Светлана Талан - Не упыри
– Марийка, ну хватит! Давай не будем ссориться. Хорошо?
– Я видела вас сегодня в учительской.
– Мы просто общались.
– Не слишком ли тесно общались? Ты даже дом не запер, так торопился пообщаться! – Я не выдержала и сорвалась. – Ты так с ней там любезничал, что даже меня не заметил! Я все видела! – закричала я, едва не плача. – Ты влюбился? Я тебе уже не мила?
– Не говори глупости! Если я и поболтал с ней несколько минут, это еще не повод, устраивать скандал. Не знаю, что тебе взбрело в голову, но твои подозрения не имеют никаких оснований. Мне никто не нужен, потому что у меня есть ты.
Роман шагнул ко мне, обнял за плечи и притянул к себе. Я уже не могла сдерживаться и разревелась.
– Ну все, все, хватит хлюпать, – приговаривал он, поглаживая мое плечо. – Не надо плакать, скоро дети вернутся. Ты же не хочешь, чтобы они увидели тебя в таком состоянии?
– Нет, – проговорила я, утирая слезы.
– Прости, что заставил тебя волноваться.
Я промолчала. Пошла и умылась. Пора готовить ужин детям. Не знаю, верить Роману или нет? Нельзя жить под одной крышей с человеком, которому не доверяешь. Может, я и не такая аппетитная и толстозадая, как Галина Петровна, но в нашем доме не будет места недоверию и подозрениям. Попытаюсь забыть этот неприятный случай. Я не имею права не верить Роману.
… октября 1975 г
Я ошиблась! Роман меня обманул! Через несколько дней после нашей ссоры вечером я наводила порядок на нашем общем рабочем столе. Время было позднее, все уже спали. Я взяла записную книжку Романа, чтобы положить ее в ящик стола, и внезапно заметила, что в ней вместо закладки лежит ручка. Я машинально открыла блокнот. На страничке было что-то написано готическими печатными буквами. Писал Роман – в этом не было сомнений. Я уже собралась закрыть записную книжку, потому что ничего не поняла – в школе и институте я изучала французский, но вдруг в глаза мне бросилось первое слово. «Галина!» – было написано там немецкими буквами, но по-украински. Дальше разобрать было уже несложно. Роман приглашал Галину Петровну завтра вечером на свидание у моста.
Мой прекрасный мир любви рухнул в одно мгновение. Это был полный крах нашей супружеской жизни, нашего счастья, всего-всего, что так бережно накапливалось в нашей семье на протяжении многих лет. Первым моим желанием было пойти в спальню и швырнуть в лицо Роману эту записную книжку, но я ощущала такую слабость, такую физическую и душевную опустошенность, что поняла – на это у меня не хватит сил. И отдаст ли Роман записку этой корове? Может, утром он поймет, что ошибался, и выбросит ее на помойку, а я раньше срока затею ссору? Я не любила принимать решения наспех, поэтому проглотила, не запивая, несколько таблеток валерьянки и пошла спать.
… октября 1975 г
Таблетки не помогли, и я всю ночь не смыкала глаз. В голову лезли гнетущие мысли, и с утра голова у меня трещала, как переспелый арбуз. Роман был в приподнятом настроении.
– Найди мне на сегодня замену, – попросила я его. – У меня страшно болит голова.
– Хорошо, – сказал он.
– Накорми детей.
– А ты?
– Я не хочу есть.
Как только Роман ушел, я заглянула в ящик стола. Записной книжки в нем не было.
Вечером он побрился. Я слышала, как он что-то напевал, брызгая на себя одеколоном.
– Ты куда-то собираешься? – спросила я.
– Да. По делам. Дела, дела, куча дел, совершенно нет свободного времени, – весело проговорил он.
Я старалась не смотреть на него.
– Так куда ты?
– В сельсовет. Договорились встретиться с председателем.
– В такое время?
– Да. В шесть вечера.
Именно на это время Роман назначал свидание другой женщине в своей записке.
– Не лги мне, – спокойно сказала я, потому что к этому времени так истерзала себя, что уже не испытывала никаких чувств.
– Я говорю правду.
– Ты думал, я не смогу прочесть твое послание Галине Петровне? Детский сад! Это просто смехотворно!
Роман покраснел как рак. Он так растерялся, что только открывал и закрывал рот, как рыба, вытащенная из воды.
– Ты рылась в моих вещах?
– Это все, что ты можешь сказать?
– Я действительно собирался в сельсовет, – запинаясь, проговорил он.
– А как же Галина Петровна? – мне удалось изобразить что-то вроде улыбки.
– Она очень красивая женщина! – вырвалось у него. Мгновенно поняв, что сболтнул что-то не то, он спохватился: – Мне действительно нужно в сельсовет.
– Ну так иди!
