Элис Манро - Слишком много счастья (сборник)
– Зачем? Они же там помрут, – ответила она, по-видимому не замечая, что в данных обстоятельствах это замечание звучит двусмысленно.
Некоторые мои просьбы или высказывания заставляли мускулы ее худого, в пигментных пятнах лица вздрагивать, глаза – бросать косые взгляды, а губы – делать такое движение, будто во рту у нее вдруг образовался мерзкий привкус. В такие моменты она действовала на меня как удав на кролика.
Я работала два дня в неделю, – не помню, в какие именно, допустим, во вторник и четверг. В мой первый рабочий день, вторник, в доме были только больной и старая миссис Крозье. А в четверг явилась еще одна особа, о которой мне ничего не рассказывали. Сначала я услышала шум подъезжающей машины, потом кто-то стремительно взбежал по ступенькам крыльца и вошел в кухню, даже не постучавшись. Женский голос позвал какую-то Дороти, – я тогда даже не знала, что так звали старую миссис Крозье. Голос был молодой, смелый и как бы дразнящий, – создавалось впечатление, что эта особа вас щекочет.
Я сбежала вниз и сказала:
– Может, она на веранде – загорает.
– Здрасьте пожалуйста! А ты кто?
Я объяснила, кто я такая и что здесь делаю, и тогда девушка в ответ назвала себя: Роксана{62}.
– Я массажистка, – добавила она.
Мне очень не нравилось, если меня срезали каким-нибудь незнакомым словом. Я постаралась не подать виду, но Роксана сама догадалась:
– Не врубаешься? Массажи я делаю. Слыхала про такое?
Она уже распаковывала свою сумку, вынимая оттуда разные подушечки, тряпочки и плоские бархатные щеточки.
– Нужна горячая вода, чтобы подогреть это дело, – сказала он. – Вскипяти-ка мне в чайнике!
Дом Крозье был с виду величественный, но вода в кране текла только холодная – как, впрочем, и у нас дома.
По-видимому, Роксана сразу решила, что я жду не дождусь, когда мне что-нибудь прикажут сделать, в особенности если прикажут таким ласковым тоном. И она была права, хотя, может быть, и не догадывалась, что я готова услужить скорее из любопытства, чем из-за ее обаяния.
Лето еще только началось, но она была уже загорелая, а ее волосы, модно подстриженные «под пажа», имели цвет меди. В наше время ничего не стоит выкрасить волосы в такой цвет, но тогда подобный оттенок был редкостью и вызывал зависть. Карие глаза, ямочка на щеке и постоянная дразнящая улыбка. Эта улыбка отвлекала, и, глядя на Роксану, нельзя было решить, действительно ли она красива и сколько ей лет.
У нее были довольно узкие бедра, но что касается всего остального, то она отнюдь не была обижена природой.
Она тут же рассказала, что в наш город переехала недавно, когда вышла замуж за автомеханика – он работает на заправке «Эссо», – у нее есть двое маленьких сыновей, одному четыре года, а другому три.
– От кого они, решить было непросто, – заметила она, заговорщически подмигнув.
Массажу она научилась в Гамильтоне, где жила раньше, и оказалось, что именно к этому делу у нее есть большие способности.
– Доро-оти! Ты где-е? – громко позвала она вдруг.
– Она на веранде, – повторила я.
– Да в курсе я. Просто шучу с ней. Чтобы ты знала: если тебе делают массаж, надо полностью раздеваться. Для молодых – плевое дело, а для тех, кто постарше, сама понимаешь. Стесняются.
В том, что она говорила, не все было верно, по крайней мере по отношению ко мне. Это я насчет того, что для молодых раздеться – плевое дело.
– Так что лучше бы тебе отсюда смыться, – заключила Роксана.
Я принесла горячей воды, а сама поднялась наверх, на этот раз по главной лестнице. По дороге бросила взгляд на веранду. Она называлась «солнечной», хотя солнца там было мало, поскольку ее с трех сторон закрывали разросшиеся деревья катальпы.
Я увидела старую миссис Крозье. Она лежала на тахте – на животе, повернув голову в противоположную от меня сторону, совершенно голая. Худосочная бледная плоть. Открывшиеся части не выглядели такими старыми, как те места, которые были на виду: веснушчатые руки с темными венами, щеки с коричневыми пятнами. А эти, ранее скрытые, части были желтоватыми и цветом напоминали древесину с только что содранной корой.
Я села на верхнюю ступеньку лестницы и прислушалась к звукам, сопровождавшим массаж. Шлепки, вздохи и ворчание. И еще голос Роксаны, начальственный, веселый и наставительный:
– Ну, вот здесь мышцу расслабим. Ох ты боже мой, опять напряглась. А вот я тебя сейчас отшлепаю! Да шучу, шучу. Ну, будь лапочкой, расслабь-ка ее! А ты знаешь, у тебя тут хорошая кожа. На пояснице. Прямо как попа младенца. А вот я нажму посильнее, и ты сразу почувствуешь. А ну, расслабься! Ну вот, хорошая девочка.
