Зулейка Доусон - Форсайты
Над водой, как всегда под вечер, собирались мошки – Кэт давно приметила, что они появляются перед чаем. Налетел ветерок, завился вихрем, осыпал ее ивовым пухом, принес через речку запах дикой петрушки, которую называют коровьей, хотя коровы ее не едят и пахнет она затхлым комодом.
– Нет, а что? – помягче спросила Кэт. – Очень даже бывает.
– Помыть их надо, – откликнулся Кит, грозно вздохнул и закрыл глаза, показывая тем самым, что его нельзя беспокоить.
Кэт стала разглядывать крышу и трубу (больше она ничего не видела), из которой, слегка извиваясь, поднимался к лимонно-розовому небу жидковатый дым. Как-никак, она была дочерью Флер и легко не сдавалась.
«Да, – думала она, страшась и убеждаясь все больше, – там цыгане, а у них – принц».
* * *Когда Майкл смотрел из старинного окна, обращенного к югу и полузакрытого столь же древним плющом, он напоминал не столько баронета, который «свои владенья гордо озирал», сколько приходского священника, который, как им и свойственно, полагался «не на отцов, а только на себя».
Это было нелегко, так нелегко, что он подумал, насколько он слабее отца, хотя только что, проходя по залу, убедился, как они похожи. Майклу выпало редкое счастье, отец был и мудрым наставником, и добрым другом, а в такие времена очень не хватало отцовского разума и внимания. Такие? Нет, таких еще не было.
Все, даже самые ничтожные, дела показывали ему в тот день, как незаменим девятый баронет. С удивлением, если не с ужасом, слышал он свои глупые ответы – «конечно, нам очень нужны…», «совет надо убедить…», «да, подпишем…» и так далее, по всему реестру нужд и недовольств, в которых его избиратели выражали свою повседневную жизнь. А как им ответишь по правде, если думаешь, что через месяц-другой, да нет – через две-три недели все это будет неважно? Отец, тот бы знал или хоть помог бы не ощущать себя таким болваном. Отец, отец, последний из настоящих баронетов!
Как-то, в школьные годы, Майкл написал отцу, что ему не дается сочинение о чем-то таком военном; и тот посоветовал, для начала, сказать, что войны чаще всего начинаются осенью. «Понимаешь, надо собрать урожай. Голодный солдат – не солдат. Да здравствует брюхо!»
В пример он привел англо-бурскую войну, русско-турецкую, франко-прусскую и главные сражения Крымской – Севастополь, Балаклаву. Даже тогда это звучало убедительно, а позже, через пять лет, в августе началась мировая война.
Что ж, и теперь август!
Майкл услышал, как часы на парадной лестнице возвещают время, отделяющее день от вечера. Сзади, за спиной, Блоур – как всегда, доверительно и достойно – сообщил, что миссис Вэл Дарти просит к телефону молодую хозяйку, но той нету дома (хотя вдову девятого баронета редко называли теперь «леди Монт», Майкл заметил, что Блоур всячески старается не называть так и Флер).
Может быть, он сам подойдет?
– Соедините меня, Блоур!
Майкл допил слишком сильно разбавленное виски и подошел к телефону. После того ужина они еще ни разу не говорили, и сейчас он гадал, надо ли «выразить соболезнование» – все-таки жена его свойственника была в свойстве и с Холли. Разбирался он в этом плохо, разговор начал не сразу. В последнее время от международных тревог его отвлекали только тревоги и горести родных. Когда умерла Энн Форсайт, Флер стала к нему нежнее, но ненадолго…
– Холли? – сказал он. – Ее сейчас нет. Вот вам худшая половина.
Наверное, Холли поняла, что он растерян, и поспешила ему помочь:
– Ну почему же худшая!
– Спасибо. Вас бы мне в избиратели.
Ему ответил дружеский смех.
– Я слышала, они вам очень верны.
– О да! Голосуют и плачут, что я уеду в Вестминстер, вопить в пустыне.
– А как же кружка и краюшка?
– Это в клубе.
Как с ней легко, какая она милая! Вот умеет же придать прелесть всяким пустякам. Хорошая женщина. Он спросил, не может ли он чем-нибудь ей помочь.
– Мы с Вэлом, – отвечала она, – думаем, не пойти ли нам снова в загул.
Майкл помолчал, потом сказал:
– Вам пришлось нелегко…
– Ну, не столько мне…
Вот она, ловушка!
– Конечно, – быстро ответил он и прыгнул через пропасть: – Как ваш брат? Ничего, держится?
– Да, вроде бы… Он говорит, его питают тучные годы.
– Как фараона.
– Именно. По-моему, в Америке ему всегда лучше.
– Вон как!..
Майкл и не знал, что Джон уехал. А Флер? Если и знала, не сказала – да и с чего бы? Кому-кому, но не мужу… Он спросил:
– Собирается там жить?