Роман торопливо вышел, хлопнув дверью. Я вздрогнула, словно меня огрели кнутом. Почудилось, что это не дверь закрылась за Романом, а мне перекрыли кислород. В голове все затуманилось, в ушах зашумело: «Все! Конец!» Я едва не упала, но вдруг почувствовала на себе чьи-то взгляды. Повернула голову – на меня вопросительно смотрели четыре пары детских глаз. Они не должны видеть мое отчаяние. Дети ждали моей реакции, потому что слышали все до последнего слова.
– Достаньте сумки и соберите самое необходимое, – сказала я. – Мы уезжаем отсюда.
– Куда? – спросил Миша.
– К дедушке.
Никто из детей не пошевелился.
– Быстрее, иначе мы не успеем на последний рейс автобуса, – приказала я и отправилась собирать свои вещи.
… октября 1975 г
Отец все понял, как только мы появились на пороге, да еще и с вещами. Тень печали промелькнула на его лице, но он взглянул на внуков, и выражение его лица смягчилось.
– Проходите, мои хорошие, – пригласил он.
Отец начал не с допроса. Он проводил детей в комнату со словами:
– Выбирайте себе кровати, складывайте вещи, а я приготовлю что-нибудь перекусить. Проголодались?
На меня вопросительно смотрели детские глаза, но никто из них не произнес ни слова.
– Проголодались, – ответила я за всех. – Мы еще не ужинали.
Мы с папой пошли на веранду. Я стала чистить картошку, а папа разжег керогаз. Желудок мой играл марши, потому что уже больше суток у меня во рту не было даже маковой росинки. Вспомнилось, как мама жарила сало, а потом готовила на нем яичницу. Запах горящего керосина смешивался с запахами подрумяненного сала и яиц. Если приготовить такое блюдо на газовой плите, вкус будет совсем не тот. На мгновение мне показалось, что я снова вернулась в детство – но не в самое раннее, голодное, а в те времена, когда я уже была подростком. Наверно, мы всякий раз возвращаемся в детство, когда приезжаем в родительский дом, в семейное гнездо…
Ужин я отнесла детям в комнату. Даринка взялась всех накормить. Папе и себе я положила картошку и яичницу в миски и поставила их на стул на крыльце. Принесла две маленьких скамеечки, и мы с отцом уселись, чтобы поговорить наедине. Пес Туман, которого папа на ночь отпускал побегать, радостно завилял хвостом, освободившись от бремени цепи. Повел носом и, учуяв соблазнительный запах, уселся перед нами, то и дело облизываясь.
– Мне бы твои проблемы, – сказала я Туману и бросила ему кусочек сала, который мгновенно исчез в пасти пса.
– У каждого свои проблемы, доченька, – сказал папа. – И у Тумана, и у вон того воробья, и у всякого человека. На то она и жизнь.
– У меня тоже проблемы. И к тому же большие, – сказала я.
– Я уже понял. Поссорилась с Романом?
– Хуже. Я его бросила, – объявила я и рассказала о Галине Петровне.
– Та-ак… – протянул папа, выслушав мой рассказ. – Жаль, что люди начинают ценить другого человека только тогда, когда его потеряют. Вот я, например, уже трижды ходил в приймы, а все равно не то. Старый уже, а все равно всех женщин сравниваю с твоей матерью. Только теперь я понял, что женщины лучше нее не было и уже не будет. Иной раз казню себя за то, что повышал на нее голос, позволял сверх меры работать, не сразу отправил в больницу… Но время обратно не повернешь, и уже ничего нельзя изменить. Надо ценить то, что имеешь сегодня, сейчас, в эту минуту, чтобы потом не кусать локти.
– Папа, я всегда ценила Романа, даже тогда, когда узнала о его первой измене. Мне было так больно, что невозможно передать словами, но я ему все простила. Больше того, я приняла его ребенка как своего собственного. Но во второй раз… Это уж слишком!
– Может, ты преувеличиваешь?
– Нет, папа, я видела, с каким восторгом он смотрел на эту женщину. И мне тяжело, ужасно тяжело.
– Понимаю.
– Не знаю, все ли ты можешь понять в полной мере. Ты думаешь, мне легко было принять двоих чужих детей, чтобы они стали как родные? Я никому не говорила, а тебе признаюсь: сколько раз я ловила себя на том, что какая-нибудь шоколадка, купленная для Миши или Иринки, могла бы достаться моим детям, и мне становилось их так жалко! Но я заставила себя относиться ко всем детям одинаково, потому что эти, приемные, такие же, как мои, и они не виноваты, что так сложилась их судьба. Они просто дети без родителей. А если бы мои собственные оказались, не приведи Бог, на их месте?
– И ты решила, что Роман за это будет тебе благодарен до конца дней?
