирослав? Но не расстраивайтесь, еще не все потеряно. Если вам повезет, то ничего не потеряно. Десять против одного, что ваш любимый Фошери еще у Драго. Скажите ему, что вызовете полицию, если он немедленно не вернет фотографию.
Он мотает головой.
– Нет. Он испугается и сожжет ее.
– Тогда поговорите с его матерью. Поговорите с Марияной. Она смутится. Она сделает что угодно, чтобы защитить своего первенца.
– Что угодно?
– Она возьмет вину на себя. В конце концов, это она у них в семье – реставратор картин.
– А потом?
– Не знаю. Что будет потом, зависит от вас. Если вы хотите продолжать и устраивать сцены, можете устраивать сцены. Если нет – тогда нет.
– Я не хочу сцен. Я просто хочу услышать правду. Чья это была идея: Драго или – как его там? – Шона… или Марияны?
– Я бы назвала это довольно умеренной правдой. Вам бы не хотелось узнать больше?
– Нет, не хотелось бы.
– Вам бы не хотелось услышать, почему вас выбрали в качестве жертвы?
– Нет.
– Бедный Пол. Вы вздрагиваете от боли прежде, чем нанесен удар. Но возможно, никакого удара и не будет. Возможно, Марияна падет перед вами ниц: «Mea culpa[26]. Делайте со мной что хотите». И так далее. Но вы никогда не узнаете правду, если не устроите ей сцену. Неужели мне не удастся вас убедить? Ведь иначе с чем вы останетесь? С непоследовательной историей о том, как над вами посмеялись цыгане – яркая цыганская женщина и красивый цыганский юноша. Что не делает вам чести.
– Нет. Ни в коем случае. Я отказываюсь. Никаких сцен. Никаких угроз. Если бы вы знали, Элизабет, как мне осточертели ваши подначивания, чтобы я помог осуществить безумные истории, сочиненные вами! Я понимаю, чего вы хотите. Вы добиваетесь, чтобы я – как бы это выразиться? – употребил Марияну. Ее муж, как вы надеетесь, узнает об этом и застрелит меня или забьет насмерть. Вот чего вы хотите. Секс, ревность, насилие, поступки самого вульгарного толка.
– Не смешите меня, Пол. Такой кризис, как этот, в основе которого мораль, невозможно разрешить, избив или застрелив кого-то. Даже вы должны это признать. Но если мое предложение вас оскорбляет, забудьте о нем. Не говорите с Драго. Не говорите с его матерью. Если я не могу вас убедить, то, конечно, не могу и заставить. Если вы рады потерять свою драгоценную фотографию, да будет так.
«Поговорите с Марияной», – советует эта Костелло.
Но что же он может сказать?
«Марияна! Хэлло, как у вас дела? Я хочу извиниться за то, что наговорил прошлой ночью, той ночью, когда поскользнулся в душе. Сам не знаю, что на меня нашло. Должно быть, я потерял голову. Между прочим, я заметил, что из моей коллекции пропала одна фотография. Вы не могли бы попросить Драго, чтобы он заглянул в свой рюкзак и проверил, не прихватил ли ее по ошибке».
Прежде всего, он не должен обвинять. Если он станет обвинять, Йокичи будут отрицать, и это будет концом даже того шаткого положения, которое он у них занимает: пациент, клиент.
