Кейт Хэмер - Девочка в красном пальто
– Я все знаю про тебя! Знаю, что ты прячешь картинки с человеческими черепами! – Я даже не успеваю подумать, как слова вылетают у меня изо рта. Я делаю глубокий вдох и зажимаю рот руками, как будто пытаюсь затолкать слова обратно.
Она резко поворачивается, скрещивает руки на груди и смотрит на меня:
– Что ты знаешь, дитя? Ровным счетом ничего. Из ничего не выйдет ничего. Ступай в фургон.
Ее темное лицо выделяется на фоне озера.
У меня на глазах появляются слезы. Наверное, теперь Дороти по-настоящему станет мне врагом.
– Чего тебе надо? – спрашивает она, потому что я не двигаюсь с места.
– Чтобы ты меня полюбила. – Я громко плачу. – Ведь ты же мне вместо мамы должна быть. А у моей мамы не было картинок с черепами.
Она молчит. Видно, что обдумывает что-то.
– Хорошо. – Она берет меня за руку и ведет в фургон.
Там засовывает руку под свой матрас и вынимает квадратные листки бумаги. Одни черепа как будто смеются, другие как будто кричат. Мне противно на них смотреть, ничего противнее в жизни не видела. Теперь они будут все время у меня в голове крутиться.
– Ну что, довольна?
– Но, Дороти, – я прижимаю ладони к лицу, – скажи, кто они? Зачем ты их держишь у себя?
– Мои предки. День мертвых. – Она смотрит на них, потом говорит: – Пошли.
Я иду за ней. Она берет пластмассовую зажигалку, которой зажигает костер, и поджигает уголок картинки. Птицы, которые плавали в озере, начинают шуметь и драться, я вздрагиваю, потому что в первый момент мне кажется, что это черепа ожили и завизжали.
– Вот, смотри. Что ты на это скажешь?
Огонь лижет костлявые лица, разинутые рты беззвучно визжат, черепа съеживаются и превращаются в черные хлопья на земле. Дороти наступает на них ногой, хлопья рассыпаются в черную пыль, и ее уносит ветер.
– Вот и все. Из ничего не выйдет ничего, так ведь, дитя? – Она повторяет те же самые слова. – А если что, то я скажу ему. Скажу, что ты роешься в книгах. Он это ох как не любит. Поняла?
Она уходит, а я смотрю, как черный пепел скользит по озеру.
Я сижу на лестнице, меня всю трясет. Когда Дороти злится, мне становится так плохо, что хочется умереть. Слезы текут по щекам. Постепенно я успокаиваюсь и даже чувствую себя сильнее. Ведь это из-за меня Дороти сожгла свои черепа.
Я в уме перебираю вещь за вещью и внимательно их рассматриваю, как полицейский. Я даже думаю, не посмотреть ли еще раз книжечку, в которой наклеена фотография Мёрси, но потом решаю не делать этого. И так достаточно неприятностей для одного дня.
К тому же я прочитала дедушкины секреты, хоть и ничего не поняла. В своей записной книжке он очень странно выражается, как сумасшедший. Даже если это все библейская чепуха. Я вспоминаю, что дала себе слово не спускать с него глаз, и, когда меня перестает трясти, иду его искать. Он рубит дрова топором, и я наблюдаю за ним, пока он меня не видит.
Он замечает меня:
– Кармел, ты что опять? Стоишь там и смотришь.
Он распрямляется. Рядом с ним лежит горка нарубленных поленьев, на которых выступает сок. Вокруг его головы лениво кружатся мухи.
– Так, ничего.
Он замечает по моему лицу, что что-то произошло. Дедушка, он все замечает и начинает действовать, но не так, как я, – он выспрашивает и наблюдает.
– Пойдем, дорогая. Ты мне все расскажешь.
– Додошка, а почему вы с мамой поссорились? – спрашиваю я быстро, пока не передумала.
В своей записной книжке он назвал маму «беспечная», но я не могу сказать ему, что он ошибается, потому что тогда он догадается, что я читала. А то бы я обязательно заявила ему, что он ошибается.
Он ставит чурбан, чтобы я могла сесть.
– Кармел, не имеет смысла возвращаться в прошлое. Сейчас мы…
– Но почему ты не можешь мне просто ответить? Это что, секрет?
Глаза у него светлеют, и мне даже становится страшно, но он обнимает меня и говорит мягким ласковым голосом:
– Я не одобрял то, как она строит свою жизнь, и ее замужество тоже. Сейчас я сожалею об этом, очень сожалею, в своих молитвах я обращаюсь к Господу с раскаянием…
Его плечи то поднимаются, то опускаются, руки прижимаются к лицу, из груди вырываются глухие рыдания. Он собрал все энергию внутри себя, и слезы сочатся между пальцами. Он похож на большое животное, подстреленное охотником.
– Додошка, не плачь, не надо, – прошу я.
