Алексей Слаповский - У нас убивают по вторникам (сборник)
– В чем они, сын мой?
– Понимаете… Сегодня с утра бежал в парке… И вдруг – солнце в глаза. И меня как ударило. Я все увидел по-новому. Я понял, что не обращал внимания на обычные вещи. А они прекрасны. И вообще. Вот я говорю, произношу слова – это прекрасно. Дышу – прекрасно. Вижу – прекрасно. Неужели ничего этого не будет?
– Грешные словеса речешь, сын мой. Излишняя приверженность к миру земному – соблазн. Радуйся, что тебя, возможно, ждет юдоль чудесная, без суеты и мелких волнений.
– А если не ждет? Я же не сам умру, убьют.
– Тем паче, сын мой. За мученическую смерть Бог многое простит. Ты не об этом думай, а о покаянии, скорби о грехах своих, пока есть время.
– Нет, но обидно. Я не хуже других. Даже лучше.
– Это гордыня, сын мой.
– Хорошо. Не хуже и не лучше. Но – за что? Ведь это произвол! Это безумие власти, батюшка!
– Сказано, сын мой: всякая власть от Бога. Не в том смысле, что она божественна, а в том, что удостаиваемся мы той власти, которая дается нам по грехам нашим.
– А как же «не убий», батюшка? Разве не можете вы пойти к ним и сказать – нельзя? Ведь я ваш сын духовный, почему вы сына не защитите?
– Во-первых, не могу нарушить тайну исповеди. Во-вторых, в мирские дела церковь принципиально не вмешивается.
– Да какие же они мирские? О смерти речь идет! Это разве только мирское дело?
– Ну, не знаю. Можно, конечно, с епархиальным управлением посоветоваться. Митрополит рассмотрит дело, резолюцию соизволит наложить, потом оно пойдет, вероятно, еще выше… Чайку не желаешь, сын мой?
– Можно.
В доме батюшки попадья подает чай. Малолетний сын Иннокентия сидит за компьютером и играет в какую-то игру.
– Тешишься, чадо? – спрашивает Иннокентий.
– Я их всех убил! – кричит чадо.
Иннокентий садится за стол, закуривает.
Быстров тоже достает сигареты.
– Ох, грех, грех! – качает головой батюшка.
– Сами-то курите.
– Большая разница, сын мой! Неверующий курит и этим наслаждается, а верующий курит и страдает. Бранит себя, кается. Я просто до слез себя покаянием довожу иногда! – батюшка вытирает слезы, выступившие у него от дыма. – Да и сигареты стали делать – такая мерзость! А стоят все дороже! Вы-то что курите?
Быстров показывает.
– Не угостите? А то я все больше дешевенькие…
– Так что же мне делать, батюшка? – томится Быстров.
– Молиться, сын мой. Бог всемилостив, в печали утешит, в отчаянии спасет. Только уповай на Него безраздельно.
Батюшка ввинчивает в пепельницу окурок и отпивает чаю. Говорит попадье:
– Опять сахар забыла положить, матушка?
Быстров входит в свой кабинет. Оттуда уже выносят мебель.
– В чем дело? – спрашивает Быстров.
– Освобождаем.
И он, тихий и спокойный, вдруг начинает кричать:
– Поставь на место! И не трогать тут вообще ничего, пока я жив!
– А мы чего? Нам сказали…
– Кто сказал? Пока я тут распоряжаюсь, ясно? Вон! Вон отсюда!
Два чиновника, идущие по коридору, слышат этот крик.
– Надо же, как орет, – говорит один.
– Когда и орать, если не напоследок. Я бы всем всю правду сказал.
– Будто никто правды не знает. Особенность момента, брат: все всё знают. Никакого лицемерия, всё открыто. Мне нравится. Я вот, например, знаю, что ты под меня копаешь.
– Это правда. Подкапываюсь помаленьку.
Собеседники добродушно посмеиваются.
Быстров тупо сидит за столом. Несколько раз поднимает руку, чтобы взять трубку телефона, на котором традиционно нет диска. И опускает руку.
Встает, подходит к окну. Видит, как голуби расхаживают по карнизу. Вот сорвались, полетели.
Видит, как дальний самолет прочертил небо белой полосой.
Быстров, что-то решив, направляется в комнату отдыха, где у него туалет, умывальник и т. п. Собирает пасту, щетку, пену для бритья, бритву, прочие принадлежности, берет пару рубашек в упаковке. А из сейфа достает пистолет. Все складывает в портфель.
В машине, то ли от спешки, то ли от волнения, он несколько раз подряд чихает, а потом вытирает платком покрасневший и мокрый нос.
– Опять насморк разыгрался… Останови у аптеки, – просит он Мишу.
– Что купить, я схожу? – предлагает Миша.
– Не надо, я сам.