– Вроде бы да.
Не издавая больше нелепых восклицаний, Майкл ощутил благодарность к милой женщине, которая просто, ненароком сняла с него одну из двух забот, как это ни стыдно – более мучительную. Пока оба молчали, он успел искренне пожелать, чтобы там, далеко от Флер, Джон страдал не семь лет, поменьше.
– Знаете, – сказала Холли, – Александр родился почти тогда же, когда Вэл. На день раньше. Им будет тридцать девять и двадцать девять. Вэл поехал с ним на бега, и оба выбрали одну и ту же лошадь, по кличке Август. Вот мы и решили позвать гостей, двадцать пятого, дня на два. Так, запросто. Если вы с Флер можете выдержать такую тихую заводь, как Уонсдон, мы будем очень рады.
– Я уверен, – радостно ответил Майкл, – что заводь у вас прекрасная.
– Всего две недели осталось, – сказала Холли. – Надо было позвать вас раньше. Вы попросите Флер, хорошо? В конце концов, Александр скорее ее гость.
– Конечно. Приедем, приедем. Я очень рад!
Он и не думал, что согласится сразу. Приглашали обычно через Флер, она и решала. Но это же Холли!.. И потом, он ей так благодарен… Жена не говорила ему, что не выносит этого места, и он думал, что у нее возражений нет.
Значит, двадцать пятого в Уонсдон… двадцать третьего на выставку… Динни и Юстэйс приедут неделей раньше… Все складывалось прекрасно, и, опуская трубку, Майкл думал, не примерещилась ли ему та, другая тревога. Вот испугался же он за свое семейное счастье, а оказалось, что просто он не все знал. Один телефонный звонок – и как не бывало! Конечно, германского вопроса по телефону не решишь, но мог же он и здесь в чем-то не разобраться! Премьер ни за что не распустил бы парламент, если бы ждал самого худшего! И все же…
И все же на прошлой неделе Уинстон произнес эту речь. Майкла она убедила, как и теория отца, хотя и он, и его коллеги сами не понимали, почему соглашаются с человеком, которого считают ненадежным, если не просто неразумным. А как опровергнешь, к примеру, слова о том, что «по меньшей мере странно» распускать парламент на два месяца? Скоро соберут урожай…
Он налил себе виски, содовой не добавил и, вернувшись к окну, стал снова смотреть вдаль.
* * *Уинифрид, выезжавшая из Лондона только при крайней необходимости, приняла в тот же самый день то же самое приглашение. Вытерпеть двое с лишним суток совершенно чистого воздуха она решилась отчасти – нет, только потому, что один из виновников праздника стал ей за эти недели как-то особенно приятен.
Нет, какой он милый!.. Она сразу сказала: «Просто прелесть» – и думала точно так же, когда он сидел по ту сторону стола Louis Quinze [47] , на другой день после разговора с Холли. Случайность плавно перешла в обычай; кто-кто, а Уинифрид плыла по течению и теперь каждую неделю угощала аргентинца вторым завтраком. Все лето, по субботам, Александр Баррантес, никак не обделенный вниманием, предпочитал всем именно ее, Уинифрид. По той ли причине, по другой ли, он являлся как раз тогда, когда бокальчик шерри сам собой означал приглашение к ленчу, и хозяйка – скажем так, не совсем искусственно – удивлялась ему и радовалась, как в первый приход. Поначалу они болтали о том, что делается в городе, о выставках и концертах, иногда – о какой-нибудь книге, словом – о событиях и вещах, которые, если сложить их вместе, составляют светскую жизнь, а ее Уинифрид любила и на девятом десятке. Недели шли, чары нового гостя усыпляли природную осторожность – и немолодая хозяйка стала говорить о своих делах. Она вспоминала отца и брата, их дом на Парк-лейн и раза два (опуская, конечно, самое стыдное) упомянула и мужа. Все получалось само собой, а этот милый иностранец так внимательно слушал…
– Вам очень понравится Уонсдон, сеньор Баррантес, – заключила она, сообщив ему то, что знала о конном заводе. – Я так рада, что вы с Вэлом подружились. Лучше и быть не может.
– И я рад, миссис Дарти, – ответил он. – Мне даже кажется, что я… нашел брата.
Уинифрид улыбнулась, она была довольна. Да, просто прелестно, иначе не скажешь. Однако он вроде бы растерялся, опустил голову, смотрит в стол…
– Там что-нибудь… случилось? Скажите мне!
Он посмотрел на нее и начал:
– Мне бы хотелось…
Но оборвал фразу, словно понял, что хочет слишком многого.
– Ну, ну! Чего бы вы хотели? – Она подбодрила его улыбкой. Утром она как раз прикидывала, чем бы его угостить. Если это найдется в доме…
– Ничего особенного, миссис Дарти, – сказал он. – Я бы счел великой честью…