– Дитя мое, ты права, какое нелепое зрелище я собой представляю. – Он вытирает лицо ладонями.
Я кладу свою руку на его.
– Ты просто скучаешь по ней, вот и все. Я тоже скучаю, – говорит дедушка.
И хотя он страдает, мне приятно узнать, что он тоже скучает.
32
Я купила учебники в букинистическом магазине.
Учебники по биологии. Я стряхнула пыль с зеленых обложек и отнесла стопку к деревянному прилавку, за которым стоит старик. В магазине мы вдвоем – он не может похвастаться наплывом покупателей.
– Все берете? – спросил он.
– Да, пожалуйста.
Я открыла книжку, которая лежит сверху. Она издана в 1969 году.
– Постойте-ка… – сказала я, но потом улыбнулась: – Впрочем, вряд ли информация устарела. Человеческое тело – оно ведь не сильно изменилось с тех пор, правда?
Это была задача, которую я поставила перед собой. Круг «мелких дел», о которых я говорила Крэгу, расширяется. Теперь я скажу ему: «Мелкие дела для других людей».
У меня возникла идея: может, выучиться на медсестру? Может, «дела для других людей» станут моим спасением? Все говорили, что пока рано об этом думать, и это правда, но я все же купила книги. Я постараюсь положить конец рысканью и займусь биологией, если смогу сосредоточиться. Расследование, которое ведет полиция, продвигается вяло, и кто знает, пойдет ли оно когда-нибудь активнее.
Изучение человеческого тела помогало в какой-то степени: «Позвоночный столб – основная часть осевого скелета человека. Состоит из 33–34 позвонков, соединенных между собой хрящами, суставами и связками. Глазное яблоко состоит из ядра, образованного тремя оболочками… мышечные сокращения бывают произвольными (управляемыми волей) и непроизвольными (автоматическими или рефлекторными)».
Иногда мне казалось, что я приближаюсь к тайне человеческого существа: глаза, руки, ноги, желудок, ногти. Как будто Кармел не исчезла, но распалась на фрагменты. Как будто после взрыва образовалось множество частиц, крошечных осколков, и я должна понять, как их собрать, чтобы снова получить единое целое. Я ощущала ее плоть под своими пальцами. Крутой завиток волос. Косточка на лодыжке – ободранная и торчащая. Тем временем карта, которую я составила, пополнялась. Откуда-то всплывало то или иное имя, я даже не задумывалась об этом – наверное, какие-то позабытые знакомые, – просто шла в ее комнату и вписывала. Пришлось даже приклеить два новых листа, чтобы уместить расширяющуюся сеть. Я продолжала составлять эту карту, хотя уже сама не понимала, какой от нее может быть толк, какую подсказку она сможет мне дать.
Случались хорошие дни, когда выпадали минуты покоя. Но бывали и плохие, когда мне хотелось наложить на себя руки, хотя я понимала, что обязана оставаться живой и здоровой. Что обязана жить, несмотря ни на что. Я отпускала мысли на свободу. В голове проносились разные картины. Бензопила перепиливает мой позвоночник пополам. Голова раскалывается от удара о стену, кровь стекает дорожкой по стене, собирается в лужу на полу. Я разбиваю окно, прижимаю запястья к острому краю стекла, и еще раз, и еще. Эти картины приносили мне облегчение. Но я понимала, что нельзя это цветное кино смотреть слишком долго.
Нужно сохранить рассудок.
Мелкие дела. В ящик перед входной дверью я высадила луковицы тюльпанов для следующей весны.
– Очень славно, – сказала мне мама, придя из магазина. В каждой руке она держала по пакету из универсама «Уэйтроуз».
Теперь родители часто навещали меня. Мама готовила на кухне, папа возился в саду. Мы как будто вернулись в прошлое, назад, в те времена, когда нас было только трое. Мама, папа и Бет. Родители также оплачивали мои счета, потому что вернуться на работу я пока была не в состоянии.
– Очень славно. Сейчас я приготовлю тебе что-нибудь поесть. Что-нибудь легкое, для поддержания сил. Мы должны жить дальше, дорогая.
Мы и жили.
«Сердце – фиброзно-мышечный полый орган в форме перевернутой груши, подразделяется на четыре камеры…»
Следующей весной, подумала я, исполнится ровно год.
33
Возле белой деревянной церкви дедушкина лучистая энергия возвращается к нему, но на этот раз она не рассеивается в разные стороны. Она собрана в один пучок света.
– Там, внутри, хватит места всем. Там, внутри, вы обретете покой.
Он напоминает мне зазывал перед цирком, которые приглашают прохожих на представление.
Когда я училась в школе, мы ходили в одну старую церковь на праздник урожая. Видели там могильный камень, на котором было написано «Элиза». Элиза умерла, когда ей было всего пять лет и шесть месяцев. Но эта церковь недавно выкрашена белой краской, стоит на вершине холма, и ее хорошо видно посреди желтых полей, потому что других холмов тут нет.