Быстров покупает лекарство и видит через стеклянную стену, как Миша с кем-то конспиративно разговаривает по телефону.
Он идет в служебное помещение.
– Сюда нельзя! – говорит девушка в белом халате.
– Я знаю.
Быстров выходит с обратной стороны здания. Через подворотню попадает на другую улицу, ловит машину, уезжает.
Миша вбегает в аптеку, озирается. Чрез служебное помещение, как и Быстров, попадает во двор. Выбегает через подворотню. Крутит головой направо и налево. Быстров исчез.
А тот уже подъезжает к вокзалу.
Идет к кассам.
– Один билет на ближайший.
– Куда?
– Все равно. Я же говорю: на ближайший!
Кассирша берет паспорт. Смотрит на паспорт, потом куда-то в сторону. И опять на Быстрова. И опять на паспорт, в сторону, на Быстрова.
Быстров резким движением вырывает у нее паспорт. Кассирша хватает телефон, звонит кому-то.
События разворачиваются все стремительнее.
Быстров едет в трамвае. Все люди кажутся ему подозрительными. Один тип особенно – в черных очках.
Быстров выскакивает из трамвая. Тип в очках тоже. Быстров идет мимо дома, сворачивает. Тип – за ним. Тип сворачивает за угол – на него смотрит ствол.
– Руки за голову, лицом к стене! – командует Быстров. Держа типа в очках под прицелом, он обыскивает его.
Достает документы. Скромное пропускное удостоверение.
– Это что?
– Там написано.
– Хочешь сказать, ты преподаватель музыкальной школы?
– Да.
– Хорошая крыша! – одобряет Быстров. – А на чем ты играешь с такими плечами?
– На фортепиано. Честное слово. С детства как-то полюбил…
Быстров выкидывает удостоверение в мусорный бак. И видит в баке выброшенное тряпье. Хватает что-то вроде рваной простыни, связывает сзади руки подозрительного типа. Толкает его, тот падает на землю. Быстров связывает ему ноги.
Уходит.
Теперь надо поменять внешность.
Быстров в парикмахерской.
– Постричь. Наголо.
Парикмахер смотрит на него в зеркало.
Быстров смотрит на парикмахера.
Вскакивает, стаскивает с себя покрывало, уходит.
Рука парикмахера тянется к телефону.
Быстров в каком-то дворе, в закутке за мусорными баками. Он сидит на земле, перед ним осколок зеркала. Быстров сдабривает волосы пеной и, морщась, удаляет волосы бритвой-станком. Время от времени поливает голову водой из бутылки.
Преобразившийся Быстров останавливает машину.
– Командир, надо из Москвы уехать.
– Это запросто! – спрашивает пожилой, но бесстрашный водитель. – И куда надо?
– Чем дальше, тем лучше.
– От денег зависит.
Быстров показывает деньги:
– Этого на сколько хватит?
– Километров на триста.
– Годится.
Водитель везет странного пассажира. Деликатно осведомляется:
– А вы никого не убили?
– Нет. Это меня собираются убить.
– Да? Слушайте, где-то я вас видел?
– Вряд ли.
А большие люди собрались, чтобы обсудить положение.
– Ну что? Оконфузились? – спрашивает Капотин.
– Кто же его знал, что он такой фортель выкинет? – оправдывается Пробышев. – Был тихий, послушный человек.
– Жена, дочь – знают, где он?
– Вели с ними работу, – отвечает Пробышев. – Не знают.
И вправду – вели работу. Светлана уныло бродит среди разгромленной мебели.
Настя, вся в крови, пошатываясь, бредет в ванную.
– Кто у него еще есть? – спрашивает Капотин.
– Брат. С ним тоже поработали.
И опять не соврал генерал. Быстров-младший сидит с книжкой и берет чашку с чаем, чтобы отхлебнуть. Морщится. Открывает рот, в котором нет половины зубов. Вынимает шатающийся зуб.
– Розыск организовали? – продолжает выспрашивать Капотин.
– Сразу же. Его уже зафиксировали в нескольких местах, но не успели задержать.
– Что ж. Нет худа без добра, – неожиданно говорит Капотин. – Раньше его было не за что убивать, только по необходимости. А теперь есть за что. В прессе и на телевидении организуйте ряд материалов о Быстрове как о коррупционере, политическом авантюристе. Можно сказать, что он хотел организовать переворот.
– Фашистский, – вставляет кто-то.
– Ладно, пусть фашистский. Ну и еще что-нибудь добавьте. В быту маньяк, хапуга. Детей обижал. И если, товарищ генерал Пробышев, через три дня он не будет найден, а окажется в каком-нибудь Лондоне, убить придется вас.
– Понимаю, – мокнет лбом Пробышев. – Обещаю – выловим!
А Быстров, заехавший черт знает в какую глушь, сидит в предбаннике со стариком Евгеньевичем, пьет квас, нежится.