Миссис Крозье только тихонько поскуливала. Звуки, ею издаваемые, выражали и жалобу, и благодарность. Мне скоро надоело их слушать, и я вернулась к старым номерам «Канадиэн хоум джорнал»{63}, которые нашла в серванте в прихожей. Читала рецепты и рассматривала давно прошедшие моды. Потом услышала, как Роксана говорит:
– Сейчас я тут приберу, а потом пойдем наверх, как ты хотела.
Наверх! Я поскорей сунула журналы в сервант (который наверняка понравился бы моей матери) и побежала в комнату мистера Крозье. Он спал или, по крайней мере, лежал с закрытыми глазами. Я отодвинула вентилятор на несколько сантиметров и расправила ему одеяло. Потом отошла от него и встала у окна, теребя занавеску.
Послышался шум на задней лестнице. Медленные и грозные шаги старой миссис Крозье, стук ее палки, а следом за ней Роксана с криками:
– Эй, берегись! Прячься не прячься, все равно найдем!
Мистер Крозье открыл глаза. Кроме обычного выражения усталости, на его лице была заметна тревога. Он хотел притвориться спящим, но тут в комнату ворвалась Роксана.
– Так вот где ты прячешься! А я только что говорила твоей мачехе, что пора бы нам с тобой познакомиться.
– Добрый день, Роксана! – поздоровался мистер Крозье.
– А откуда ты знаешь, как меня зовут?
– Слухами земля полнится.
– А он у вас ничего выглядит, – сказала Роксана старой миссис, которая только теперь, тяжело ступая, вошла в комнату.
– А ну оставь в покое занавеску! – с ходу рявкнула та на меня. – Если нечем заняться, пойди принеси мне прохладной воды. Ты слышала? Не холодной, а прохладной.
– А с лицом у тебя непорядок, – снова обратилась Роксана к мистеру Крозье. – Кто тебя брил и когда это было?
– Вчера, – ответил он. – Я сам побрился, как смог.
– Так я и думала, – сказала Роксана и обратилась ко мне: – Когда принесешь ей воды, будь добра, вскипяти еще для меня. Попробую побрить его как следует.
Вот так Роксана получила дополнительную работу – раз в неделю, после сеанса массажа. В тот первый день она успокоила мистера Крозье:
– Я тебя не буду молотить, как нашу дурашку Дороти, – ты ведь слышал, наверное, как я ее обрабатываю? Я, до того как заняться массажем, работала медсестрой. Ну хорошо, помощницей медсестры, скажем так. Из тех, знаешь, которые делают за сестер всю работу, а те их только гоняют. Во всяком случае, я знаю, как сделать больным удобно.
«Нашу дурашку Дороти»? Мистер Крозье при этих словах усмехнулся. Но самое странное было то, что старая миссис Крозье тоже усмехнулась – и только.
Побрила его Роксана ловко и проворно. Потом промыла губкой его лицо, шею, торс, руки. Вытащила и заменила простыни, каким-то образом ухитрившись не потревожить больного. Взбила и переложила подушки. И все это она делала, треща без умолку, поддразнивая его и болтая всякую чушь.
– Дороти, ты все время врешь. Ты мне сказала, что у тебя там наверху больной, а я кого тут вижу? Где больной? Нет тут никакого больного!
– А кто же я тогда, по-вашему? – спросил мистер Крозье.
– Выздоравливающий, я бы сказала. То есть не то что завтра вскочишь и побежишь. Я же не дура, понимаю: надо полежать в кроватке. Но все равно, ты – выздоравливающий. Потому что больные той болезнью, которой ты якобы болен, так не выглядят.
Мне такое заигрывание показалось оскорбительным. Выглядел мистер Крозье ужасно. Рослый мужчина, у которого ребра торчали, как у голодающего, а кожа была как у ощипанного цыпленка, – это было видно, когда Роксана его обтирала. Голова совсем облысела и держалась на шее, как у глубокого старика. Я, когда дежурила в его комнате, всякий раз старалась на него по возможности не смотреть. И не потому, что он был слаб и уродлив. А потому, что он умирал. Это вызывало во мне высокое, торжественное чувство, которое не зависело ни от чего внешнего, – оно осталось бы таким же, если бы он был красив, как ангел. Я ощущала атмосферу смерти в этом доме, густеющую по мере приближения к его комнате. И он был средоточием всего, как у католиков облатка{64}, которую держат в коробочке столь важной, что ее называют дарохранительницей. Он был отмечен свыше и отделен от людей, а теперь эта Роксана вторгалась на его территорию со своими шуточками, развязностью и представлениями о том, как надо развлекать больных.
